Наконец коробки пошли. С хрустом шеренги солдат двигались вдоль зрителей, немного сотрясаясь при каждом ударе тяжелых ботинок об асфальт. Отдельные бойцы терялись в движении – коробка представляла собой единое целое, казалась строгой, но живой объемной фигурой, с сотней голов, рук и ног. Лешка восхищенно смотрел. Планы становиться путешественником и бороздить моря были отброшены – он уже решил стать военным, чтобы вот так же четко и бодро шагать перед пораженными гражданскими. А когда все солдаты прошли мимо них, и на площадь въехала военная техника – его решение стало окончательным и бесповоротным. Похожие на фантастических жуков, по площади не спеша проползали колонны танков, бронетранспортеров и пушек. В завершении под прокатившийся по толпе изумленный шепот на площадь въехали приземистые тягачи, тащившие на спине ракеты, напомнившие мальчику гигантские авторучки.

Парад кончился, но день только начинался. Солнце поднималось в зенит и уже не заботливо грело, как утром, а нещадно палило. На улицах становилось жарко. Люди, привлеченные на площадь парадом, стали понемногу расходиться в разные стороны. Одни двигались дальше вниз, на волжскую набережную. Другие шли в парк в поисках спасительной тени.

– А теперь на курган, пап? – Лешка еще не отошел от впечатлений парада, но уже загорелся следующей, еще более манящей целью.

– Да, но пойдем пешком. Тоже в своеобразном строю, – он улыбнулся, подмигнул жене.

– В строю? Каком строю, пап? – сын не понимал и чувствовал, что от него что-то скрывают, опять готовят какой-то сюрприз.

– Помнишь, мы тебе рассказывали про «Бессмертный полк»? – включилась мама. – Он скоро начнется и пройдет как раз до Мамаева кургана. Вот с ним мы и пойдем.

– И тоже будем маршировать, как солдаты?

– Ну, если хочешь, можешь маршировать.

Лешка решил, что обязательно пойдет маршем, как те бравые солдаты на площади, и тут же приступил к тренировке – получалось не очень, ноги путались, но он упрямо с этим боролся. Родители периодически поправляли юному вояке направление марша, а сами шли чуть сзади, посмеиваясь над потешным сыном.

Всё вокруг превратилось в сплошной праздник. То тут, то там были организованы небольшие сцены, на них звучала музыка, проходили представления, или просто танцевали под старые вальсы люди. Широкий проспект, ведущий к месту начала шествия, был открыт для пешеходов. Люди медленно шли по нему. В руках многие держали красные флаги и штандарты с фотографиями. Будто в самом воздухе было разлито торжественное светлое настроение.

Наконец они были на месте.

Это тоже была площадь, но другая. Ее почти полностью заполняла немного взбудораженная, хаотичная народная масса. Метавшиеся из стороны в сторону волонтеры пытались ее как-то упорядочить, построить, организовать. И дело пошло – через полчаса на площади вытянулась, словно огромная змея, широкая и длинная колонна. Лешка и родители оказались где-то посередине, со всех сторон их окружили ряды людей. И словно вторым этажом над всеми возвышались бесчисленные штандарты с черно-белыми и иногда цветными фотоснимками. На них были лица фронтовиков – предков пришедших на праздник горожан.

Всё время, пока формировалась колонна, откуда-то спереди доносилась военная музыка – вдруг она смолкла, и вместо нее громко прозвучало объявление – шествие начиналось. Будто какой-то разряд пробежал от головы колонны к ее хвосту – люди, до того переминавшиеся с ноги на ногу и в ожидании болтавшие друг с другом, все разом подобрались, приготовились… И наконец ряды двинулись.

Лешка никогда не видел такого скопления народа и даже немного испугался толпы. Поначалу он просто шел, держа мать за руку и стараясь не отставать. Мальчик глазел во все стороны, но почти ничего не разбирал – вокруг были лишь бесконечные ряды идущих. Наконец отец снова поднял его на плечи – и тут он, как и во время парада, смог увидеть нечто для него удивительное.

По широкому проспекту медленно, но неумолимо текла настоящая человеческая река. Не видно было толком, где она брала начало и где кончалась – столько было людей. Бесчисленные лица: мужчины, женщины, подростки, дети, старики – все они сливались в едином могучем потоке. Над размеренно шагавшим шествием так же неспешно тянулись тысячи и тысячи фотопортретов. Со снимков глядели в мир очень разные люди. Юные и пожилые, мужчины и женщины, в скромных гимнастерках и в парадной форме, с одиноким, гордым орденом на груди и сплошь усеянные наградами. Смотрели тихо и устало, прямо и смело. Очень разными были они, эти люди со снимков. И в то же время чем-то неуловимо похожи.

То тут, то там периодически вспыхивали, как случайные всполохи, песни. Случалось, что песню подхватывали, она разгоралась, заражала собой всё новые и новые ряды, и вот уже сотни людей нестройным и шумным хором пели «Катюшу», «На поле танки грохотали», «Смуглянку». Песня крепла, мужала и уносилась в небо, будто желая, чтоб ее услышали те, кому был посвящен этот марш.

Лешка почти не знал слов, но тоже старался подпевать – повторял за всеми или угадывал что-нибудь в рифму. Пели и его родители, и все вокруг – остаться в стороне было невозможно. Это происходило как бы помимо воли человека, просто что-то изнутри выступало наружу, заслышав ожившую в тысяче голосов фронтовую песню и спеша с ней слиться.

Трудно описать это состояние. Лешка никогда такого не испытывал, а поглядывая изредка на родителей, понял, что и они поражены происходящим. Он чувствовал себя растворенным во всей этой людской массе, в этом шествии, в звучных могучих песнях. Он словно перестал быть отдельным, обособленным от мира мальчиком Лешей, но при этом не потерял себя, не ощутил угнетения или какого-то страха. Ему случалось уже теряться в больших толпах – тогда он метался в панике, судорожно искал знакомое лицо или место – но то, что происходило теперь, было совсем иным. Он, напротив, чувствовал себя ужасно большим и сильным, в каком-то смысле он ощущал себя всей этой людской рекой, но в то же время – лишь малой частью ее. Впервые Лешка почувствовал тогда по-настоящему, что значит «вместе».

Время текло незаметно. Странно, но ни жара, ни жажда не волновали их. С азартом они шагали вперед, подхватывали всё новые и новые рождавшиеся где-то в недрах толпы песни. Вот уже подошли к Мамаеву кургану. Отец первым увидел выросшую впереди фигуру «Родины-матери» и, перекрикивая царивший вокруг шум, указал на нее сыну:

– Лешка, смотри, вон она!

Мальчик повернул голову туда, куда устремилась отцовская рука, и разинул рот в изумлении. Он, конечно, уже знал знаменитую статую по фотографиям, но увидеть ее вживую было совсем иначе. Словно мифическая богиня, она возвышалась где-то далеко впереди, и казалось даже, что она парит в воздухе, над поросшими зеленью склонами кургана.

Первые ряды шествия уже медленно поднимались по ступеням монумента. Вскоре начали восходить и родители с сыном. Манящая статуя теперь исчезла из виду – ее заслонил собой могучий солдат-исполин, словно выросший из скалы. «Стоять насмерть!» – гласила размашистая надпись на монолите. Лешка засмотрелся на солдата, похожего на античного героя из книг, Геракла или Ахилла. Вдруг отец тронул его за плечо:

– Оглянись назад!

Мальчик повернул голову. Позади распластались склоны кургана, город и Волга. Живая людская река текла по широкому проспекту, поднималась на монумент. Река догоняла их, уходила вперед и рассеивалась лишь на площади перед вершиной. Трудно было даже представить столько людей, а увидеть наяву – просто перехватывало дыхание. Молодая семья остановилась у могучего солдата-колосса и завороженно наблюдала, как серого исполина словно омывают всё прибывающие людские потоки. Казалось, на это можно смотреть вечно. Но нужно было двигаться дальше.