Ноги страшно затекли. Сколько времени я провел в этом наспех сколоченном гробу? И где же шелк, где же бархат? Я хотел быть погребенным в уютном, беззаботном состоянии. Почему теперь всё так сильно изменилось.

Оркестр играл какой-то корявый марш, скорее напоминающий военный, нежели похоронный. Слышались суровые солдатские голоса, называющие друг друга «сержант», «капрал» и прочее. Кто-то уронил винтовку, этот звук я ни с чем не мог спутать. За годы службы она стала мне как третья рука. Маслянистый запах, плохо передергивающийся затвор, но отсутствие осечек.

Так нас и несли. Было время, чтобы подумать, но думать ни о чем не хотелось. Весь этот сюрреалистический бред неровным почерком укладывался в тетрадку моей действительности. Странное ощущение, когда ты никак не можешь проснуться. Когда всё вокруг настолько необычно, что ты даже не в силах поверить в любую, даже самую крохотную долю вероятности. Пока меня тащили к яме, я уже извинился перед всеми за свои деяния, за свою трусость и безразличие. Боялся ли я страшного суда? Не уверен. Возможно, там меня ничего не ждет. Просто ящик опустят в могилу, засыплют землей, и завтра город проснется в привычном для него ритме.

Размышления прервала бранная ругань:

– Твою мать, Рэндол! Какого черта ты наделал?

Я услышал треск – очевидно, кто-то из нёсших гроб дал слабину и опрокинул его на землю. Гроб раскололся, и теперь несчастные женщины убиваются в негодовании и горе, стараясь заставить мужчин поднять тело девочки.

Не в силах больше терпеть этот кошмар, я принялся раскачиваться из стороны в сторону, пока мои носильщики не проделали тот же самый трюк и с моим гробом. Рухнув вниз, я почувствовал, как деревяшки поддались, и я смог расправить плечи. Ногами выбил несколько досок, и, раскурочив весь ящик, я всё же вырвался на свободу.

Какового же было мое удивление, когда в сумбуре событий я заметил вокруг себя солдат, одетых в грязную полевую форму. На головах у некоторых были каски, а в руках они держали те самые военные винтовки. Они смотрели на меня ошарашенным взглядом, а я точно так же смотрел на них. Одежда на мне была покрыта коркой засохшей крови, все тот же полевой мундир, армейские сапоги и белая рубаха, торчавшая снизу. Потом взгляд мой пал на гроб, в котором покоилось тело Сагиты. Лица я не видел, его скрывала вуаль, видел только руки и черное платье, в белый горох.

Несколько женщин пытались поднять тело, кто-то в бессилии стоял в стороне, утирая слезы. Выхватив у одного из солдат винтовку, я просто подхватил тело девушки, взвалил его себе на плечо и подался в сторону.

Лица окружающих меня людей выглядели невероятно бледными, словно не я, а они умерли. Руки были опущены, настоящее смирение, как будто бы никто из них не желал воспрепятствовать моему поступку. Тем не менее я развернулся и побежал в сторону пристани, все той же дорогой, которую хорошо изучил.

– Сагита, сейчас, подожди чуть-чуть, – только и повторял я.

Над водой стелился легкий туман. Сквозь серые тучи пробивалась заря, и к берегу подплывали кувшинки. Слышался крик чаек, они всегда летали в этом месте слишком низко.

К счастью нас ждала лодка, не слишком большая, но зато с двумя веслами. Обернувшись, я заметил, что похоронная толпа постепенно настигает меня, напоминая безмозглых, зомбированных трупов. Казалось, они не в силах были понять происходящего и силились оставаться в сознании, чтобы досмотреть спектакль до конца.

Я опустил бездыханное тело девушки в лодку, сам прыгнул туда же. Лодка качалась на волнах и чуть было не перевернулась, но мне удалось удержать ее равновесие. Потом я принялся грести так быстро и так старательно, как прежде никогда этого не делал. Мышцы напряглись, в голове пульсировала вена, легкие сжигали кислород как топливо. Вскоре берег, а с ним и незваные зрители стали исчезать из виду, скрываясь за пеленой тумана.

Очутившись в полной изоляции и совсем выбившись из сил, я отпустил весла и расслабился.

Водная гладь нежно покачивала лодку, я видел, как мимо нас проплывают медузы, такие скользкие и большие. Во внутреннем кармане мундира я нашел пачку сигарет, залитую кровью и спички. Мне повезло. Закурил и слегка успокоился.

– Дай мне тоже, – сказала девушка.

Она уселась напротив меня, все еще закрывая свое лицо руками. Парад воскресших мертвецов продолжался.

– Я не знаю где мы, понимаешь?

– Это не важно.

– Черт, я просто не понимаю ничего. – Склонив голову, я глубоко вздохнул.

– Тебя здесь нет, Том. И меня нет. Здесь никого нет.

– Мне кажется, я просто сошел с ума, вот и все, – сказал я и улыбнулся. – Это меня бы вполне устроило.

– В это трудно поверить, да? – Она курила, касаясь рукой воды. – Такая холодная.

– Я не знаю, что делать дальше, куда плыть… Они будут нас искать.

– Кто?

– Эти люди, эти военные. Черт! Я не знаю, кто они и как тут появились. Просто нужно поскорее отсюда выбираться, слышишь?

Она улыбнулась. Я видел ее улыбку. Сочетание всех улыбок мира слились в одной улыбке. Сквозь черную вуаль я наблюдал за лицом, которое было предназначено для солдата, погибшего на войне. Морской бриз трепал мою одежду и ее платье, даруя время от времени ощущение реальности.

– А может, хватит убегать? – спросила девушка. – Ты постоянно куда-то спешишь, от чего-то уходишь. Ты уже давно прикован к месту, и ты не сможешь продвинуться дальше ни на шаг.

Она пододвинулась ко мне ближе. Мы встали друг напротив друга.

– Том, просто остановись. Это все слишком сложно для понимания. Расслабься, успокойся. Ты не здесь, Том.

5.

Не здесь…

Я понимал эту фразу, но в то же самое время не мог в это поверить.

Старая, разрушенная школа и та девушка, что попросила у меня закурить. Я поднес ей папиросу, стараясь успокоить ее и успокоиться самому. Мне это было просто необходимо. Нас разделяли считаные сантиметры. Одной рукой она нежно обхватила мою руку, а другой со всей дури вонзила осколок стекла мне в брюхо.

Я почувствовал, как внутри что-то надломилось. Стало тошно, стало слишком холодно и страшно. Ее смиренное лицо прошибла искра испуга. Она не простила моего бездействия, моего безразличия. И какая к черту была разница, кто надругался над этой девочкой, здесь был я, и я обязан был понести свое наказание.

Картинки вихрем пронеслись у меня в голове, всё, что было и всё что могло быть, – всё смешалось воедино. Подумать только, сколько всего интересного еще не случилось и уже никогда не случится. На этой войне я проиграл самому себе, своей невнимательности, которая разрезала мои внутренности на неравные куски. Теперь всё это будет гнить во мне, гнить, как гниет никому не нужная тушка, завалявшаяся на солнце. И мой разум будет гнить вместе с этим, отравляя тело, отравляя сознание, подсовывая ему ложные впечатления.

В порыве страха, машинально, я схватился за горло девушки и принялся сжимать его с неимоверной силой. Она захрипела, пытаясь ослабить мою хватку. Наши взгляды встретились, и в ее зрачках я увидел безграничное море, окруженное туманом.

Так мы и стояли друг напротив друга, в лодке. Девушка убрала вуаль со своего лица и аккуратно провела пальцем по моим губам.

– Том, у тебя кровь идет, – прошептала она.

Кровь неровной струйкой текла по подбородку, заполняя мои легкие. Я смирился, как, впрочем, и всегда. Смотрел на неузнаваемое лицо Сагиты, лицо, которое я выдумал и лелеял этот образ столь долгое время. Остановившись на секунду, я умер. Это действительно страшное ощущение, когда все кусочки встают на свои места и ты понимаешь, что бессилен что-либо изменить. Всегда, в любой ситуации.

Поэтому я протянул руку вперед, прижал девушку к своей груди, и мы оба рухнули за борт лодки.

Вода приняла нас как родных. Мы погружались в самую бездну, в самую пучину небытия и забвения. Туда никогда в жизни не смогут пробиться солнечные лучи. В царство холода, в царство прекрасных неведомых созданий, проплывающих мимо нас. Наши лица стерлись, превратились в глину, из которой можно было слепить всё что угодно. Заново. Наши тела, уже бездыханные, опускались всё глубже и глубже, и вскоре последние пузырьки кислорода лопнули где-то там, над нашими головами.