Между тем наши паспорта тщательно изучаются бразильцами, смотрящими на меня если не с подозрением, то уж точно с любопытством, словно вопрошая: "Что здесь делает эта женщина в военной форме?" Я пытаюсь улыбаться им, но обнаруживаю, что это ошибка. Улыбка, очевидно, ассоциируется у них с сомнительными, заискивающими персонажами, и в ответ я получаю множество хмурых, неодобрительных взглядов.
Когда все формальности улажены и завтрак унесён, так что на столе не остаётся ни крошки, нас на том же катере отвозят обратно на Клипер. Шпили Белена лишь начинают проступать в свете встающего солнца.
Наш стюард, приятный, весёлый и добродушный малый, кажется, особенно доволен прекрасным завтраком, который был всеми поглощён только что, – вероятно, потому, что ему не придётся готовить для нас что-то ещё вплоть до самого обеда. По этой же причине он, слегка беспокоясь за меня, с тревогой интересуется, не проголодаюсь ли я в скором времени.
"Не мог и представить, что кто-то способен отказаться от такого завтрака", – укоризненно говорит он и успокаивается лишь тогда, когда я уверяю его, что мне нравится еда, которую он готовит, намного, намного больше. Памятуя об этом комплименте, в десять утра добрая душа будит меня (я снова сплю, как опоссум, – этот полёт определённо вызывает у меня сонливость сильнее, чем любой другой способ передвижения) и вручает поднос.
Один из моих попутчиков, капитан (ныне майор) Джерри Маллиган, тоже военный лётчик, направляющийся в Африку, огненноволосый голубоглазый ирландец с великолепным чувством юмора и золотым (как оказалось позже) сердцем, заявляет, что я слишком много сплю и должна хотя бы попытаться бодрствовать как можно дольше.
"Это всё из-за 'Мазерсиллс', которые вы уплетаете", – уверяет он, поскольку я случайно проговорилась ему ранее, что меня одарили их огромным запасом перед отъездом. И он не верит, когда я клянусь, что ещё не проглотила ни единой капсулы, ни розовой, ни коричневой.
"Нет, сэр, она явно под кайфом от 'Мазерсиллс'", – настаивает он, драматически обращаясь к кому-либо из своей преданной публики, и ничто из того, чем я пытаюсь возразить, не меняет его мнения. Он душа компании, и в большой кабине, находящейся рядом с той маленькой, в которой я обитаю, он поёт, шутит, рассказывает байки и часами играет в карты. Ему удаётся подбодрить нескольких парней, заскучавших по дому и впавших в уныние, и все они уже поют и смеются. Все, кроме одного, врача, пожилого мужчины, который отказывается, чтобы его подбадривали, и целыми днями сидит в углу, уставившись в пространство. Он скорбно рассказывает мне, что никогда раньше не покидал свою семью, по крайней мере в течение последних двадцати лет, и беспокоится о своей жене, которая очень больна. Где бы мы ни останавливались, он морщит нос и с отвращением бормочет: "Чёртова дыра! Держу пари, что дальше будет ещё хуже". Он самый унылый член нашей команды. (И, глядя на его печальное, осунувшееся лицо, я тогда даже не могла представить, что четыре месяца спустя встречу его "где-то в Африке", загорелого, румяного, превозносимого всеми до небес, как одного из самых способных хирургов и организаторов в этой конкретной части зоны боевых действий. Там он говорит мне, что его работа оказалась вполне приемлемой и что жена опять здорова. Но в те особые дни нашего первого полёта в Африку он неизменно был тревожен и мрачен).
Другой же доктор, молодой и жизнерадостный, затевает круговой обряд посвящения всех присутствующих в "сорюмашники"17, и вскоре моя первая долларовая купюра покрыта подписями товарищей по путешествию.
Мне объясняют, что первые "сорюмашники" появились во время прошлой войны в среде авиаторов ВВС. Однако их было очень мало. Позже, в 1938-ом году, лётчики из "Пан Американ" вновь возродили данную традицию на Аляске. Потом членство стало распространяться не только среди лётчиков, пересёкших океан, но и среди пассажиров таких рейсов. Новичок должен заплатить по доллару всем присутствующим "сорюмашникам", те же, в свою очередь, подписывают его долларовую банкноту, которую он должен затем хранить в качестве членского билета. Он обязан предъявлять этот билет всякий раз, когда другой "сорюмашник" просит об этом, в противном случае, то есть будучи пойманным без него, должен вновь заплатить по доллару либо же проставить по рюмашке каждому присутствующему члену клуба.
В сообществе "сорюмашников" состоят и президент Рузвельт, и Уэнделл Уилки18, и генерал Арнолд19, и большое число людей в армии и на флоте, которые пересекли океан, – от генерала до рядового и от матроса до адмирала.
Мы летим над бескрайними бразильскими джунглями, и в иллюминаторы льётся резкий и жёсткий тропический солнечный свет, – столь же тревожный и ослепляющий, как в ясный ветреный день на море. Время от времени кажется, будто крупные облачные образования, висящие над землёй, плывут, подобно огромным океанским айсбергам, поперёк пути Клипера, хотя на самом деле это впечатление создаётся лишь нашим движением. Вновь и вновь нас на пару минут начинает швырять из стороны в сторону, когда мы прорезаем эти гороподобные громады, несомненно, таящие в себе опасности, о коих мы, пассажиры, даже не догадываемся. Иногда под нами расстилаются лёгкие и пушистые кучевые облака, и тогда я представляю, что мы скользим на их гребне, направляясь к возвышающимся вдали кучево-дождевым гигантам.
Мы летим всё дальше и дальше, теперь уже над густыми зарослями, окружающими огромную реку. Я размышляю над тем, что случилось бы с нашим гидросамолётом, доведись нам совершить вынужденную посадку в таких дебрях. Наконец тоненьким голосом задаю свой вопрос, и опытный в этих краях ветеран услужливо объясняет, что может произойти. Оказывается, не так давно он находился в обычном транспортнике, следовавшем вдоль побережья Южной Америки, когда разразилась одна из ужаснейших тропических бурь. (В этот момент я бросаю быстрый взгляд в иллюминатор, дабы оценить ситуацию с приближением к какой-либо опасной туче, но, слава Богу, в поле зрения их нет и наш небесный путь спокоен и чист).
"Итак, – продолжает он, – наш самолёт сбился с курса, радио и компас вышли из строя, и вот мы уже над джунглями, 'мато', как они их тут называют, с минимальным количеством горючки в баках. Темнота сгущалась быстро, и вскоре командир приказал всем готовиться к прыжку. Но никто не спешил, а он вдруг заметил прогалину и резко дал вниз. Пару мгновений спустя мы услышали свистящий звук веток, бьющихся о фюзеляж, за которым последовал сильный удар. Так мы очутились на дне высохшего озера в джунглях, и, к счастью, никто не пострадал. Это можно смело назвать удачной, хотя и не очень мягкой посадкой". (Позже история была записана газетчиком Эдом Каннингемом, сопровождавшим спасательную команду в качестве штатного корреспондента армейского издания "Янки", и несколько месяцев спустя я наткнулась на неё в газете "Новые горизонты"). Посланные вверх сигнальные ракеты результата не дали. Цивилизация была в 150 милях20 оттуда. Девять мучительных дней они продирались сквозь спутанные заросли и сплавлялись на своих резиновых спасательных плотах по узким, забитым буреломом речушкам. Питались рыбой, курицей и купленными у туземцев апельсинами. Наконец, добравшись до большой реки, проплыли по ней много миль. Идея состояла в том, что, спустившись вниз по течению, они должны оказаться на берегу моря. Но то было опасное путешествие из-за крокодилов и пираний, которые особенно любят человеческое мясо. Продолжая непрерывно грести, они однажды ночью увидели пароход и стали отчаянно сигналить единственным остававшимся у них источником света – зажигалкой. И таким оригинальным способом они добились своего спасения, а позже был найден и их разбитый транспортник.
