Поставив машину в гараж, встроенный в основное здание, Густав поднялся на второй этаж. Увидев свои новые ботинки от Карло Пазолини, он вспомнил, как ещё недавно на них лежал вечно ожидавший его щенок лабрадора, которого он вчера отдал не передержку Кэтрин. Это было первое животное, которое хоть какое-то время обитало в одном с ним помещении. Его отношение к животным было несколько иным, нежели к людям – животные всегда прямо показывают свои намерения, начисто лишившись понятий правда и неправда, имея лишь «данность», то есть «как есть»: любить, ненавидеть, нападать, защищаться, хотеть есть или спать, или, может быть, играть. Животные ничего не скрывают и всё показывают, причём только в той пропорции, в какой на самом деле испытывают. За этого ирландец их весьма уважал.
Пока этот щенок был в этом доме, он только и делал, что старался ему понравиться, и за всё время, что его не было, грыз только один, специально отведённый для этих целей ботинок, и не трогал ничего другого. Густав знал, каково животным в раннем возрасте, каково это, когда режутся зубы, их главное оружие, и как важно им, особенно в таком возрасте, не оставаться одним. Тем более, что этот каштанового цвета щенок женского пола – самый что ни на есть дружелюбный и не терпящий одиночества лабрадор.
За окном задул ветер, и ряд ветвей прошёлся у окон дома, словно поприветствовал вернувшегося хозяина.
Это движений деревьев тут же вернуло Густава в его размышления – «молчаливое большинство», сейчас это так называется. И это большинство сформировалось из того, что кругом все стали рефлексировать в общении, и выстраивать своей имидж в социуме; релятивизм в мировоззрении, тот самый релятивизм, когда под сомнение может быть поставлено абсолютно всё, даже то, что когда-то было поставлено как догма. А кроме того, игровая семантика, в которой любой смысл имеет игровое значение, которое нужно угадать, но при этом каждый может сделать это по-своему. И клиповая культура, в которой развитие познания идёт рука об руку с развитием оценочного мнения, тесно выстраиваемого множеством коротких роликов, красочных и быстроменяющихся.
Таким образом, «молчаливое большинство» выбрало 2 интересных пути своего бытия: либо возврат к конфессиональной культуре, в которой многие вещи приобретают снова яркие очертания, сформировав «подушку безопасности», либо возрождение этнокультурных традиций, в рамках которых будет не только приятно моделировать новое, но и с интересом и уважением смотреть на старое, что придаст уверенности и гордости за собственное «Я».
В это время даже зародилось новое понятие – «эмерджментность»: свойства всей системы не как суммы. Ведь так же понятней и логичней, когда индейские вожди после проведения всех ритуалов, которым, может, не одна тысяча лет, разъезжаются по домам на внедорожниках; или, когда новенький смартфон столичного студента раскрашен древнерусскими узорами, а при очередной простуде вместо антибиотиков 3 или 4 поколения он будет пить молоко с мёдом; или, когда загородный дом свежеиспечённого бизнесмена сделан без единого гвоздя как строили лет 800 назад. Всё остальное может быть похоже на современность, но кусочек старого оказалось очень приятно вложить в целое, не присоединяя к этому целому, будто оно не дополняет картину, а создаёт новую, рядом с уже существующей, но гораздо меньших размеров, что делает жизнь более полноценной.
«Новые игрушки оказались куда интересней, и, главное, опасней старых. – подумал Густав. – Сейчас не всем понятно, где игрушки, а где ты сам. Будто ты сам стал игрушкой».
С такими игрушками было куда интересней играть, и одна из них сейчас как раз звонила. Оксана.
Разумеется, он не взял трубку. Да и ради чего её было брать. Ничего оригинального или нового она всё равно не расскажет – в таком состоянии ход её мыслей описать достаточно просто.
Во-первых, алкоголь заставил её думать посредством постоянных «сейчас-сейчас», периодичность повторения которых столь же велика, сколь и длительность их существования, таким образом время перестаёт иметь сколь-нибудь более-менее различимые отрезки.
Во-вторых, окружающая обстановка в виде вакханалии ночного клуба при неугасаемом глухом грохоте напрочь растворяет личность и желание что-то решать – хочется просто двигаться в кажущемся с виду, но бестолковом по своей сути общем ритме бушующей на пустом месте волны.
И, в-третьих, никаких видимых или невидимых целей и задач они не ставили, когда туда шли. Они шли просто вместе, чтобы посмотреть друг на друга. И Оксана показала, какая она есть: беспринципная, своевольная и несостоятельная как личность. Особенно цепляло последнее, и это последнее должно было теперь заставить её страдать, особенно, когда протрезвеет.
Звонила она недолго и всего один раз. Видимо, слушать немые гудки тоже оказалось нелегко. И даже стало интересно, хотела ли она или извиниться за что-то или просто сказать, что тот парень желал её трахнуть.
Это неважно, хоть и было интересно. Важно, что она услышит в свой адрес послезавтра. Именно послезавтра, когда её не будет мучать алкогольная интоксикация организма, и самое время будет подумать о своих отношениях.
Густав поднялся в башню, откуда открывался его любимый вид на «лесные волны» и вгляделся в сумерки – обрели свои очертания зелёные кроны деревьев, показывая все относительно сильные дуновения ветра. Стоило всмотреться в верхушку где-то вдалеке, и создавалось впечатление, словно ты один знаешь, каково сейчас этому дереву, и даже лучше, чем оно сам. Видишь, как и что оказывает на него влияние, в какую сторону сейчас его качнёт, и что ждёт его после этого. Всё это лишь знание, не влияние – в случае с деревьями оно неважно, но вот в случае с людьми такое знание давало настоящую власть. Стоило только показать, что ты чем-то интересен человеку, и у него тут же вырастали уши. Стоило только скормить ему пару удачных советов или просто нужных слов, и он становился твоим другом, забывая о том, что только другой человек и никто больше может быть ему самым опасным врагом. Стоило одобрить эту дружбу, и он раскрывался, предоставляя совершенно незаслуженные возможности своего собственного уничтожения.
И больше всего Густава удивляли две абсолютно противоположные черты человека: с одной стороны его глупые наивность и доверие, и, с другой, его безжалостная жестокость и лицемерие. Эти два качества словно набирали каждый себе в команду окружающую действительность, причём характеристики такого отбора, что в отдельно взятой личности, что в целой цивилизации, могли меняться с поразительной быстротой и стремлением, ударяясь из одной крайности в другую.
***
Этим днём к Густаву должен был приехать Винсент, его недавний приятель, с которым они периодически обсуждали вещи, необходимость решения которых лежала в глубине сознания каждого человека. Говорили они обычно, поглядывая на кромешную тьму леса со второго этажа особняка.
«Вин, а что бы ты назвал главными отличительными чертами сегодняшнего этапа человечества? Ну, для общества, для людей как социума», – спросил Густав.
Винсент, видимо, не совсем ожидавший вопроса про что-то общее, а не про человека как про личность, даже не показал вида, что ему не совсем по душе такие вопросы, а лишь задумался: «Знаешь, так и не скажешь сразу. Может, латентность? Стремление к равновесию. У древних народов не было этого. Как и в Средневековье. Никто не думал о какой-то мере – просто брали по максимуму всегда. И всегда это плохо заканчивалось. Со временем такой жадности становилось меньше. И сейчас, видимо, витает нечто, подавляющее эту жадность. Латентность. По всей видимости, она есть и у общества, и у государства. Просто у всех в разной степени.
– Хорошая мысль. Раньше действительно делали по максимуму. Хотя бы на примере колоний. В Древнем мире колонии были просто частью государства со специальным статусом, основанным главным образом на удалённости. В Новое время пришли к тому, что в колонии может быть даже собственный условный король, и что порядок в одно и то же время в разных колониях одной метрополии может быть разным. А когда закончилась колониальная система, появилась и вовсе никому незаметная система глобального кредитования и инвестирования. Всё мягче и мягче, затем только, чтобы крепче держать.
