В старой российской деревне разнообразные перипетии внутренних семейных отношений были известны всему сельскому миру не в меньшей мере, чем теперь. Об этом косвенно свидетельствуют оговорки и намеки, иногда встречающиеся в нарративах крестьянских «отцов». Однако в подобных ситуациях рассказчики тотчас себя одергивают, не желая, может быть, входить в подробности, которые либо уже затуманились из-за прошедшего времени, либо просто опасаясь слишком откровенничать с не очень знакомыми, в сущности, чужими людьми. Либо же считая, что такие сюжеты давно никому не интересны. Здесь мы можем наблюдать совершенно иную дискурсивную картину – рассказчик проделывает буквально биохимический анализ постепенно меняющего свои контуры сгустка отношений с кумом Василием. Что это такое? Мне представляется, что здесь проявляется не столько прирожденная словоохотливость Михаила Голуба, сколько его, может быть, не вполне осознанное желание как-то окончательно разделаться с огорчающим его сознание житейским пейзажем, последовательно и аналитически переведя его в словесный материал – в дискурс здравого смысла, средней морали и нетревожащей совести. Видеть, как друг станичной юности «под уклон котится» для рассказчика – дело удручающее и разочаровывающее. «Живи потихоньку и голову другим не морочь!» «Не валяй всю жизнь ломового дурака!» – таков лаконичный дискурс итоговой экспертизы отношений с кумом Василием. Но это никак не разрыв изначальных клановых скреплений, а их капитальный ремонт – пребывание кума в «среднем круге» непоколебимо.

Нина Сахно-Кириенко, кума

Когда у ней первый муж, Сахно Колька, был живой, я мог у них жить и спать. А если кум Никола загуляет, бывало, – он у меня спит. Он умер лет 12 тому назад. И только на второй день, на третий день у них там разборки начинаются. Ну, со мной она никогда не спорила, не ругалась. Она говорила: «С дядьки Мишки как с гуся вода. Хоть кричи на него, хоть не кричи. Я его ругаю, что он с Колькой моим пьет, а он говорит, мол, кума, налей хоть сто грамм. А? Как с гуся вода!..» Мы жили с Колькой Сахно как родные братья. Они держали корову, бычков. Бывало, прибегает Колька, говорит: «Кум, сено уже поспело…» Мы с ним косы в руки и поехали. День-два мы косим сено. Як мы там косим, никто не знает. Может, мы в колхозе то сено крадем да возим до дому, в кучу? Но мы – косим, в станице не появляемся. У меня мотоцикл был, все хутора наши. Потом, – у меня был минский мотоцикл, я его Николаю отдал. Бесплатно. Себе «Ижака» взял с коляской. Так что мы с ним жили как браты. Он гораздо старше меня был, с 1938 года. Я был некрещеный тогда, а его мать, баба Таня Сахниха, она знала, что я некрещеный. И все хотела быть у меня крестной. «Ну, давай, поедем в церковь, и я у тебя буду крестной…» Она меня любила, как сына. Она знала всю мою подноготную. Она меня хотела забрать до себя, когда мы тут с отцом и приемной нашей матерью, с мачехой, жили. «Если бы не мачеха, я бы, ей-богу, тебя забрала до себя!» Любила она меня! И все это перешло как бы по наследству – эти чувства и эти отношения. Николай женился, и мы с ним, и с его женой Ниной каждый год зимой ходили на балы-маскарады. Мы шили, клеили эти кустюмы – не дай бог! Когда Дуся моя ходила Наталкой, Нина сказала: «Я хочу, чтобы у тебя была дочка и чтобы я была у нее крестная – у этого вашего вылупка. Крестной только я должна быть!» А мы-то? Мы-то – дрантеры. У нас же первый ребенок должен быть только сын! Но вот Нина нам дочку нагадала и заказала! И кумой стала Наташе. А Николай, соответственно, кумом. Потом Николай умер, и Нина Сахно вышла замуж за Кириенко. Он был тут председателем сельпо. И так же ж мы наши отношения с этой семьей продолжали. Как-то он, Кириенко, попросил нас с Дусей приехать к нему вечером. Мы приехали. И он мне каже: «Знаешь, Миша, ты не обижайся, что я тебе сейчас скажу. Раз я решил жить с Ниной, а она – твоя кума, значит, что? Ну, Николаю покойному руки не подкладешь, его не поднимешь. Значит, я постараюсь заменить Нине мужика, а остальным всем – отца и друга. На работе як хочешь меня называй, но только не «кумом». Зови меня Виктор Михайлович. А так, по жизни нашей: Николай был кум, и я буду тоже кум. А Нина – кума. Но это он только так говорил. А в жизни, – особенно, когда время уже миновало, – было по-другому. Вот, стою я в магазине, что-то присматриваю – гвозди на стройку или еще что-нибудь. Тут он в магазин залетает и говорит, ногой толкает: «Кумец, как дела? Ты все гребешь, что-то берешь?» Или: «Кумец, як вздумаешь купить холодильник, зайди ко мне. Я тебе хороший аппарат устрою…» Но он сразу постарался определить наши отношения. И если они бы меня не устраивали, он бы вел себя по-иному. Не навязывался бы. А мне-то как быть? Нина же мне кума, а он ее муж. Они ж в одном дому живут, на одной кровати сплять! Хороший он был мужик. Помог мне очень со стройкой. Ну, как помог? Тогда ж лес привозили в сельпо редко. И давали всего по три кубометра на руки. А мы сразу взяли девять кубов. Если привозят стекло, то продают его по два листа в руки. А мы взяли целый ящик стекла. Нету уже его, Виктора Кириенко. Он разбился. Он ехал в Каневскую на машине, а с хутора Рыкова выскочила фура. И его «Зилом» зацепило, и растащило на куски. Когда Виктор жив был, мы часто к ним ходили. Вот я тебе и говорю: настроение поганое. Еду к нему. Он дома. «Привет!» – «Привет!» – «Ну, шо тебе?» – «Да вот, думаю, – давно не был у вас, зайду проведаю, чем тут мои кумовья занимаются?» Он: «Ниночка! Нинуля!» Та: «Сейчас-сейчас!..» Быстренько накрывает на стол. А его брат родный, бригадир в рыбколхозе, Николай Михайлович, – он их всегда любой рыбкой снабжал. И у них всегда на столе рыба – и простая, и красная, и икра. И у него всегда был спирт. Спирту наливает. А я ему говорю: «Да я ж не ради спирта сюда приехал, а просто побалакать». Он: «Ну и что?! Давай-ка хряпнем по одной, а уж потом посидим, поболтаем…» Я спирт никогда не развожу водой! Разводить спирт – только добро переводить. Вот жинка моя, раз в год, по заказу, вино пьет. Только самогон! И ее так все и знают. Вот про меня сейчас все знают, что я не пью. Только пива себе могу позволить выпить трошки. Вот, приглашают нас на свадьбы, на гулянки, и говорят: «Так, Голубы будут. Мишелю, – тому пива надо взять, а для Дуси обязательно, чтобы на столе стояла бутылка самогонки!» Она ничего не приемлет – ни вина, ни пива. Только самогонку! Она выпьет 250–300 граммов самогонки, утром встанет, управляется. Как только выпьет 100 грамм водки – у нее все из рук валится, она болеет, она негожая целый день. Те, кто меня трошки знал, со мной никто не садился за стол, – те, которые запивают. Если кто водку, спирт, самогон запивает, я уже с этим человеком не разговариваю. Они ж суетятся: «Дай компотику, дай водички!..» Главное, – стакан алкоголю выпил, а потом аж два стакана воды хлебает! А потом лезет за закуской – за курицу, за утку, ляжку ломает, мясо ест. Мне невдомек: «Как же так?! Ты же воду выпил, – что ж ты лезешь за закуской?!» Я это не приемлю. Нет, нет, нет!.. Разрабатывали мы как-то Бейсугское месторождение, возле Азовского моря. На заливе были, а там рыбаки. Мы им очень много помогали, в их работе. У нас был буксир «Уран», 1400 лошадиных сил у него был двигатель. А у рыбаков на их фелюгах моторы по шестьдесят кобыл. Представь себе! И вот тянуть этот невод, 1700 метров, – это целая эпопея. Они его полдня прут, моторы надрываются. А там, на море, собираются много бригад – таганрогские, ростовские, азовские, приморско-ахтарские, приволянские, ейские, мариупольские, темрюкчане тоже. Вот, заходят, тарань с бычком ловить. Представь себе, – восемь бригад и у каждой двухкилометровый почти что невод. И вот один поперед другим, отличаются! К нам приезжают ребята, приморско-ахтарцы, – они тут местные. «Помогите!» – «А улов?» – «Одна затяжка – ваша» – «Годится!» Чепляем и тащим! Мы за один конец, а они за другой. Они на своих фелюгах якоря поскидали, чтобы мы возле них круг прошли. Радиус круга – невод. И, представь себе, – мы их постоянно с якорей срываем! Полтора часа и невод затянут! Уже закрученный, и уже мы рыбу тянем. А другие еще только распутывают. Так что мы разок прогорнули, трошки сдвинулись – еще раз прогорнули. И вся рыба – наша! А у рыбаков не выбывал спирт – они мало пили водку. А почему спирт? А вот почему. Приезжают к рыбакам из милиции, приезжают из прокуратуры. Им красная рыба нужна. Ну, а деньги вроде ж нельзя платить. Прокурор района разве будет деньги отсчитывать? Но с рыбаками поквитаться-то надо! Они ж на тебя трошки работают. Так они как делали? Прокурор говорит шоферу: «Поедь к рыбакам и скажи, что мне нужна рыба…» А шофер уже знает. Он заезжает в аптеку и каже: «Прокурору нужно три литра спирта…» Заведующий аптекой дает ему трехлитровую, закатанную крышкой банку спирта. Тот берет спирт, везет рыбакам. А рыбаки рыбу дают. И получается, что прокурор не платит гроши, а рыбаки их не берут. А спирт – пожалуйста! И у них всегда пять-шесть закатанных баллонов спирта имеется в запасе. Ведь не одному ж прокурору рыба нужна. Тут и народный судья, и милиция, и ОБХСС. И вот после рыбалки повариха варит уху, тут же делает икру, свежепробойную. И начинается обед, часа в три дня. Наливают спирта. Понемножку. А кухарка делает так, – она варит свежую уху, в ней полно рыбы, кусками, она жирная, огненная. Но у нее в холодильнике обязательно есть вчерашняя уха. Она как студенец, застывшая. Ее не просто хлебают, – ее сербают. И вот у них есть алюминиевые кружки. Они туда эту сербу, из холодильника, накладывают. Она и не течет, и не режется. Средняя такая по плотности, эта самая серба. И вот они – ковть! – спирту выпили, и ложкой закусили. Спирт рот обожжет, а эта холодная серба сразу его остудит. А поскольку она до невозможности жирная, – она весь пищевод тебе после этого спирта и промажет. Обкатит! А тут же стоит огромная, килограммов на восемь-десять, чашка с черной икрой. И деревянной ложкой – там ложки только деревянные! – они икорку едят. Пьют рыбаки за один раз по трети стакана. Не больше. Но я ж не рыбак! Я дрантер и бурильщик. Я говорю: «Никифорович, налей мне под завязку стакан». – «Ты что, Мишель, с ума сошел?!» А я говорю: «Я один раз выпью, – один раз закушу. И все!» А почему раз? Понимаешь, они все понемножку выпили, и каждый лезет, – ковыряются, ложками орудуют, закусывают. Но они ж – рыбаки. Хозяева. А я посторонний. Ну, хоть я им и помог невод быстро вытащить, все равно я посторонний. Я не буду отталкивать другого, лезть до этой чашки. Они хозяева, а я вроде как гость. И они покуда выпьют, покуда они этой сербой закусят, покуда они ухой это дело заедят! А я этот стакан, под завязку налитый, по ободок, спиртюгану – ковть! – хух! – выдохнул, и – до икры! С деревянной ложкой. А у тех – во-от такие шары выкатываются, у рыбаков. И они мне не препятствуют закусывать. И даже мне эту чашку подсовывают. И я этой икры ложки три-четыре умолочу. Замазал спирт и сижу. Они смотрят на меня. Потом они понемножку опять наливают. Я говорю: «Ребята, – я пропущу…» Они выпивают, а я опять до икры, опять трошки спирт задавил. Я ведь чую, как он во мне подымается! Как он по телу идет, идет. Рыбаки мясо начинают есть понемногу. Тут и я подсовываюсь, – я ж разок с выпивкой-то вроде пропустил. Тогда они мне «штрафника» подсовывают. Наливают, – на этот раз чуть больше полстакана. Я опять – квак! – и опять икры свежей ложек пять-шесть умолотил. Так что, представь себе, – я за обед съел граммов 500600 икры свежепробойной. Умолотил, наелся. Немножко пьяный. И говорю: «Ну, а теперь пошли постреляем!..» У них же там и ружья есть, и патроны. И я этих, которые запивают, сразу бы убивал, на месте, – за перевод добра. Сколько раз уже такое было, – спрашивают меня: «Миша, как тебе наливать? Как обычно, по завязку?» – «Конечно, по завязку!» Наливают мне спирта по самый ободок, а он в стакане синим отсвечивает. Страшно аж глядеть на этот дьявольский свет! И они мне чашку с водой автоматически подсовывают. Я ее отпихну, – хок! – и икру съем. Раз, да другой, да третий. А они после спирта водицу пьют. Ушицу в себя вливают. Еще когда-то у них начальник был, дед Муленко. Он меня за этим занятием видел. И он говорил: «Конечно, тут и дураку понятно – спирт да икра. Это для здоровья дюже полезно!..» А рыбаки сидят и рассуждают: «Да нет, мы так не приучены. Нам горячего обязательно надо…» Ну, они, действительно, в горячей пище нуждаются. Они ж сутками болтаются в холодной воде. Спирт – спиртом. Но пища должна быть жидкая, горячая и калорийная. А мы что, – мы помогли им на буксире невод тащить. И только. Так по мне любая пища хороша, – жидкая, не жидкая. Лишь бы она была вкусная и шла в меня в охотку. Еще немножко про пьянство поговорить хочу. Было так: гуляем на свадьбе, на днях рождения. И жинка иногда меня до дому ведет. А вернее сказать, – буквально несет. А Николай Мажула, покойный мой свояк, муж жинкиной сестры, – идет сам, хоть бы хны. Что такое? Ничего не понимаю! И я начал вспоминать и размышлять. И вот к чему пришел. Мы иногда, в молодости, лет пятнадцать-двадцать тому назад, собирались такой кодлой, кучкой – я, кум, Николай Мажула, друг Виктор Бородин – и мотоциклами (у всех же тяжелые мотоциклы по дворам!) выезжаем на лиманы. На Стрелку или еще куда-нибудь. Тогда еще раки хорошо ловились. Ну, варим сотню-полторы раков и вволю пьем. Потом, в конце, – е-мое! – я всех их развожу до дому! Я ни в одном глазу, трезвый, как стекло, а они ну просто лыка не вяжут. А после гулянок, после свадеб моя Дуська меня на себе домой несет! А все они нормальные. Но пьем-то мы вместе. Как только что, Николай мне: «Миша, давай по чуть-чуть! За то, что хорошо потанцевали! За то, что хорошо поспивали!..» Или я его приглашаю «по чуть-чуть» выпить. Для веселья. И вот только лет пять назад, на последней свадьбе, где мы с Николаем гуляли, я понял, в чем дело. Я его поймал. Знаешь, как? Выпили мы. А это была последняя свадьба, когда я еще мог выпивать. Потом я заболел, и пить напрочь завязал. Ну, выпили, туда-сюда. А на дворе уже холодно было. Второй, третий раз выпили. Я пошел, потанцевал, туда-сюда. Меня ребята приглашают: «Миша, давай хряпнем!» Я, было, поднял стакан, и думаю – а где ж Николай?! Только-только тут был, и нема. Гляжу, идет от калитки. «Давай выпьем, Колек!» – «Давай!» Хряп, выпили, опять туда-сюда, потанцевали, поспивали. Он: «Давай выпьем!» – «Давай!» Выпили. Я уже веселый, уже до чужих баб лезу – танцевать. А Кольки опять нет. Та дэ ж вин? Я иду до калитки. Нема його. Потом слышу, там, за домом, – «ыыы! ыыы!» А, дорогой, все ясно с тобой! Я туда, за дом. «Шо такэ?!» – «Да ты знаешь, – не пошла водка! Пришлось ее назад вертать принудительным путем…» Ну, мало ли чего. Бывает. А потом мне Шура, его жинка, и говорит: «Да он всю жизнь так, – рыгает…» То есть как? – льет, льет, льет, а потом видит, что его начинает развозить, пойдет, поллитровую кружку воды выпьет, и рыгнет в укромном месте. Вылил все, немножко оклемался, чего-нибудь кисленького съел, и снова пьет. А с меня, ей-богу, правда, – не выдавишь! Бывало, и Дуська говорит мне. Придем до дому, меня мутит, горит у меня все, перевертается. Она: «Да пойди на двор, два пальца заклади!» Я, и правда, пойду, горло только себе раздеру, как вороньей лапой, так что на второй день глотать не могу. Бесполезно! Если внутрь попало, все! Трынь-трава. Остается там навечно. Ей-богу, правда! (Смеется.)