Однажды весенним утром его навестили друзья:

— Поехали за город, подышим воздухом.

В темной мастерской, среди паров бензина, не отрываясь от позолоченного монумента, уже неспособного ездить, старообразный человек ответил:

— Не могу! Я должен охранять свой велосипед! — и дом заполнился звонками, выстрелами, звуками сирены. В окно он увидел, как велосипедисты весело выделывают разные фигуры, и ненавидяще воскликнул: — У них нет ничего, и рано или поздно они украдут мой велосипед! Лучше уж сразу застрелить их!

196. ВАМПИР-НИСПРОВЕРГАТЕЛЬ

Когда настала ночь, мать с отцом подняли крышку гробика и разбудили сына, чтобы рассказать ему в очередной раз о смерти его бабки и деда: они оставались за пределами замка дольше положенного, и их испепелил солнечный луч. Мальчик, показав большие клыки, воскликнул: «Я отомщу за них! Возьму и потушу солнце!». Он проделал дыру в стене, просунул в нее шланг и пустил струю воды в сторону светила. Хотя она достигла небывалой высоты, попытка не удалась. Но ребенок продолжал свою борьбу. «Ты кажешься далеким, но я доберусь до тебя!» — грозил он солнцу. Родители начали посмеиваться. «Ты с ума сошел, ничего не выйдет! Тысячи лет солнце делало из нас горстку праха, и кто ты такой, чтобы спорить с этим величайшим костром?». Мальчик не обращал внимания. Он соорудил повозку со стеклами, не пропускавшими света, и доставил несколько тысяч литров воды на вершину горы, чтобы пустить струю оттуда. Неудача. Но он продолжил поиски решения.

В разгар дня, под прикрытием одного лишь навеса, он выпустил смертоносную ракету, которая взорвалась в стратосфере, но до солнца не долетела. Отец и мать обрадовались: «Ура! Наш сын потерпел неудачу! За непослушание мы должны выгнать его из замка! Почему он не поступает, как мы?». После тысячи бесплодных попыток юный вампир, глядя на солнце, светившее как никогда ярко, заплакал: «Вы правы: я никогда не потушу солнца! Теперь мне все равно, жить или умереть!». И он раскинул руки, чтобы лучи не обласкали его, а сожгли. Ничего не случилось! В печальном сумраке крепости старики вампиры нахмурились: «Наш враг не покарал его! Он сделался неуязвимым для солнца! Вот это везение!».

197. БЕЗУМЕЦ И ОТШЕЛЬНИК

Устав от города, человек взял посох, котомку с хлебом и пошел по лесам, горам и долинам. Шипы изодрали в клочья его одежду, солнце вычернило лицо, а камни порвали подметки. Он же беззаботно гонялся за бабочками, желая порхать, как они. Жалкий вид его скрашивался улыбкой на лице. И такая радость была на нем написана, что мошки ударялись о его зубы, принимая их за светильник.

Однажды ночью безумец проходил мимо трухлявого ствола, в котором жил отшельник. Увидев его, старик обеспокоился: «Этот человек идет, не глядя под ноги. Земля же покрыта волчьими ямами и колючками, изрыта оврагами. Надо выручить его!». И отшельник предложил безумцу свой фонарь. Тот захотел схватить пламя, веря, что это бабочка, только ярче других, обжегся и отбросил фонарь. Анахорет, упорный, как все мудрецы, желающие непременно завершить начатое, покинул свое убежище и пошел перед сумасшедшим, освещая ему путь.

Через какое-то время он оглянулся и понял, обескураженный, что безумец уже не следует за ним. Отшельник обнаружил, что тот тонет в болоте, причем собственное спасение волновало безумца меньше, чем судьба светлячков, зажатых в его кулаке. Старик протянул ему сук, вытащил, вымыл, высушил, и когда безумец снова пустился в путь, стал освещать ему дорогу, но на этот раз пятясь спиной вперед. Они подошли к глубокому оврагу. Не имея глаз на затылке, отшельник свалился в лощину. Безумец же, по-прежнему улыбаясь, пустился в лес за глупым блуждающим огоньком.

198. КОГТИ АНГЕЛА

(порнографический рассказ)

Похороны моего отца длились много часов: покойник порывался встать из гроба и плясать со своими вдовами. Шестеро охранников подавили его припадочное сопротивление и закрыли крышку. Я вернулась в город одна.

Я знала, что дом моего детства покинут, но все же направилась к нему, ибо меня призывал сильный запах семени из его раскрытых окон.

Я не пользовалась тампонами, но менструальная кровь, вместо того чтобы вытекать, кристаллизовалась у меня во влагалище в виде красного бриллианта. Возле закрытой двери меня ждал отец. Я подняла юбки и отдала ему в руки свой сгусток.

Полный векового томления, он поднялся в воздух, и тут же, изувеченный, пролил на меня кровавый дождь. «Когти ангела! Теперь ты неуязвима и можешь исследовать минувшее», — сказал он мне. Голос шел из раны между ног, напоминавшей открытый рот.

Когда я сломала печать и открыла дверь, мир позади меня исчез. Я была обязана двигаться вперед или навсегда остаться там, касаясь ступнями края бездны, истерзанная собственными желаниями, девственная, пригвожденная к порогу, находя наслаждение в бессилии, не осмеливаясь познать тайны, заключенные в бесчисленных комнатах дома. Я осталась бы там навечно, парализованная страхом, фарфоровая марионетка с обрезанными нитями, недошлюха, пылающая внутри ледяной оболочки, богиня с тяжелыми грудями, ведающими лишь касание пальцев своего тела, с меланхолическим желанием в душе: вонзить иголки в мужские яички.

Ураган, перенесший меня в дальнюю комнату, — это дыхание отца. Да сбудется отцовская воля — в его разуме и в моей плоти!

Войдя в бывшую спальню, я перестала быть зрительницей. Две женщины, холодная и горячая, ласкали друг друга на матрасе, в котором жужжал рой пленных пчел. Я взяла себя на руки и в то же время отдавалась себе. Одно мое тело приносило наслаждение, другое получало его. Я хотела взять из груди своей дочери молоко, которое сосала в детстве. Я предложила матери свои груди и рот, но дождалась от той не поцелуя, а укуса… Я боролась с собой, чтобы не пожрать себя.

Половина меня — рабская половина — склонилась, подставляя мне спину, на которой было вытатуировано мое жалкое прошлое. Я изъяла у нее из затылка средоточие сознания, заключавшее в себе все пределы: ключ в форме бесконечности. Теперь передо мной должно было открыться настоящее, уверенно, как цветок.

Побеждая страх перед тварью, я понемногу открывала свое лоно. Вода для увлажнения и смазки сперва текла прозрачной струйкой, затем, когда губы растворились полностью, стала мощным потоком. То был беспредельный океан, разлитый в моей вагине.

Еще надо было переступить через земные законы, научившись питаться своими испражнениями и мочой. Я не могла сделать это сама. Тогда явился мужчина, познавший утонченность нечистого. Кто он был? Мой отец, мой близнец, мой идеал, отражение моих собственных мужских качеств? Под маской, обрекавшей его на молчание, не скрывался никто. Все в нем было наружным, как подобие бога. Вся таинственность дома ушла на его потребу, и мне открылся секрет. Сперме больше не надо было покоиться во мраке: она выступала на его члене, словно белая радуга. Мой язык сделался учеником этого строгого Наставника.

Он избавил меня от ужаса, с детства угнездившегося в моем животе: давая мне грудь с кислым молоком, моя мать бросала, среди яростного воя, словечко «Воровка!»… Мне удалось пронзить каждую свою грудь двумя иголками в виде креста, чтобы подставить их бесстыдно под обожающий, нереальный поцелуй.

Наставник взглядом объяснил мне: «Если хочешь стать той, кто ты есть взаправду, сперва согласись, что твое тело заражено образом родительницы». Да, это так: моя мать, не сознавая, что жила в рабстве, в забитости, с ампутированным желанием, навязала мне свое поведение.

Наставник приказал мне поставить пломбу на клитор и вдеть четыре кольца в пахучие нижние губы. Когда я навеки избавлюсь от наваждения, отдав тело на произвол своих прихотей, — только тогда я должна снять их.

Мне следовало отыскать на его животе нужное место, вогнать туда длинную булавку, протыкая плоть, внутренности, вонзая еще глубже, до самого жизненного центра: отчасти это значит ласкать смерть, не пробуждая ее. В критический момент, когда Наставник достигнет высшего наслаждения от величайшей боли, из щелочки на его мужском органе вырвется белый, вязкий крик жизни.