Почему-то она не боялась времени. Не боялась быть поглощенной, проглоченной им, как и все его, времени, предыдущие дети, быть сожранной. Точнее, она прекрасно понимала, что будет сожранной, но ужаса это почему-то не вызывало. Ну, будет и будет, обычный процесс переработки материи. Знаменитая картина Гойи казалась ей на редкость реалистичной.

От других она требовала неукоснительного выполнения временнЫх обязательств. Если нужно было куда-то прийти вовремя – она, конечно же, опаздывала, минут на 5, не больше. Но при этом точно планировала весь свой день в соответствии с теми реперными точками, которые сама же себе и задавала. Так что день каждый раз оказывался как на пяльцы натянут на временнЫе опоры. Уроки, встречи, приемы у врачей, мероприятия и т.д. – все это создавало некую армированную сетку, в которой было удобно существовать. И ей было совершенно неясно, как можно пообещать приехать в 6 – и без пяти шесть даже еще не начать собираться, чтобы выйти из дома. В глубине души она, возможно, считала себя одной из особо любимых дочерей Сатурна. И забывала, что само ее имя означает «время» на санскрите.

Иванушка часто жаловался, что никак не может уснуть и вынужден принимать снотворное. Она же не принимала его никогда. Но слово завораживает – не этим ли занимаешься каждую ночь – творением собственных снов? А вообще-то и каждый день – собирая для них материал? Иначе из чего они будут ткать свою ткань, понятную в хитросплетениях нитей лишь самому спящему?

Ноябрь так и норовит уложить всех в спячку до весны. Уже почти согласна именно так поступить. Больше всего ненавидит она эту мерзкую морось, летящую прямо в лицо. А еще этот жуткий лед под ногами. Иногда ей казалось, что если она как следует прислушается, то различит хруст многочисленных переломанных старушечьих костей. Жуть какая. При этом жуть неминуемая.

…

Лежала себе в ночи, нос в потолок, нога на печи, и размышляла о том, почему так странно устроен ее внутренний мир. Только было она совсем уже точно приняла решение расстаться, как вдруг сама же и позвонила этому дурачку. И сама же помирилась. И после этого чувствовала себя неловко перед самой собой. Как будто предала себя же. А все почему? Потому что слишком одиноко и холодно в зимнем лесу. Так хоть дурачок пусть будет под рукой. Хоть посмеяться с кем и над кем. Но если она раз за разом примиряется с ним – то кто тогда, получается, она сама? Не великая богиня – а просто усталая старуха?

А с другой стороны – ну вот расстаться с ним, отправить его одного во тьму внешнюю, пусть себе по аленушкам скитается – а самой что? Опять рисковать и влюбляться? Это чудовищно страшно – влюбляться и доверяться кому бы то ни было. Сиди вот себе жди как дура, позвонит или нет? Напишет или нет? Чем такая уязвимость собственная – проще сразу убить и голову его на кол. Чтоб неповадно было.

Город переполнен нечистью всех мастей. Все эти полчища русалок, леших, болотниц и прочих женских тварей лихорадочно пытаются развлечь себя, заткнуть дыры в своих душах многочисленными хобби и увеселениями – не честнее ли признаться самим себе, что сквозит именно из этих дыр? Из этих дур. И с кем-то рядом быть теплее.

И еще ей подумалось по поводу тепла – что каждый из нас находится в некоем кругу. И всегда – пусть не физически, но хотя бы мысленно – рядом с нами наши друзья, наши близкие, наши теплые, теплокровные – жутковатое слово, но зато правильное – которые греют нас. Хоть одним боком. Хоть касанием плеча. Хоть изредка, посреди мирового холода и пустоты. И вокруг каждого последующего – уже его собственный круг, детей, родных, друзей и кто там еще есть у них. Некое теплое и живое месиво. Тесто. Из которого беспрестанно что-то выпекается. И сотворяется. «Творить тесто» – в значении замешивать. Прекрасно.

…

Уже много лун Кали промышляет обучением неразумных детей. Временами их хочется изжарить и сожрать, за их тугодумие и лень. Но поскольку они всегда приходят не с пустыми руками, то приходится сдерживаться и терпеливо разъяснять раз за разом одно и то же. Дочь Кали иногда тоже учит заморское наречие с ее помощью. В грамматический целях барышне однажды потребовалось сказать – I am beautiful girl/I am not beautiful girl. И вот она уперлась наотрез: даже в шутку, даже святой грамматики ради она не будет произносить это сочетание слов. В ее понимании она прекрасна как божий день. И ничто не способно поколебать эту ее уверенность. А с другой стороны, воспринимать слова как заклинания, меняющие мир – это правильно. Это уважительно. Немного по-детски. Зато искренне, яростно и миросотворяюще.

…

Она все думала, чем могла бы заняться, когда ей окончательно надоест ее нынешнее ремесло. И все чаще стала приходить к заключению, что это должно быть в том или ином виде написание текстов. Потому что по большому счету больше ничто так не увлекает ее до состояния самозабвения. Забывания себя. Потому что во все остальное время жизни мы только и делаем, что помним себя. Любим, лелеем, холим, хвалим. И потому-то этот критерий – самозабвение – является таким точным камертоном. Уж если ты увлекся чем то, что позволило забыть даже самого СЕБЯ, то это действительно стОящее дело.

Сегодня она шла на урок, как обычно, через парк, по самому его краю, и увидела, как огромные даже не стаи, а полчища ворон кружились над высокими деревьями. По примерным подсчетам в воздухе было как минимум пару сотен птиц. Все небо было заполнено, заполонено ими и воздух вечерний чернел. Они кружились в небе и повзводно усаживались на высокие тополя, четко и организованно. И мучительно любопытно было – что же ими движет? Очевидно, это была какая-то спланированная акция. Что-то их выгнало откуда-то. Или, наоборот, привлекло именно в это место. Почему-то ничего хичкоковского не было в этом зрелище. Наоборот, Кали почувствовала себя калифом-аистом – во что бы то ни стало ей хотелось втереться в их сообщество и послушать, что же они так яростно и так массированно обсуждают. И тут, как и у калифа, возникла бы опасность слиться с чужими и при этом потерять своих. Т е. опять получилось бы самозабвение, но уже совсем в другом значении, со знаком минус.

…

Опавшие листья Розанова. Или ни строчки Олеши – идеальная форма произведения. Ибо уже никто не в силах вникать в длинные чужие истории. Все слишком увлечены своими собственными. Поэтому вынырнуть из них ненадолго согласны лишь ради пары страниц. Чтобы потом опять погрузиться на глубину.

Писание как побочный эффект жизни – или наоборот? Начинаешь подчинять свою жизнь тому, чтобы создать некий текст. И выуживаешь, выкруживаешь из него слова. Даже если их там нет. Создаешь текст из собственной жизни. Умаляя ее таким образом? Или напротив расцвечивая? Она напоминает самой себе паучиху. Прядущую нить из самой себя. Чтобы себя же с помощью этой нити в конечном итоге и прокормить.

«Многие народы мира считают паука одним из творцов этого мира, соткавшего из своего тела каркас Вселенной. Причём, как правило, это не паук, а паучиха. Например, Мать Солнца или Бабка-Паучиха. Видимо поэтому и называют вторую половину сентября, время паучьего гона, когда по воздуху носятся паутинки – бабьим летом, в память о Прабабке Мира, Рожанице, славянской богине – паучихе Макоши. В индийской мифологии Женщине-пауку соответствует богиня Тара, Гуань-ши-Инь, поддерживающая равновесие биосферы. Ибо ткать означает не только предопределять судьбу (в антропологическом плане), но и связывать воедино различные реальности (на космологическом уровне)».

Глава 3.

Долгий, долгий предзимний сумрачный день. Впрочем, временами солнечный, в меру морозный.

Она проснулась на последнем этаже холодного дома с тремя окнами, одно из которых заколочено. И из него вечно тянет холодом, и потому весь дом промерзает, несмотря на жар батарей. Что то артиллерийское ей вдруг послышалось в этой фразе. Возможно, именно благодаря холоду ей спалось так крепко всю ночь. И такое ощущение полноты сил с утра. Хотя и совершенно не хотелось вылезать из-под одеяла в ледяной мир. Если приподняться на локте, то можно увидеть сквозь оба незаколоченных окна верхушки заснеженных елей и крыши домов, равномерно засыпанных снегом. И пасмурное небо, белесое и не особо приветливое. В такие утра хорошо рассказывать истории и сказки.