— Точнее?

— Да, — говорит Лаура и опирается обоими локтями на стол. — Точнее.

Разумеется, я не собираюсь пускаться в подробное описание своих действий, в результате которых обладатель синего лица унесся на снегоходе за горизонт, но уже без головы, а следовательно и без лица. Я и сам до сих пор в шоке и стараюсь отогнать от себя эти образы.

— Пытаюсь внести ясность в один вопрос, — говорю я, — который меня беспокоит.

— Звучит довольно абстрактно, — произносит Лаура, — а ты во всем любишь точность.

Мы смотрим друг на друга.

— Хорошо, — громко вздыхает Лаура, — не буду больше тебя пытать. Надеюсь, ты сам расскажешь, если потребуется моя помощь.

Последняя фраза меня удивляет. Хотя Лауру можно понять. Я знаю, она очень хорошо ко мне относится, и понятно, что догадывается: я оказался в непростой ситуации, которая может напоминать ей о том, о чем она очень хотела бы забыть. Как бы то ни было, я ни в коем случае не собираюсь втягивать ее в свое расследование, как и в деятельность парка. Конечно, семейная жизнь и общие будни подразумевают, что мы делимся друг с другом невзгодами. Но должны существовать и, так сказать, серые зоны. К ним относятся нераскрытые убийства и угроза банкротства. Я формулирую в голове ответ, когда Лаура наклоняется вплотную ко мне, хотя это очень непросто, если учесть ширину массивного обеденного стола.

— И еще одно дело, которым мы могли бы заняться, — говорит она тихим голосом, почти шепотом, взглянув на комнату Туули, вернее, на закрытую полтора часа назад дверь в ее комнату. — А именно — секс.

— Мне нравится, — слышу я собственный голос еще до того, как успеваю обдумать ответ. Я просто рад сменить тему и, возможно, мои слова звучат грубовато. — То есть я имею в виду, что мне с тобой нравится… — поправляюсь я, а мысли мои галопом скачут на ферму с лошадьми. — Не в том смысле, что вообще все нравится. Я хочу сказать, что мне много что нравится, хотя бывают вещи, как бы это сказать, неприятные. Но тем не менее, разумеется, другие не смогли бы, например…

— Хенри, — говорит Лаура — я не хотела бы вести долгие разговоры, а тем более выяснять отношения. Я подумала, что, может быть, мы просто займемся…

— Сейчас? — спрашиваю я.

— Ну, или на Рождество.

— Это хорошо — планировать все надолго вперед…

— Хенри, я пошутила. Разумеется, прямо сейчас.

Я начинаю понимать, что происходит и к чему все идет. И чем дальше наш разговор уходит от парка, тем мне становится легче. Я даже чувствую некоторое расслабление. Поэтому тоже понижаю голос и почти шепчу:

— Тогда я почищу зубы и выберу галстук на завтра. Четыре с половиной минуты.

— Как романтично, — улыбается Лаура. — Единственно, я не знаю, чем мне занять эти четыре с половиной минуты.

— Я заметил, что день проходит лучше, если распланировать его накануне вечером.

— Пожалуй, это именно то, чем мне сейчас стоит заняться.

— Прекрасно, — говорю я и встаю из-за стола.

Не знаю, почему Лаура Хеланто качает головой. Она шепчет, что любит меня и с нетерпением ждет того, что произойдет через пять минут. Я уточняю, что через четыре с половиной и оставляю ее за столом.

Чищу зубы перед зеркалом в ванной, разглядывая шишку на лбу. Я читал, что опасность для жизни и постоянная близость смерти вызывают у человека примитивное, подсознательное стремление спариваться и размножаться — с эволюцией бороться бессмысленно, — но тем не менее не испытываю сейчас такого уж неудержимого сексуального желания. Пожалуй, скорее чувствую желание сбежать. Сбежать от этого дня, от ситуации, в которой оказался, вообще от всего. Тут же вспоминаю, что читал о подобном стереотипе мышления и о том, к чему он приводит, — к пагубным привычкам. Человек убегает от реальности, пытаясь заменить ее удовольствиями, которые всегда под рукой. Неужели вдобавок ко всему я превращусь в сексуального маньяка?

Четыре с половиной часа спустя я просыпаюсь. Сомнений не остается — я вовсе не сексуальный маньяк... С другой стороны, и в сложившейся ситуации не произошло никаких изменений.

Встаю, стараясь производить как можно меньше шума, и, хотя на часах всего семнадцать минут шестого, мне надо спешить. Завтрак у меня скорый и простой: стакан воды и клубничный йогурт с бифидобактериями и низким содержанием жира. Не считаю такой рацион особенно удачным, зато прием пищи почти не занимает времени, а в данном случае этот завтрак как раз то, что мне нужно. Зубы я тоже чищу быстрее, чем обычно, но не жертвуя качеством — сначала задние с тыльной и наружной стороны, потом передние — с наружной и тыльной, и все время слежу за тем, чтобы легкими, массирующими движениями тщательно проходить щеткой по основаниям зубов у границ десен, наконец, ополаскиваю зубы и рот небольшим количеством воды, чтобы сохранить достаточное количество фтора в ротовой полости до вечерней чистки. В прихожей одеваюсь и уже через четырнадцать минут после пробуждения выхожу на улицу в двадцатидвухградусный мороз.

Мир укутан снегом, и в нем царит безмолвие.

«Рено» заводится, хоть и хрипит, видимо, выражая недовольство тем, что я беспокою его так рано после вчерашних резких ускорений и торможений. Не думаю, что мою машину вчера кто-нибудь видел, так что по этому поводу не беспокоюсь. С фермы Эльсы соседнего участка не видно — двойная живая изгородь из елок, широкая прогалина и сугробы вокруг парковки, где я оставил машину, позаботились о том, чтобы я мог скрыться так же незаметно, как приехал. Единственным человеком, который хотя бы теоретически мог мельком увидеть «Рено», был Олави на своем снегоходе, но без головы даже он не сболтнет лишнего. Я не глумлюсь, а рассуждаю чисто с практической точки зрения. Трудно радоваться случившемуся, хотя это прекрасный пример того, на что способны математика, физика, а также биология в такой отчаянной ситуации, как вчерашняя. Еще я нахожу утешение в том, что теперь Нико Орла уж точно должны арестовать.

Свет уличных фонарей отражается ото льда и снега, когда я въезжаю на автомобильную стоянку своего парка. Сразу видно, что сегодня я прибыл первым — тонкая, как шелк, вуаль снега покрывает территорию и сохраняет все следы. Впрочем, у нас на парковке уже давно много свободных мест. Объезжаю здание, останавливаю машину на служебной парковке и выключаю двигатель. Открываю перчаточный ящик, достаю два пакетика с застежкой и перекладываю их в карман куртки. Выхожу из машины, поднимаюсь по металлической лестнице, открываю стальную дверь заднего входа — и вот я у себя в парке.

Тускло освещенный игровой павильон внезапно кажется более уютным, чем обычно. Я быстро понимаю почему — мне больше не нужен свет, я могу пройти весь парк на ощупь, мне знаком здесь каждый квадратный и даже кубический метр, я осязаю это пространство каким-то особым чувством. Эти кубометры стали частью меня самого.

Что бы ни значило понятие «судьба», оно имеет сейчас ко мне непосредственное отношение. С математической точки зрения, это безнадежно неточный термин, допускающий множество интерпретаций, подразумевающий одновременно нечто непредсказуемое и совершенно неизбежное, то, что проявляет себя молниеносно и длится до конца дней. Еще полгода назад я и не подозревал, что, рискуя жизнью и свободой, буду защищать расположенный в Вантаа парк приключений, но вот теперь я, бесспорно, нахожусь именно в такой ситуации и даже не представляю себе, что мог бы поступить иначе. Да, это судьба — ничто не может быть естественнее, чем она. Я делаю глубокий вдох, вбирая в себя запахи своего парка приключений.

Прохожу под «Прыжком лося», поворачиваю и огибаю «Клубничный лабиринт», делаю круг по «Пончику», направляясь к себе в кабинет, когда меня застает врасплох, чтобы не сказать пугает, громкий звук сбоку. Стук, барабанная дробь, глухие удары. Я нахожусь недалеко от главного входа, откуда хорошо просматривается вестибюль и входная дверь, за которой стоят двое посетителей. Затем я понимаю, что наши посетители, которых и в обычное время давно не видно в парке, не станут ломиться сюда в шесть без трех минут утра.