До мелочей, навзрыд прописанные роли

Пришедших из историй и рассказов,

В которых ложь и правда вместе – сразу.

От автора, не ментора святого,

А от того, кто знал и славил слово,

Внося божественную искренность и силу,

Рождённую в переживаниях и вере

(Блажен, кто в свет и мудрость их поверил).

И солнце поднялось, и осветило,

И обнажило чувственную нежность

И откровенность, страстность и безгрешность

На шпаги острие, в повествованье книги:

В глазах священника и на руках расстриги.

Падение ядра, вращенья бесконечность,

Компот из вишни, летний сад, беспечность

Спеша сливаются в одной судьбе и жизни,

В цветущей юности, служении Отчизне.

Итак, который будет вам дороже?

Скажите честно, если про Войну, –

Я вам поверю, и про Мир – пойму.

В одном – любовь, в другом всё жёстче, строже.

Который том роднее, ближе вам, по нраву?

Рожденье, смерть, что вас волнует, право,

И чувства дарит ярче и острее?

Во что вы верите, что примете скорее –

Войну? А восхищаясь, радуясь… чему?

Потере жизни, помутнению рассудка?

Там лишь одно ночное время в сутках

И верить можно только одному –

Себе. Любой другой Войною занят,

А если обещает, то обманет…

Во всём великий смысл и острота порывов.

Для чувств таких, как жалость, доброта, к сочувствию позывов,

Здесь места нет совсем… Не время!

А чтоб собрать хоть что-то – это бремя.

И надо всем парит старуха-смерть

И каждому в глаза спешит смотреть.

Старается вовсю, играет с жизнью,

А на кону судьба, оконченная тризной, –

Финал естественный, когда приходит срок.

А здесь? Когда ещё не время и урок

Наш не окончен первый… и пока

Не ждём финала, перемены и звонка:

На перерыв, антракт, на передышку…

Но жизнь уйдёт, и смерть захлопнет крышку –

Ей (смерти) всё равно и не нужны конфузы.

Кого приветствовать, что русских, что французов,

То попадающих под руку эфиопов,

Ей всё равно – лишь приобнять кого-то

И проводить к паромной переправе.

А там монеты две – и вновь назад,

Туда, где можно лгать и править

Свой чёрный бал – на людях… и приват.

Как в домино – две краски маскарада

И на земле рисуют круги ада –

Где мерзости отчётливо видны

Во всех кровавых «подвигах» Войны…

Вот взрыв – и юноша упал, во взоре страх,

Мгновеньями бегут сюжетов вспышки.

А сколько их… о, бедные мальчишки…

Между прологом с эпилогом – боль и прах.

Ну всё, с Войной понятно стало,

Хотя бояться мужу не пристало –

Но не она для нас пристанище души.

Нам Мир с любовью будут идеалом.

О Мире и любви скорей пиши –

Без взрывов, стонов, в неге и тиши.

Так хочется на юность посмотреть,

На молодость в наивной страсти первой.

А самому красиво постареть,

Не поклоняясь ни Аресу, ни Минерве.

Стремление к полёту, вере, чистоте –

Вот то, о чём поют писатель и поэт.

О нежности, душевной теплоте

Мечтают воин, пацифист, эстет…

А первый бал Наташеньки Ростовой?

Что лучше для сюжета для простого!

И первый поцелуй, и детские желанья,

Улыбки, танцы, девичьи мечтанья…

В любви, Войне есть общее – экстаз!

Но если первая есть жизни продолженье –

Стремленье к идеалам, чистоте,

Искусству и природной наготе…

То во второй… от идеалов отреченье,

Души падение и саморазрушенье.

И в этом убеждались мы не раз.

Война и смерть – как сёстры, две подруги.

Когда я в церкви на венчание смотрю,

То понимаю, что нас движут к алтарю

Любовь и Мир – в гармонии, на пару.

Война ж нам дарит ненависть, отраву,

Озлобленность, пороки и недуги.

Что автор нам даёт, во что он верит сам?

Какие движут им подспудные идеи?

Иль только образы и темы им владеют

И всё расписано по планам и часам?

Довольно… всё уже предельно ясно –

Есть Мир, в котором жить непросто, но прекрасно,

И есть разлучница – могильщица Война,

Что с чёртом под руку и с ним обручена.

Уходим

Мы бежим, задыхаясь от страха, обиды и злости,

То намётом летим, то, храпя, переходим на шаг.

Мышцы рвутся от боли, и гнутся и крошатся кости,

И спасает внезапно упавший в низину овраг.

Здесь так сыро, темно и безмолвно, предательски тихо,

Тут любое движенье раздастся – как выстрел в ночи.

Нас давно уже ждёт и бормочет голодное лихо,

Продираясь в подлеске, клюкой по деревьям стучит…

На подобранных лапах, к земле животом припадая,

Распахнувшая пасть и горящие пяля глаза,

К нам по склонам стекает живою волною шиза,

Всё подмяв на пути – постепенно овраг заполняя.

Мы уходим ручьём по засохшему старому руслу,

Окровавленный след за собой оставляя – как метки.

Нам теперь всё равно, лишь бы прочь от запретов и

клетки –

Путь наш труден и долог, тернист и потерями устлан.

В чём же наша вина и кто счёт предъявляет заочно?

Почему мы должны (ничего не прося, не беря)?

…Это просто охота, забава, и знаем мы точно –

Там внизу, на границе, у леса… стоят егеря.

Первая любовь

Ей принесут цветы с карточкой от меня.

Посыльного потом попрошу рассказать,

Как приняла букет, как читала, —

чтобы понять,

Осталось ли чувство, а может, надеяться зря

На свидание, назначенное в записке,

Такое желанное. Но всё больше сомнений,

Как только становится уходящим

…время,

И ожидание, и понимание намерений.

Стать снова кем-то, а не просто знакомым старым,

Который давно уже от этой жизни усталый –

Хочет погреться у прежнего, неостывшего очага.

А может, это снова молодость и на картине стога?

И в музее почти пусто и ничего лишнего.

А может, это всё забытое и пронзительно личное?

Которое не описать и не передать словами.

А может, лучшее – это расстояние и молчание между нами?

Ведь сколько прошло – сорок лет, пятьдесят?

Но часы на башне, как прежде, стучат.

И голуби те же снуют под ногами –

Как тогда, когда мы по брусчатке сбегали

Вниз и смеялись, не стесняясь прохожих,

Нарочно, чтобы им стало понятно тоже –

Как нам хорошо и всё в мире – у наших ног.

И что не предложит теперь сам господь бог…

У нас уже есть – и другого не надо.

Одна ладошка твоя у меня в руке,

На вторую дышу, целуя, а сам

Согреваюсь твоим взглядом,

Васильками, плывущими по реке,

Глазами, горящими над листопадом.

Наверное, это не повторить,