Петр Васильевич Гончарь, давний товарищ

Теперь Петр Васильевич Гончарь. Почему он появился? Сейчас расскажу. Это, знаешь, история интересная. Получается как? – невыгодно управлению газобуровых работ возить людей издалека. Невыгодно автобусы посылать. Выгоднее набрать рабочих с Каневской. Правильно ведь? Чем за 25 километров возить, выгоднее рабочих на месте набрать. Но так как местный «Газпром» рождался в Привольной, и я могу даже официально подтвердить то, что первая каневская скважина от моего дома всего в четырехстах метрах. За станицей. Когда было десятилетие газовой промышленности, в газете «Правда» было написано, что Каневская газовая скважина – родоначальница газовой промышленности. Были раньше наши, приволянские буровые бригады, а потом все производство потихоньку перешло в Каневскую. Но представь себе, – ты отработал семь-восемь лет, и перспективы здесь сделались туманными. И мы поставили вопрос, чтоб нам оставили приволянскую бригаду. И уговорили начальника управления, чтобы он сохранил бригаду приволян. И мы всех каневчан отшили, и организовали приволянскую бригаду. И вот уходит на пенсию наш старик, и мы носимся по всей станице, чтобы его заменить нашим же человеком. Иначе в бригаду включат каневчана, и все пойдет прахом. Так сейчас, кстати, и получилось. А раз есть приволяне – вахту возят. Уже приезжают за тобой, и тебе не надо на перекладных на работу добираться, как сейчас это вынужден делать мой сын Женька. И тогда так и получилось, – вместо выбывшего старика нашли молодого парня, Женю Богдана. Сейчас он уже мастер. Потом второго на пенсию отправлять надо было. И Женя Богдан говорит, что у него есть кум. «Давай, Григорьич, его возьмем…» Он после армии, женился, вагоновожатым робыв. Хороший паренечек. Ну и его приняли. Это и был тот самый Петька Гончарь. Сначала он отнекивался, жаловался, что, мол, трудно. Я его уговаривал, что, мол, Петя, потерпи, ты поймешь все. Нам не хотелось, чтобы в бригаде чужие были. Потом Петька укоренился в бригаде, я его постоянно на повышение проталкивал. Как только кого-то на разряд надо выдвинуть, – кого? Я Петю Гончаря туда предлагаю. Петя поехал на четвертой, Петя поехал на пятой, Петя поехал на шестой. Петя поехал бурильщиком! И это все при мне. И когда меня в 1994 году скрутило, что я не в состоянии стал работать, и меня списали на инвалидную группу, первым изо всей бригады ко мне приехал он, Петя Гончарь. Потом, конечно, приезжали и другие ребята из бригады, но именно он приехал первым. И приехал так. Говорит: «Ребята из бригады спрашивали, Григорьич, что тебе надо?» Ну, что мне было надо в то время? Мне надо было, чтобы меня поддержали с бензином. Мне надо было, чтобы ко мне заезжали почаще. Каждое утро едут в Каневскую, по понедельникам, и обязательно заезжают ко мне до огорода. Обязательно! И если ребята в суете рабочей трошки про меня забывают, Петя им напоминает: «Вы ж не забывайте до Голуба заехать!» Вот такая катавасия. И пошло, и пошло. А у него батя – алкаш несказанный. А мать его поездом задавило, – она была глуховата, шла с вокзала по путям, а поезд – ху-ху, ху-ху, – тормозить, но уже поздно. Долбануло ее поездом, – зарезало, как принято говорить. Отец тут запил, и все такое. А жинка Петра, Ирина, она всем долдонит про меня: «Дядя Миша – це наш батько!» И пацан растет у них, и за всеми серьезными вопросами они идут до дяди Миши. И вот так и пошло, и пошло, и пошло. Понимаешь, – мы как-то с ними очень сблизились. Хотя они намного меня моложе. Их можно назвать «друзья семьи». Но – как друзья? Это вот мы с тобой друзья, – и если вместе тут мы жили, мы бы, конечно, дружили бы. Потому что мы с тобой почти что ровесники. У нас – на год, на два разница, но ведь не на десять же, или пятнадцать лет! Понимаешь? Нельзя его другом называть в нашей среде! Друг – це уже человек одной судьбы. Друг – це уже разговор на «ты». Друг – це уже человек одного поколения, одного воспитания, одной истории. Одни и те же ветры пролетели в жизни над головами «друзей». И это во всем проявлялося. Вот, по командировкам мы часто ездили. Я их вот как старался держать! Ведь, что там греха таить, – они после вахты туда-сюда поедут, пойла наберут и девок гонять принимаются. Они между собой – «лала-ла, га-га-га», – а мне бутылку дадут, кусок колбасы отломят, и я сижу туточки, их сторожу. Или автобус охраняю. Или вообще: «Миша, ты возле вагончика посиди – тебе внутри делать нечего!» А в зрелом возрасте «гацацать» уж не тянет. Почему, – потому что лучше тихенько, так, – с якой-нибудь бабушкой познакомишься. Пошел до ней, картошечки пареной поел, молочка попил и назад. Пришел, а они там сплять как сурки. Встали, удивляются: «О-о, Григорьич тут спит! А мы думали – нема! Мы ж с клуба когда вернулись, вас ж не было». Я им отвечаю: «А когда вы вертались, я поссять пошел. И покуда, там, туды-сюды, уже, кажу, вы полягали…» Им же не надо того знать, что я к бабушке ходил, молочко пить. Вот, понимаешь теперь, почему я про Петя Гончаря не сказал, что он мой «друг». Он «товарищ». А вот если эту штору еще больше открыть, то я так скажу. В моей жизни хороший промежуток заполняет он, Петя. Он заполняет для меня, а я – для него. Ну, ты ж видел, – надо машину мне, он свою пригоняет к огороду, ставит, а сам в командировку уезжает. Все! Никаких проблем!..

Перед нами – полноценная новелла, основной темой которой выступает феноменология связей двух смежных поколений. И снова мы наблюдаем в его определенности и размахе дискурс захвата уже не только ближайших, но и несколько отдаленных обстоятельств повседневной жизни. Типичный для «отцовского» поколения дискурс прикрепленности к месту, дискурс всеобъемлющей «обтоптанности» окружного пространства, выражающийся, в частности, в великолепном небрежении подробностями, в простодушном пропускании существенных бытийных деталей (все это – само собой данное) трансформируется в дискурсе «детей» в панорамную картину, в которой даже непрощупываемые узелки сетевых связей и влияний, невидимые со стороны акты ситуативного подспорья или превентивной уклончивости выходят на языковую арену во всей их рассудительной увязанности и исчерпывающей полноте. В подобных характеристиках нового дискурса отпечатывается, несомненно, само нынешнее время. В нем существенно укрепился очередной, постепенно все более отдаляющийся от забот насущного органического бытия, вторично-третично-четвертичный контур социальных отношений, – настолько непростых и летуче-эфемерных, что их воспроизведение не поддается операциям элементарного захвата, а требует гораздо более изощренных, рефлексивно-нагруженных дискурсивных форматов.

ДАЛЬНИЙ КРУГ

Ну, про дальний круг – это ты сам понимать должен. Тоже все люди-то неплохие. Наши, наши люди…

Николай Сергеевич Демченко, бурмастер

Демченко. Демченко… Ну, шо, работал я бурильщиком в 1969 году. А в 1970 году главный инженер привез того Николая Демченка ко мне на буровую и говорит: «Вот, вы почти ровесники. Михаил, научи его стоять у рычага…» А рычаг – это такой лебедочный тормоз, который непосредственно управляет процессом бурения. Штука важная. Одна из самых важных в бурении. У нас это называется – уметь стоять за кочергой или уметь стоять за дышлом. По-всякому это называется, но фактически это – лебедочный тормоз. И я его учил стоять за дышлом. А Николай до этого закончил школу бурильщиков, еще до армии. Потом пошел служить, три года в армии отбыл. А сам он родом из Брюховецкой, тут жил в общежитии, потом женился, я с его родителями познакомился, ездили мы с ним в Брюховецкую, у него отец – фронтовик, войну прошел, и ему в Берлине ногу оторвало, на мине. Уже после Дня Победы. И вот мы подружились, а отец его вино делал хорошее, «Изабеллу». И мы подружились, я у него на свадьбе гулял. Короче говоря – дружили. Потом его забрали от нас, дальше учиться, в Нефтегорск. Это здесь, за Ходыженской. Он ведь курсы бурильщиков заканчивал до армии, а с тех пор многое в нашем деле обновилось. Но мастеров фактически тогда нигде не готовили. Ставили выпускников любого техникума – был бы диплом. А у нас был покойный Василий Карасев, начальник цеха, – так он задался целью готовить мастеров только из своего коллектива. И вот наш мастер уходит на пенсию, а Николая отправляют на учебу. Мастерую покуда я. Он вернулся и начал работать. Мы дружили. Ну, тут как?.. Я – друг мастера. Друг руководителя. И этим все сказано. Работу свою я знал, выполнял. И ему со мной было легче работать. Он начал в Привольной строиться. Едем мы утром на работу, он говорит: «Миша, ты ведь один, проследи там, проконтролируй – мне некогда сегодня. Ко мне строители сегодня придут…» Просто я свою работу выполняю, и, с другой стороны, – я ж тут постоянно, на буровой. Какие есть неполадки, я их расшиваю, объясняю, что и как делать. А он строится. И вот так мы с ним сдружились. Почти тридцать лет вместе отработали. И спали вместе, и ели вместе. Не было такого случая, чтобы, когда приезжали в командировку, мастеру не давали отдельный вагончик. Мол, мастер занят, ему надо жить отдельно. Николай никогда отдельный вагончик не брал! Он никогда коллектива не чурался. Если он первый приезжает, он первый забивает место – себе и мне. Но обычно первыми на новое место работы приезжаем мы. А мастер в конторе командировочные оформляет, о ресурсах заботится. У нас с ним никогда не расходились мнения и оценки. Если что-то надо начальству доложить, он всегда со мной советовался, и мы дули в одну дуду. В общем, мы с ним были люди однополюсные. Если начальство приехало, и я начальству что-то сказал, по делу, то это же начальство, видя его одного и в другом месте, слышит от него то же самое, что и от меня. Николай чешет, как будто я ему текст написал. Как будто мы с ним заранее договорились. Мы с ним никогда друг друга не подводили. Если, приехав на новое место, я занимаю номер в гостинице, то я обязательно занимаю и на него. И он – так же. Кто б там ни лез в гостиницу, он меня возле себя держал. Иногда мы с ним не сходились в некоторых мнениях. В каких случаях? Ну, дождь, снег, мерзость природная вокруг. Николай: «Ребята, надо делать!» А я – против. Говорю: «Пусть посидят, пусть переждут непогоду. Пусть побудут в тепле. Ну, не в 12 ночи закончим работу. А в два часа. Но мы работу выполним, – что ты мучишь ребят?!» – «Да ты знаешь, работа есть работа!» У него на уме только работа и была. А я был противником этого. Я знал, что если я попрошу, ребята будут хоть до утра работать. Но ты ж дай им ливень этот или пургу пересидеть в тепле и сухости! Вот единственное – за это ругались мы с Демченком. Или за запчасти. Я стараюсь запчастей припереть на буровую с избытком. Там выпишу, тут нелегально сворую. Он, Николай, это дело знает. Но молчит. Потом, приезжает с людьми с другой буровой. И говорит: «Вот эту запчасть можете взять и вот эту…» Я его тащу в угол: «Мыкола, а ты сюда эти железяки пер?!» – «Я мастер!» – «Нет, – ты их сюда пер?! Что ты распоряжаешься моими припасами?» – «Так я ж мастер!» – «Ну и хрен с тобой, что ты мастер! Не дам!» И мы с ним так ругались, чуть ли не до ножа. Чем дело кончалось? Чем, чем? – перемирием! А запчасти дать ему или нет – это все зависело от меня! Если я вижу, что у меня много таких железок, я вроде промолчу. Пусть берет. И только в вагончике, один на один, я с ним поскандалю. А если у меня только одна деталь, и он ей собирается распорядиться, я глотку перегрызу. А с запчастями со временем становилось все хуже и хуже, даже тогда. Представь, – только один ленинградский завод выпускал буровую установку А-50. И они шли по всей стране, кругом, эти А-50. Очень тяжело было с запчастями. Мы сами химичили, сами точили и клепали. Но зато, когда мы с ним поскандалим, то стараемся к вечеру все это недоразумение сгладить. Через застолье, например. Бригада ж видит, что я не боюсь на начальство голос поднять, что я пру напролом. И иногда Николай говорил: «Что-то я не пойму, кто на буровой командует?!» Он, бывало, сидит, пишет документы, а ребята бегут до меня: «Григорьич, мы трубы опустили. Что дальше?» Я скажу им, а он сидит, мурзится. Ревнует. В наших отношениях такого – шкурного – не было. Единственно, вот что было. Вот, делаю я забор. А у нас цементаж назревает – то есть много цементных работ намечается по скважине. Я ему «Колек, мне нужен цемент. Три-четыре мешка». – «Все ясно…» И он берет, допустим, тонну цемента, выписывает. Но уже не тонну, а тонну двести. Начальник его спрашивает: «Зачем тебе 1200?» И он находит объяснение – мол, попробуем сначала, затвердение проверим, скважина пористая. Объяснение всегда ж можно найти! И я везу четыре мешка первоклассного цемента к себе до хаты. Или вот еще что. Ты ж видел, – у меня широченная доска под верстак во дворе приспособлена? Это я уже болел, но не по инвалидности, а на больничном. И мне уже надо было стройку затевать, для Наталки с Юрой. Надо было готовить для стройки все необходимое. Ну, приехал я на площадку, смотрю, лежат доски. И среди них эта доска лежит, под низом. Широченная, невиданная! Я ему говорю: «Колек, мне эта доска нужна!» – «Да тут много таких, кому она нужна. Меня уж спрашивали» – «Колек, мне она больше всех нужна! Представь себе – верстак какой?! Ты организуй ее мне – вытяни из-под низу, выпиши на буровую…» Он кипятится: «Что я буду делать с одной доской на буровой, как я объясню?» Я ему советую: «А ты выпиши не одну, а пять. Четыре себе отвезешь, а вот эту, пятую, – мне отдашь…» Он так и сделал. Только он не домой себе эти доски повез, а на буровой ребятам раздал, чтоб молчали. А мне домой привезли вот эту. Еле выперли из автобуса! Она даже на проходе не помещалась. Вот, видишь, как он меня выручал! Так-то мне надо было доски искать, сплачивать. А эта цельная, мощная доска. Как прекрасно на ней было работать. Она широкая, настоящий верстак. Он недавно приезжал, поглядел: «Смотри-ка, – до сих пор та доска цела! Я, наверное, у тебя ее заберу…» Я кажу: «Ага!» Он смеется. Вот опять недавно он у меня был. Говорит: «Миша, найди мне крякух!» Крякуха – это подсадная охотничья утка. Она как дикая, но не очень. Ну, я ему нашел. Потом опять приезжает: «Миша, кормить нечем, утки скоро подохнут, – что-нибудь выдели из фонда…» Я ему: «Пожалуйста!» Мешочек пшенички выделяю. Мы с Демченком, ну, не то что, там, сказать, – друзья. Мои друзья все здесь, в Привольной. Мои друзья – это люди одной судьбы. А мы с Николаем просто единомышленники по работе. Бывало, ребята просят: «Николай Сергеевич, дай автобус». – «Куда?» – «Да на хутор съездить, до «бабушек», за пойлом!» – «А где Голуб?» – «Да вон, в биллиардной, играет». – «Погукайте его!» – «Григорьич, тебя Сергеич гукае!» Прихожу: «Что такое?» – «Слухай, – что мы будем пить сегодня?» Я говорю: «Да что все,