Как соотнести те, в сущности, полярные личностные свойства, которые демонстрирует здесь наша респондентка? Как взаимоувязать эти две, движущиеся противоходом, ее настроенности – удивительное умение самостоятельно выживать, ловко выкручиваться в тяжких ситуациях, виртуозно распоряжаться скудным набором доступных ей ресурсов и этот невеселый вздох: «…подмял он меня. Сделал зависимой и покорной»? Как рационально сопоставить ее предельную аккуратность в соседских отношениях, ее безошибочные инстинкты единственно правильного позиционирования в социальном пространстве станицы и такой ее грустный вывод – «отнял он у меня собственное мнение»? Откуда прилетела в нашу обычную (не исповедальную, не покаянную, не драматическую) беседу подобного рода дискурсивная интонация? Не является ли она сигналом заметной и очевидной модернизации крестьянских дискурсивных форматов, которая совершается под влиянием агрессивно наседающего на массовую, простодушную аудиторию, телевидения с его «пусть говорят», «давай поженимся», «ургантами» и мыльными сериалами? Ведь деревня, в отличие от города, не отходит на досуге от телеэкрана. А именно эта теле-поп-культура систематически выжимает эмоцию, «давит на жалость», побуждает блуждать в джунглях психики и разбираться в хитросплетениях душевного устройства. Именно это обстоятельство, как мне кажется, и вносит нестандартные каденции в дискурсивную мелодию повседневного существования Любови Курановской. Дискурсивная традиция, как может показаться, в этом пункте рвется. Однако серьезно обнадеживает здесь ощутимое наличие того неубиваемого социально-культурного таланта, который чуть ли не генетически свойствен народному женскому характеру, – таланта служения семье, умения подчиняться обычаю, способности покоряться мужчине. И это не пустые слова: «…чтобы его порадовать и чтобы заслужить его похвалу и одобрение, я делаю и то, и другое, и третье!»

– Ох, отопительный котел у меня много денег утягивает. Хотя, с тех пор как Лена уехала, коммуналка у меня вниз пошла. И за свет я плачу намного меньше, и за газ. В прошлом году, зимой, я платила около двух тысяч. Сколько в этом году, пока не знаю. Ведь все опять подорожало. Сейчас, на данный момент, когда Лена уехала, я могу экономить сколько хочу. По полной программе! Я в магазин практически не хожу. Покупаю только хлеб и маргарин, чтобы что-то испечь. Электричество не трачу – я почти круглый день на улице. Приду, телевизор пять минут посмотрю и отваливаюсь. Устала! Сплю. Правда, у меня целый день работает радио, а телевизор я не люблю. Иногда книгу почитаю, но больше всего люблю отгадывать кроссворды. Возьму чашку чая, порешаю кроссворд, отдохну и опять во двор, на грядку. Я стала замечать, что сейчас настроение у народа какое-то невеселое. Так скажу: когда у меня была большая семья, когда сыновья и дочь жили при мне, я почти ничего не покупала. Но когда я пришла в школу работать, пять лет назад, девчата покупали дорогие вещи, которые в станицу торгаши привозили. Покупали дорогие книги. Покупали красивые кошельки, покупали золото. В долг. То есть на две-три уплаты. Допустим, женщина-торговка в следующий раз приезжает, и ты ей очередной платеж отдаешь. Но буквально в прошлом году к нам в станицу дорогие вещи перестали привозить. Потому что народ все это перестал покупать. Золото совсем не берут. Привозили товар обычно женщины, каневчане. Они в долг давали, с удовольствием. И никогда их не обманывали. Она записывает: такая-то взяла в долг, заплатила столько-то, осталось столько-то. В станице на магазинах списки должников висят. Это значит, что люди три-четыре месяца не отдают деньги. У нас всегда в долг дают. И в тот год, как вы исследование проводили, помните? – такая же картина была. Просто я тогда в долг ничего не брала. А сейчас беру. Хотя очень редко. Тут все от конкретной ситуации зависит. Вот сегодня: я кинулась и я понимаю, что у меня есть деньги. Но я также очень хорошо понимаю, что, если я куплю все, что хочу, мне будет нечего дать Лене. Просто не хватит. И я иду до магазина и говорю: «Девчонки, запишите мне продукты в долг». Набрала, что мне нужно. Они мне записали. Я зарплату получила, отдала. А деньги, которые у меня были дома, я дочери отдала. Хоть и не хотела, но ей надо было отдать. Бывает, что денег вообще нету. Тогда идешь в магазин и под запись берешь. На месяц. И торговцы не боятся давать. Отдадут! Куда же они денутся. Дело в том, что мы же все – станичка. Все на виду. Вот, идут две продавщицы. Встречаются: «Ты знаешь тетку Дусю с Широкой улицы? Она мне уже два месяца долг не отдает. Гадина!» – «Слушай, а она ко мне тоже приходила». – «Так не давай ей больше! Она ж и тебе не вернет!» Так что здесь не отдать. ну невозможно. Если мне в этом магазине не дадут, мне и в другом не дадут. Ведь везде же родственники, друзья. А если тебя жизнь прижала, ну как в долг не взять?! Поэтому все стараются в срок долги отдать, чтобы потом можно было вновь взять, вновь перебиться и перекрутиться. Поэтому вполне типично такое. Вот, прихожу я в магазин и объявляю с порога: «Девчонки, зарплата! Долги вертаю!» Они довольны. А я им тут же: «Но вы сильно-то не расслабляйтеся, через три дня я опять к вам даром приду! У меня ж снова деньги закончатся!» (Смеется.) Они просто дают, и ты должен вернуть цену за взятый товар. Они с этого ничего не имеют. Но тут важно то, что хозяйка магазина на то место, которое на полках освобождается, новый товар привозит, свежий. И в этом ее выгода. Торговля идет более шустро.

Очередная «технологическая карта» неформальных торгово-экономических практик в современной российской деревне демонстрируется здесь рассказчицей во всех подробностях. Надо сказать, что в самое последнее время эта разновидность неформальной экономики выглядит как заметно поблекшая. Списки должников с магазинных дверей исчезли. Но не потому, что институт должников сегодня себя изжил. Напротив, должников потенциально прибавилось, многие сельские жители не в состоянии систематически прокормиться целиком из торговой сети из-за недостатка денежных средств. Поэтому люди сознательно ограничивают потребление, меньше покупают, больше налегают на продукты домашнего хозяйства, в основном на корнеплоды, другие овощи, а также на грибы, ягоды и прочие дикоросы. Можно предположить, что актуальная сельская повседневность начнет изобретать некие новые формы неформальной экономической активности. Вот что удалось увидеть в самое последнее время. Во-первых, в оставленные ради городской жизни родовые деревенские дома стали приезжать их хозяева – старики, которых дети забрали в города. Они ухаживают за посевами картофеля, луковыми грядками и высаженной капустой. Поливают рассаду, пропалывают, травят вредителей. Их регулярно навещают дети с внуками. Отдыхают от города и работают в огороде. Осенью происходит динамичная уборка и вывоз – и урожая, и стариков – на зимние городские квартиры. Во-вторых, начали регулярно распахиваться огороды, прилегающие к брошенным домам. Это делается либо соседями, либо городскими знакомыми соседей. И поэтому такой, вроде бы самовольный, захват земли не расценивается в деревне как недопустимое нахальство горожан. Цель в данном случае та же – обеспечить базовым пропитанием семью и тем самым облегчить нагрузку на семейный бюджет. Эти новые процессы порождают и необычные дискурсивные форматы. Летом 2016 года мной было записано и снято на видео несколько интереснейших разговоров со стариками, которых я про себя называю городской хозяйственной десантурой. Эти материалы ждут своего аналитического часа.

– А как в бригадах дело обстоит, я точно не знаю. Может быть, в уборочную они и получают как следует. У меня таких прямых знакомых нету. Но людей в бригадах почти нет. Резко сократилась численность. Ну, скажем, две женщины могут в бригаде работать. В столовой, на запчастях. А остальные? Остальные по станице ходят! (Горько усмехается.) Безработных сейчас очень много стало. Некоторые, когда резкое сокращение бригад произошло, встали на учет по безработице, в райцентре. Раньше в бригадах было очень много женщин. И столбики красили, и обочины обделывали, и защитки рубали, и пололи, и поливали. А сейчас огорода у нас в хозяйстве нету. Невыгодно! Свеклу перестали сажать. Морковки нету, лука, чеснока, картошки и прочего. Значит, и работы нет. И нет такого, как раньше, когда мы всей станицей выходили на расстановку и прополку свеклы. Сейчас таких работ напрочь нет. Теперь комбайны импортные. Так чисто убирают, так тщательно ухаживают, что после них одно чистое поле. Все-все механизировано и автоматизировано. Людей в последние годы просто-напросто выдавливают из хозяйственных работ. Не нужно стало людей. Вот, например, возьмем американские машины «Джон Дир». Если на наших тракторах надо было держать в бригадах сменных трактористов по пять-семь человек, то сейчас вполне один управляется. И вот что главное. Если раньше комбайны пройдут, кукурузу уберут, и потом люди целых три дня могут на это поле ходить и початки в мешки складывать – до дому, до свиней и кур. Могут силос заготавливать. А сейчас так чисто убирают, что в поле ни одного початка не видно – ищи не ищи. Люди походят-походят и возвращаются домой пустые и грустные. Современная техника работает без потерь. Так что в бригадах очень помалу народа осталось. Люди на сторону уезжают в поисках работы. А что ж делать?! Вот, мой сын Женя, например. Он поехал в Адлер, в Геленджик, на побережье – укладывать и катать дороги. Некоторые люди в другие колхозы перешли, некоторые дома сидят, иные поуезжали и вахтовым методом работают. Так что работы у нас стало гораздо меньше, чем, скажем, десять лет назад. Работают где придется! Либо дороги строят, либо на строительстве. Но в далекие страны, в Тюмень, на Север, сейчас уже не ездят. Нет мест. Только что по Краснодарскому краю устраиваются как-то. А многие дома сидят. Многие пьют. И раньше люди у нас пили, но тогда с пьяницами как-то справлялись. Была участковая милиция, и она с пьяницами работу постоянно вела. Ловили их, заставляли косить обочины, красить и чистить столбы, убираться в парке. Поймают пьяного, протокол составляют – иди, работай на благо станицы. А сейчас они просто по улицам болтаются. Теперь такого нет, чтобы милиция вместе с местной администрацией с пьяницами работала. Вообще, люди стали замкнутые, сидят по домам, свое хозяйство в основном нянчат. У народа сейчас одна мечта – выпить и забыться. Зато показуха вовсю процветает. Вот, запретили детям после десяти часов вечера без родителей на улице бывать. Кого поймают, штрафуют. Вообще, колхоза как сильного фактора жизни станицы не видно и не слышно. Иногда только школе подарки дают, но это в ответ на то, что школьники помогают урожай собирать. Но вот что интересно – на день станицы чествуют предпринимателей. Тех, кто держит магазины, сферу быта. За их помощь станице. Сейчас предприниматели станице помогают. А что касается бригад, холдинга – они как-то сами по себе стали жить. Я сейчас тесно с колхозом не общаюсь, но я не слышала такого, что, мол, это и это колхозными стараниями получено или сделано. А в основном Корецкий, Филоненко, Света – они держат магазины, мастерские. Вот они деньги на станицу и дают. Рынок построили, навесы понаделали, остановку организовали, маршрутка у нас сейчас ходит в Каневскую. Не так давно открыли похоронное бюро. Это очень удобно. А то ведь как получается: умер человек, а ни гроба, ни цветов, ни лент. Пойдешь к художнику-алкашу – напиши ленту покойнику! А он то криво написал, то забыл, то не успел, то буквы перепутал. А сейчас умирать удобно стало – контора под боком. И не надо в Каневскую тарахтеть! Это частная похоронка. Приемщицей там работает местная девочка, а все остальное ведут какие-то не наши. Наверное, каневчане… Вообще, я хочу сказать, что общей информации стало как-то значительно меньше. Скудно с этим нынче. Раньше все жили общей жизнью, все знали друг о друге. А сейчас даже про зарплату молчат! Спросишь иной раз, а тебе ответят: «Ой, а зачем оно тебе надо…» Сюда иной раз приезжают северяне, с востока тоже едут. Покупают здесь дома и живут. У нас в станице появилось двое негритят. Мама их была за африканцем замужем, потом они разошлись. И она месяц назад к нам приехала, привезла двух черненьких. В седьмом классе учатся. Такие приятные, приветливые, обходительные. Ну что ж, это ненадолго – здесь их быстренько обучат, как надо разговаривать по-нашему! (Смеется.)