то и мы!» – «Знаешь, что-то не хочется нынче джамура пить!
Давай возьмем бутылочку водки». – «Ну, давай!» Он говорит: «Ну, я заплатю, а ты организуй…» И тогда он дает автобус, говорит: «Вы, хлопцы, берите себе, что хотите, а нам с Мишелем – бутылку водки…» И вот мы с ним сидим, пьем водку.
А они наберут бутылок пять-шесть самогону. А мы сидим с одной. И они, вся бригада, десять человек, на нас показывают: «Вон, дывитеся, – цивилизованные люди сидят!..»
Спросим себя – какой резон был у Михаила Голуба, чтобы в ходе этого, по характеру «обзорно-размечающего», повествования отправлять Николая Демченко именно в «дальний круг»? Ведь, судя по рассказу, много важных и взаимовыгодных организационно-хозяйственных дел было «провернуто» ими совместно и вполне надежно. Да, это так. Однако Голуб держится здесь неписаных станично-деревенских правил – чужак по месту рождения (хотя до родины Николая станицы Брюховецкой меньше сотни километров) всегда останется пришлым. Кстати, эта архаическая аксиоматика заметно сказывается и сегодня на отношениях с разнообразными «дауншифтерами» – и теми, кто покупает дома в деревнях только для летнего досуга, и теми, которые намеревается осесть здесь окончательно. И те и другие, несмотря на подчеркнутое радушие и мизансцены грубоватой любезности со стороны коренных жителей, – остаются «странними» во всей оттеночно-смысловой гамме этого, уже довольно редкого, слова. Так и здесь – Голуб шаг за шагом, не пропуская деталей, выстраивает живую, дышащую, но все же исполненную рациональности, выверенности и взвешенности картину отношений с важной производственной фигурой – бурмастером. Дискурс рассказчика проникнут очевидным покровительственно-ироничным, в определенной мере лукавым настроением, которое оправдано резонами собственного жизненного опыта и знанием местных порядков. Здесь и пролегает граница, здесь и начинается область «дальнего круга». Ведь, по Голубу, «мои друзья – это люди одной судьбы. А мы с Николаем просто единомышленники по работе…». Как точно сформулировано! И в этой придирчивой точности – специфичность дискурса крестьянских «детей», с течением времени научившихся рефлексивности и довольно быстро превращающихся (вспомним формулу культурантрополога Роберта Редфилда) в «рассуждающее меньшинство».
Григорий Федорович Волошин, сменщик
Гриша был мой сменщик. А я кто был? Я – «техник-газовик по разработке нефтяных и газовых месторождений». Буровиков обязанность какая? Дырку в земле зробить. Полторы тысячи метров. И больше ничего. А мы приезжаем и начинаем эту дырку исследовать. Мы пускаем каротаж, узнаем структуру пластов почвы. Там используются и изотопы и приборы всякие. И вот встал вопрос о новом работнике, – старик один на пенсию уходил. А тогда на такую работу люди плохо шли. Это, вот, сейчас отбою нету. А тогда рассуждали так: «Что это я буду сидеть в степи как волк?!» Но ведь в степи у тебя каждый день путевка, каждый день заявка, каждый день – стабильная зарплата. К тому же я могу на работе позволить себе некоторые вольности. А он, водитель, буровик, – и зимой, и летом в дороге, по жаре, по гололеду. Все катаклизмы природные на нем. Теперь, – у меня постоянное место в гостинице. А водителю приходится ездить. И вот я Гришу Волошина начал уламывать, на место того старика. А Гриша был просто машинист цементировочного агрегата. И у него была корочка допуска к обслуживанию буровой установки. Это важная вещь. И Гриша согласился, временно, – покуда постоянного человека найдем. И мы с ним отработали лет двенадцать. Вместе. До самого последнего времени. Он тоже сейчас на пенсии, но попросился еще поработать, пока он дом сыну не достроит. А на мое место человек шестнадцать рвалось. Почему, – потому что на этом месте можно и дому внимание уделить. Буровая-то работает. Главное, чтобы люди знали, хоть примерно, где я в данный момент нахожусь. За него я могу одно сказать. Этот человек, Гриша, – ходячий анекдот. Это человек с высокой буквы. За все 12 лет я его ни разу не назвал «Гришкой», а он меня «Мишкой». Язык не поворачивался. Почему? Сейчас я тебе расскажу. Даже если с неба камни будут падать, на Грише всегда улыбка на лице. Это первое. Второе. Говорит он: «Миша, если бы у нас, оце, колесо оторвалось, шоб мы с тобой робылы?» Я ему: «Да ты побойся бога! Зимой?! Колесо оторвалось?!» – «Так воно ж, курва, оторвалось…» И тут хоть плачь, хоть смейся. Но я обычно смеялся, потому что он мне это с подходцем сказал. Он на лету придумывал всякие невероятные истории. И, главное, – ему все верят. И его бог знает когда начали называть «Федорович», уважительно. Еще, похоже, раньше, чем меня. Почему? Из-за его такого характера. Понимаешь? С кем бы он ни работал, никто не мог сказать против него чего-нибудь дурного. Это раз. Второе. Всегда он делает любое дело со смешком, с улыбкой. Работаем в поте лица – но у него находится и в этот момент тысяча всяких прибауток и рассказов. И все это берется им не откуда-то из книг или от других людей, а выдумывается из своей собственной башки. Расскажу тебе, если это тебе интересно, одну историю. Стоим мы на ремонте. Наша буровая ни в один бокс не заходит. Потому что она большая, вышка наверху и прочее. Мы всегда ремонтируемся на улице. И нам надо какой-то вал подшкурить. В гараже во-от такой вот рулон абразивной шкурки стоит. Рулон большой, весит тонну. Диаметром примерно с метр. Заходим. Я ему говорю: «Гриша, ты отвлекай инструментальщика, а я домой пару метров шкурки отрежу…» Он: «Давай!» И вот он подходит к инструментальщику: «Василий Сергеевич! Я немножко шкурки возьму, – мне вал надо обшкурить…» А на этом рулоне лежит ножик. Инструментальщик говорит Грише: «Возьми, отрежь, сколько тебе надо…» Он отрезал, пошел. А в инструменталке обычно масса людей, – эти курят, эти просто балакают, новости всякие обсуждают. Один сверлит, а человек восемь стоят и смотрят, как он сверлит. Если начальник заходит, один – р-раз! – гаечный ключ берет в руки. Другой – кувалду хватает. Третий – пилу держит в руках, на всякий случай. Ну вот, идет он по инструменталке. Он невысокого роста, крепыш, круглолицый такой. Коротенькая прическа. Идет и смеется. Опять подходит и говорит этому инструментальщику: «Василий Сергеевич!..» А тот уже на пенсии. «Я, наверное, возьму еще с полметра шкурки…» – «А для чего тебе?» – «Вы знаете, – для борьбы с тараканами…» А народец-то наш жил обычно в стареньких домах, в клопятниках. И все сразу уши навострили: «Как это – для тараканов?!» Пока они там говорят, я к рулону сзади подхожу, отрезаю себе пару метров, сворачиваю и прячу. И выхожу с инструменталки, – даю Грише понять, что я свое дело уже ж зробил. Простыню шкурки взял до дому. А Гриша тем временем входит в творческий раж: «Как же это вы не знаете про тараканов?! Не только я, но вот и Миша Голуб этот метод давно освоил!» Я чуть не шарахаюсь от него: «У-у, да он закладывает меня мимоходом!» Ухожу скорише. А он рассказывает: «Оце, – берется такой вот кусок шкурки, и раскладывается на полу. Там, где тараканы обычно собираются. Утром встаю, ведро тараканов сметаю…» Народ: «Как так?!» А Гриша показывает: «Таракан как ходит? Он вот так ходит, – локтями упирается, и ходит. И коленками тоже упирается. Два-три раза по шкурке прошел, и коленца с локотками попротирал. Травму себе нанес. И уже двигаться не может. И я их утром по ведру сметаю веником. Они – живые, но не ходячие. Так и Голуб про то знает, давно…». Так шо ты думаешь?! Мы возимся, ремонтируем КРАЗа своего, и уже забыли про тот разговор. Идем вечером руки мыть. А от того рулона одна третья часть осталась. Этот рулон уж не стоит, а клонится, – так он похудел. Инструментальщик кричит: «Какого хрена ты со своими тараканами тут взялся?! Вон – нету рулона!..» А у самого под мышкой два метра шкурки складено. «Куда я теперь ее списывать буду? На какие такие производственные нужды?..» Приезжаю через два дня на свою вахту. У меня инструментальщик спрашивает: «Михаил Григорьевич, ну, как ваша борьба с тараканами?» – «З якими тараканами?» Я аж глаза вылупил. Я-то ведь не слышал, как Гриша ту шкурку противотараканную рекламировал, – я в это время свой кусок под сиденье в машине прятал. Я только почул, что он меня в разговоре назвал. А инструментальщик: «Та е-мое! Мы весь линолеум той шкуркой поисцарапали!» Конечно, никаких тараканов они утром не нашли. Таракан-то бегает, а не ползает попластунски, на локтях да на коленях. Ну, потом как все смеялись! За живот хватались, хрипели ажник! А Гриша ту байку буквально на ходу придумал, чтоб внимание от меня отвлечь, пока я до дому шкурку отрезал. Ну, и отвлек! От рулона остались рожки да ножки. Вот так мы с ним и проработали. Его обязанностью было подготовить и оформить документы. Горючее, часы, моточасы, списание дизтоплива. Все это Гриша робил. И кого куда посылать в командировку – всегда «Голуба та Волошина». Дескать, они не пьют обои, экипаж сплоченный, обои серьезные люди. За А-50 в Ленинград ехать – Голуба да Волошина шлют. В Ярославль за любой техникой – Голуба и Волошина. В Кременчуг за КРАЗом – Голуба и Волошина. Они не пьют! И вот когда на планерке балакают за то, что мы с Гришей не пьем, что мы серьезные, Гриша сидит и заливается. Смеется. А начальник, Виктор Иванович, спрашивает: «Гриша, а что это ты смеешься?» – «Да, вот, Виктор Иванович, – вы про нас с Мишей все время кажете, что мы не пьем. А меня от этих слов аж коробит». Виктор Иванович: «А что? Я уж сколько с вами работаю, я ни разу от вас обоих даже запаха нэ чул…» – «Да, оно так…» И все хлопцы: «Да-да, они вовсе не пьют!» А мыто знаем, что мы с Гришей – главные организаторы любой пьянки были!.. А как это я ухитрялся – и выпивать и трезвенником слыть?! Меня же выбрали председателем комитета по борьбе с алкоголизмом при гараже! И выбрал меня весь цех! Это было в 1985 году, при Горбачеве. Все за меня голосовали. А сами в рукав усмехались. Знали, что дело с таким председателем дюже пойдет. Но я ни разу на рабочем месте не пил и другим не давал. Бывало так: ребята из другой смены меня зовут выпить, или повод какой-то есть. Я иду до начальника: «Виктор Иванович, отпусти меня к врачу, мне надо зуб осмотреть, – а то в командировку скоро!..» Он: «Ну, езжай!» Я – за гараж, меня сразу в машину и вперед. Погнали! Вот тут я могу развязаться. Тут я могу расслабиться. И потом – на переезд. Ребята знают, – пьяного Голуба надо отвезти на переезд. А там меня на попутной довезут, – у меня на дороге знакомых богато. В процессе работы все было. Допустим, стоим где-то, работаем. А поле вокруг засеяно подсолнухом. Чем заниматься 24 часа? Скважина работает. Ну, берешь палочку и принимаешься подсолнушки выбивать. Набьешь, допустим, шесть-семь мешкив. Он уезжает со смены, а я остаюсь. Я гружу три-четыре мешка в автобус: «Гриша, це тебе!» Приезжаю следующий раз на буровую. Мешок арбузив лежит. Ребята говорят: «Це Федорович тебе передал…» Или жердёлы (дикие абрикосы. – В.В.) в посадках насобираем и сдадим. Килограмм 600–700 по 30 копеек за килограмм. Уже у нас и на водку есть, и на закуску. Работу кончаем, ночью едем домой. И уже взяли самогонки, – мы ж знаем, где бабушки торгуют вином по хуторам, круглосуточно. Взяли, допустим, три бутылки. Две берем с собой, а третью оставляем. Я оставляю в автобусе, на сиденье. Утром – клац! – бутылка для шофера. Он доволен.
