Вроде бы, с весны не так много времени прошло, – подумал Иосиф, – а смотри, какие перемены! – созерцая перед собой мальчика Аскольда, которого тогда устроил подмастерьем в цех элиотских художников. Мальчик словно бы подрос, выглядел чистым, сытым и самоуверенным, как многие мальчишки, чувствующие себя опорой семьи. Его непутевая семья, считай, жила за его счет, особенно с тех пор, как сгинул где-то в пучинах элиотских трущоб глава семейства. И пока мать не нашла очередного сожителя, мальчик был единственным кормильцем и защитником, чем очень пока гордился.
– Ты принес свои работы? – Спросил Иосиф, поглядывая на мальчишку снисходительно и с некоторой гордостью. Вот ведь, порой как откликаются добрые дела! Приятно, черт возьми, знать, что благополучие этого мальчишки – его заслуга. Лишь бы не запил!
Мальчик кивнул. Протянул ему пару картонов, заботливо обернутых чистой тканью, заволновался, пытаясь это волнение скрыть за показной самоуверенностью. В банке Райя было так чисто, богато и роскошно, что поневоле оробеешь, хоть Аскольд и повидал уже дома богатых заказчиков. По просьбе Иосифа мальчик скопировал несколько платьев знатных дам, и теперь почти не дышал, пока Иосиф рассматривал его работу. Пока что мальчика допускали только до черной работы в мастерской, вроде уборки, готовки, «подай-принеси-подержи», до обязанностей посыльного, да, порой, до простейшей росписи крупных деталей в работах мастеров. Но втайне он уже рисовал сам, учась у мастеров, и добился неплохих результатов. Иосиф счел его рисунки достойными, спросив только:
– Почему цвета такие?
– Мне красок хороших пока не дают. – Мальчик покраснел.
– Краски будут. – Сказал Иосиф, кивнув: понятно. – Будет все, что нужно, с твоим мастером я договорюсь. Поработаешь здесь. Мне нужно, – он выложил перед мальчиком большой альбом, – чтобы ты скопировал эти рисунки. – В альбоме были только что доставленные из Европы изображения модных дам в шикарных туалетах. – Сможешь?
У мальчика загорелись глаза, он кивнул, и не смог скрыть радости, когда Иосиф добавил:
– Я хорошо заплачу. По талеру за каждый лист. И оставшиеся краски и материалы заберешь себе.
Рисовал мальчишка отлично. Может, не слишком талантливо, но очень точно, с огромным тщанием и внимательностью к мелким деталям – как раз то, что нужно для таких альбомов, где покупатель смотрит не на талант мастера, а на детали туалетов. И Иосиф в очередной раз поздравил себя с новым отличным гешефтом, вновь напомнив себе, что добрые дела-таки вполне себе окупаются! Эти альбомы, в угоду церкви, формально имели религиозный смысл, скажем, были календарем, или святцами, или часословом. Например, дама в роскошном бургундском платье нестерпимо-синего цвета, с золотой отделкой, прилагалась к тексту о святой Варваре, три дамы в модных туалетах за накрытым столом с роскошной посудой – к тексту о святой Троице, и так далее. Все светское церковь считала грехом, и если бы не эта формальность, такой альбом был бы объявлен греховным, а то и еретическим, а художник серьезно был бы наказан. А так – все были довольны. И художники, получающие за такие альбомы хорошие деньги, и дамы, и священники, и посредники. Такие, как Иосиф. Который отлично знал, куда отправит первый же из альбомов.
Чем больше герцог Далвеганский думал о драконьем золоте, тем отчетливее понимал: перед лицом такого врага, как Ватикан, следует забыть все прочие дела и интриги. Какими бы ни были его пороки, он был умен и дальновиден, и понимал, как мало, кто понимал в данный момент на Острове, что любая их склока сейчас будет на руку Ватикану. Который будет только раздувать в них соперничество и ненависть, чтобы в итоге получить Остров и его сокровища себе. Следовало любой ценой, стиснув зубы и засунув куда подальше свои неприязнь и далеко идущие планы, мириться с Анвалонцами и Элодисцами. И с Анвалонцами, – думалось ему, – замириться можно скорее и проще. При помощи Анастасии и ребенка, которого она носит. Главное, правильно подойти к делу. Кенку придется от этого отстранить полностью. Даже если Анвалонцы и не подозревают об истинной роли Кенки во всей истории с Вэлом, – а Титус Сулстад очень сильно надеялся, что все-таки не подозревают, – тот все равно причастен к смерти их любимца, и лучше их лишний раз не дразнить. А вот с Элодисцами беда. Последние события, особенно смерть Кюрмана, показывали, что мальчишка Хлоринг прекрасно знает, кто были убийцы его матери и его мучители. А значит, к братьям даже соваться не следует. Но их отец – другое дело. Даже если он все знает, он способен понять необходимость в сложившейся ситуации забыть о ненависти и мести, и объединиться, чтобы противостоять Ватикану.
Вообще же, герцог в последнее время сильно изменился. Сначала вынужденный целибат, затем – тяжелая болезнь, превратили его в философа. Титус и прежде был склонен к философствованию, теперь же все, что ему осталось – это думать. То, что он больше всего любил прежде: маленькие девочки и еда, – теперь было ему недоступно. Вожделение больше не туманило разум и не усыпляло совесть, и он трезво и с ужасающей ясностью видел всю свою жизнь, которую мог прожить совсем иначе. Он мог бы иметь сыновей, если бы женился вовремя, и даже племянницу мог бы воспитать сам и совершенно иначе. Если бы не лень и обжорство, мог бы давно уже стать королем и Остров не оказался бы так близко к катастрофе… Ему казалось, что он живет в свое удовольствие, а вся эта шелуха – семья, сыновья, грызня за власть, – ему совершенно не нужны. Он смеялся над церковным понятием греха и любил свои пороки… И только теперь, когда от этого понимания не было уже никакого проку, он понял наконец, почему это именно пороки и грех.
– Все потому, Анастейша, – говорил он медленно, то и дело делая глубокий вздох, – что это все разрушает тебя изнутри. Разъедает, как ржа. Пока ты не становишься пустым и никчемным внутри. Твой порок доставляет тебе удовольствие, но и убивает тебя, как вредная, но вкусная еда. Душу твою убивает… саму возможность получать от жизни удовольствие. Тебе нужно все большего и большего, все сильнее и сильнее требуется доза… Пока предел не будет достигнут, и не останется ничего. Ничего не останется, Анастейша. То, что я имел… то, что доставляло мне удовольствие, и ради чего я жил… Все ушло. Ничего нет. Ничего.
– Дядя, родной. – Девушка взяла его большую руку в свои. – Не говори так. Не ты, только не ты! Ты еще поправишься! Этот доктор, он хоть и мерзкий с виду, но творит чудеса. Все это говорят, даже… отец. – Анастасии нелегко было называть так Кенку, но дядя хотел, чтобы они помирились, и девушка, скрепя сердце, готова была даже на это.
– Разве что ради тебя. – Кивнул герцог. – Я должен устроить твою судьбу. Выдать тебя замуж. Не Лефтеры, ни в коем случае, ребенок! У них гнилая кровь, порченная, дети получаются с придурью, слышала? Бергквисты, Карлфельдты, Эльдебринки, – пожалуйста. Эльдебринк любой сойдет, даже младшие, младшие даже лучше. Ты будешь – герцогиня, хозяйка, он будет твой муж, не больше… С Хлорингом, боюсь, не получится у нас… Спасибо отцу твоему. А то какой марьяж бы был!
– Дядя! – Воскликнула Анастасия, слезы навернулись на глаза. – Не говорите так, вы сердце мне разбиваете! – Поцеловала его тяжелую прохладную руку. – Перестаньте!
– Ладно, ребенок. – Герцог вздохнул. – Прикажи принести принадлежности для письма. Нам нужно связаться с Эльдебринками… Время не ждет, и твои сроки подходят, и Остров, боюсь, в большой беде.
Города – а точнее, большие поселки Нэш и Нью Нэш, – находились по обе стороны небольшого фьорда, самого южного на западном побережье Нордланда. Один берег фьорда принадлежал Анвалону, другой был уже Далвеганом, и когда-то – так считалось, – Нэш был одним городом. Анвалонцы уверены были, что он был анвалонским, далвеганцы, естественно, что – наоборот. Скорее всего, они были именно анвалонцами. Особенности речи и быта, общий промысел – рыбалка, охота на морскую выдру и дельфинов, – ясно указывали на это. Но, волею своих былых королей став соперниками и конкурентами, нэшцы и ньюнэшцы свирепо выискивали в себе именно отличия, и эти отличия, истинные или мнимые, возводили в ранг своих преимуществ перед соперниками, свидетельствами своего превосходства над ними. И не было, наверное, в Нордланде людей более озабоченных своей идентичностью и своим превосходством над ненавистным противником и соперником, нежели местные жители, среди которых было множество родственников с обеих сторон. Особенно осуждались теперь те, кто выбирал пару с противоположной стороны. Если девушка «оттуда» выходила за местного и перебиралась к нему в дом, это считалось победой, но если местный женился на девушке с «того» берега и перебирался к семье жены, то такой перебежчик считался предателем и изгоем, и в море на промысле ему с бывшими земляками лучше было не встречаться.
