Густав никогда не думал причинять этому человеку боль. Или смерть. И не то чтобы тот этого не заслуживал. Просто этот человек был отличным собеседником, чем-то похожим на него самого. Уничтожить его – тоже самое, что подтопить печку книгой со своим лицом на обложке: может и станет тепло, но книги потом хватать не будет, не говоря про то, что достаточно другого, более годящегося для этого материала, нежели структурированный объём умных мыслей, сохранённых на бумаге. И похоже, что Винсент сам понимал это: и не столько то, что ему ничего не угрожает, сколько то, насколько опасен его собеседник. И не сказать, что это как-то привлекало, но явно добавляло ко всему своего интереса, и хотелось рассказывать о таком, о каком обычно не хотелось даже думать.
Самое большое сходство у них было в подходе. Они оба смотрели на людей, как будто со стороны. Обычно так смотрят на тех, кто не в твоей жизни, на тех, кто будто в новостях, на тех, кто тебя совсем не касается. Но они так смотрели на всех. Словно и как-то «своей» жизни у них нет, словно в ней просто никто не может быть.
Всё же много больше силы в мягкости. Даже, когда это касается неодушевлённых предметов – не торопись, будь своевременным и естественным как вода в ручье, заполняющая огромное озеро или даже реку, переходящую в море. Естественное течение никогда не встречает никакого сопротивления, а если оно имеет дело с чем-то разумным, то это разумное считает своим долгом не то что не препятствовать, но и помогать этому. Такой оригинальный природный закон – сохранять и поддерживать естественное. Стоит лишь притвориться этим естественным, и можно считать себя победителем. Кем бы ты ни был: человеком, государством, системой или алкогольным напитком. Может, даже насекомым – как лже-королева у муравьёв, которая только притворяется королевой, но не выполняет ни одной её функции, и муравьи будут кормить её и охранять, делать всё, что необходимо, чтобы она жила, а взамен не получат ничего. И всё это лишь из-за того, что она естественна, естественно заняла пусть даже совсем не своё и не предназначенное для неё место.
Тут Густаву стало необходимо поговорить о самом что ни на есть неестественном, что бывает в людях – их желании расставаться с жизнью по собственной воле. Необходимость поговорить о самоубийстве. И такое впечатление, что Винсент знал про суицид столько, словно сам совершал его не раз, а потом возвращался и писал мемуары: «Знаешь, есть такое понятие в мире как суицидальный туризм… Ну, в одних странах право на эвтаназию есть, в других – нет. Вот можно так приехать туда, где есть, ну, и сделать, что хотел… Ну, правда, ведь не так важно, где умрёшь. А тут ведь ещё и специалисты подходящие есть… Методы… Всё, что нужно».
«В каких же краях так промышляют? Не в Швейцарии случаем? Там ведь самоубийц со всей страны можно в сборную собирать…» – Густав налил себе ещё порцию бурбона в стакан.
– Да и там. Даже не знаю, откуда это началось. Но там есть. Многие и против были, и референдум устраивали. Но ничего не изменилось. Так сказать, право каждого себя на тот свет отправить. Не поймут только сами, чьё тогда право помогать в этом. Мрачноватенько, конечно… Но в Мексике-то даже и не думали ничего запрещать. Там, собственно, и о технологии не очень заботятся. Ну сервис, он и в Африке сервис, только вот, как всегда, разумный… Они там таблетками себя травят. Как сильное снотворное – заснёшь и не проснёшься потом. Словно и не умираешь, а засыпаешь просто. Пенобарбитал. Только вот за качеством в Мексике не следят. Мертвый же всё равно потом отзыв не напишет. И переделывать не попросит. А то, что он не просто заснул, а ещё и задыхался в конвульсиях перед этим… жадно глотал воздух, искал побольше, карабкался с того света… на самом-то деле пытался выжить, до этого так стремившись умереть… Это ж ведь никто уже не расскажет… – Винсент отхлебнул ещё виски, потом посмотрел на стакан – большой крепкий стакана, словно глыба лунного льда, никогда не бывавшая в своей сущности ничем иным. – Знаешь есть ещё такие знаковые места, например, высотные сооружения, с которых, условно говоря, любят сбрасываться. Ну вот, в Великом Новгороде это была башня из стальных балок на набережной у Драматического театра. Немного апокалиптическое место. Так вот после нескольких случаев её просто демонтировали. В-общем-то логично… А вот со знаменитым висячим мостом в Сан-Франциско так не сделаешь. Так там до сих пор и прыгают. К чему я это, собственно… Один из таких выжил. Ну, неудавшийся самоубийца. И потом он сказал, что когда ты уже прыгнул, то моментом в то время, что ты летишь, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной. Что ты уже летишь с моста… – Винсент замолчал, снова посмотрел на стакан, снова приложился виски. Да, он явно знал про суицид столько, сколько вообще позволяло знать человеческому разуму.
За окном вдруг тряхнуло деревья. Ветер. Сильный и порывистый. Он шатал деревья из стороны в сторону и бесился с яростью пьяных викингов, будто нечто, сказанное только что, касалось его самого. И Винсент это словно почувствовал.
– Не стоит принимать это близко к сердцу. – сказал Густав, не отводя взгляд с размашистых крон, танцующих в едином ритме. – Людям свойственно воспринимать природные явления на свой счёт… Раньше это было, конечно, эпичней – затмения там, и грозы, любые стихийные бедствия… даже смена дня и ночи. И всё теперь кругом доказано. И с такой бешенной уверенностью… Я как-то общался с несколькими канадскими индейцами. Племя так и живёт в лесах до сих пор. Само по себе. И всё с теми же представлениями… Так вот, они считали, что Солнце и Луна это муж и жена, а видно их по очереди из-за того, что они передают друг другу держать на руках их ребёнка. Тогда я спросил, что же происходит в те моменты, когда никого их них двоих не видно, как например, в дождь. «Они оба натягивают луки» – сказали они мне, а на вопрос зачем они это делают ответили: «А это нам откуда уж знать?» Понимаешь, насколько это наивно? То есть до какого-то момента они абсолютно уверены, после какого-то момента ничего не знают, и делают вид, что так и надо. И хотя на самом деле от их предположений ничего не меняется, это, условно говоря, помогает им жить.
– Почему «условно говоря»?
– Просто потому что до определённого момента. Потом кто-то начинает думать, начинает задавать вопросы. И тогда это уже начинает мешать… Явления природы вообще не надо комментировать. Они есть и всё. Они ничего не выражают. У них даже нет такой способности. Хочешь изучать их – изучай. Но не стоит интерпретировать их поступки. Потому что это даже не поступки. Это просто данность. И не пытаться найти в этом смысл также глупо, как несколько тысяч лет назад персидский царь считал, что он наказывает море плетьми.
Винсент выпил остававшееся в стакане: «Хороший пример. У меня есть ещё один… В Египте. Перед каждым разливом Нила. От которого, собственно, зависело выживание всего этого древнего государства, фараон издавал указ об этом. Нилу. То есть давал приказ реке разлиться для того, чтобы потом можно было посеять и собрать урожай… Интересней повернуть наоборот – они считали, что если приказа от фараона не будет, то не будет и разлива Нила… Кидать свёрнутый лист папируса в реку, и считать, что от этого что-то изменится… Да, это глупо… Но люди всегда насколько боялись природы. А ещё больше они боялись людей, которые прикрываются этой природой, отождествляя её с собой. И вряд ли что-то когда-то изменится. Уж слишком человек ничего не значит ни для неё, ни для тех, кто ей прикрывается. А человеку свойственно особенно бояться не того, кто просто силён, а того, для кого он ничего не значит, словно боится, что его раздавят как букашку.
С каждым словом Густав лишний раз убеждался в том, что не зря сохранил жизнь этому человеку, а не уничтожил его. Два года назад Густав путешествовал по Юго-Восточным районам Турции, его интересовали древние крепости в скалах, выглядевшие как из какого-то фантастического фильма. Через те же места Винсент покупал контрабандную нефть из Ирака, не заботясь о том, от кого она, куда пойдёт, и кто на этом кроме него, заработает. А доход она приносила исламистским боевикам, впоследствии основавшими целое квази-государство. И, хотя сами каналы поставок были сформированы ещё в ранние годы правления Саддама Хусейна, когда после неудачной интервенции в Кувейт на Ирак были наложены международные санкции, обязывающие продавать нефть за продовольствие по заниженным ценам, потом эти каналы стали фактически финансировать терроризм.