— Ты нашел себе убежище во внешнем. В тюрьме из букв, изображенных на твоей коже, ты прячешься от себя самого.
Ты перестал быть человеком и сделался чистым словом. Ты теряешь мир, стараясь использовать его в своих целях. Стоит тебе поглядеть вокруг, и все меняется. А теперь выбирай: твой роман или твоя жизнь!
Акк, дрожа, наблюдал за тем, как старуха поднимает копье, вводит наконечник в его грудь — неглубоко. О черт! Эта полоумная может проткнуть его насквозь. Доверимся естественному ходу событий. Его роман — всего лишь скопище букв; когда он захочет, то напишет еще один. Острие копья царапнуло кожу, показалась кровь…
— Конечно, жизнь!
— Тогда сотри свой роман!
— Но как?
— Сосредоточься, пожелай, чтобы он исчез. Ты сможешь.
Акк напрягся, изображая нечеловеческое усилие. Как и следовало ожидать, строки остались на своем месте. Колдунья царапнула чуть сильнее. Воины, кружась, хмуро смотрели на него.
— Ты желаешь слишком слабо. Ты не хочешь освободиться.
— Верьте мне, добрая сеньора, я делаю все, что могу.
— Никакая я не добрая сеньора! Я хочу содрать с тебя кожу! Гуалы, за дело!
Двадцать вооруженных арауканов бросились на Акка. Вытаращив глаза, он глядел, как в его тело там и сям вонзают кинжалы — и наконец издал вопль:
— Стойте! Дайте мне последний шанс!
Еще двадцать стальных клинков поразили его члены.
— Мамочка! Помогите! Я хочу, чтобы эта мерзость стерлась с меня! Правда хочу! Всей душой! Сотрись, роман, сотрись навсегда!
Мачи сдержала вздох облегчения: как раз сейчас буквы, под воздействием пасты, начали бледнеть.
Акк и его товарищи вновь сочли, что свершилось чудо. Строки, без всякого к ним прикосновения, обесцвечивались, знаки исчезали один за другим. Тело Акка заблестело — гладкое, белое. Лесные утки опять закружились, но теперь уже спиной к нему. Колдунья убрала копье…
Акк облегченно выдохнул. Десять секунд ему было хорошо. Потом на голову словно обрушился небоскреб: им завладела острая тревога. Он остался без романа, без своих персонажей, без зеркала. Мелкие сточки поддерживали его, связывали с действительностью, придавали смысл повседневности. А что теперь? Кто он без своего творения? Кто станет его уважать?
Мачи надавила большим пальцем в солнечное сплетение Акка.
— Уважаемая сеньора. Со всем возможным почтением заявляю, что вы злоупотребили своей властью. Я не жук, чтобы держать меня на земле.
— Молчать, уинка. Ты бежишь из центра себя. Ты боишься. Откуда эта твоя ненависть?
Ия! Сестра, вечно живая! С янтарными пальцами, щеками, пахнущими персиком, желтым, точно подсолнух, лобком. Юная дева, непорочная, отбрасывающая белую тень. Но под оболочкой викторианского ангела, под этим сахарным телом, охваченным сладкой истомой, прятался ненасытный вампир. Впервые Акк взглянул на сестру в упор — и увидел свои собственные черты. Да, это женщина, которую он всегда желал. Любимица отца и матери, хрупкий плод на генеалогическом древе во власти женщин и кровосмешения: мужчины, робкие евнухи, пропадали в пыльных недрах какой-нибудь конторы. Эта кукла отняла у него материнское молоко и то место, которое он должен был занять по праву. Чтобы тебя любили, следовало родиться в женском теле. Он, возмутительно мужественный, нагло-здоровый, встречал в своей семье лишь презрение: родители его познакомились в санатории — дети матерей, умерших в тридцать лет от наследственного туберкулеза. Быть женщиной — уже хорошо, но быть женщиной, умершей от чахотки, значило оттянуть на себя едва ли не всю любовь родственников. Мир упала на колени пред Ией с первым же ее кашлем. Лучшая комната в доме, редкие блюда, элегантные наряды, шелковые платья, тонкая музыка, любовники, галантные, как трубадуры… Что он, Акк, мог сделать? Взбунтоваться? Его выкинули бы на улицу без гроша в кармане. Оставалось плыть по течению: виться вокруг сестры, окружать ее откровенной заботой, превозносить до предела, пока она не растворится в восхвалениях, завладеть ею, как трофеем. Обманывать себя, скрывая зависть под маской братской нежности, лгать, ненавидеть себя, пряча ненависть к сестре и всем женщинам. Под изысканностью поэта начала века таилась жажда уничтожения. Она, Ия, хотела одного: унизить его, поставить на место, высосать из него всю энергию, захлестнуть, утопить в себе. Колдунья, дракон, саркофаг, пропасть, отрава, пучина, темная сила, пожирательница, загадка.
Мачи сунула себе под язык немного красителя, скатанного в шарик, и закашлялась, исходя красной пеной, сделавшись вмиг прозрачной, гибкой, тонкой. Акку она показалась сестрой, выкашливающей свои легкие. Волна стыда нахлынула на него. Как мог он ненавидеть такое прекрасное существо?
— Не умирай, Ия! Пожалуйста.
Он кинулся к Мачи, крепко обнял ее. Тело его сотрясалось в конвульсиях. Женщина прижала свой открытый кровоточащий рот к его лицу. Язык, губы, густая слюна залепили Акку нос и рот. Он задыхался. Мачи обхватила его руками за шею, едва не сломав позвонки, издавая стоны, как брошенный всеми ребенок. К нему вернулась ненависть — на этот раз отягощенная ужасом перед близкой смертью. Акк судорожно затопал ногами, оторвал от себя присосавшуюся ведьму. Та, не переставая кашлять, схватила его железной рукой за горло, а другой стала рыть землю, чтобы запихнуть его голову в яму. С набитым землей ртом Акк отчаянно молотил ее кулаками. Стремясь не выдавать своей ненависти, он взял страннический посох, беспрерывно бродил по городам и весям, одинокий среди всеобщего веселья, дошел до края земли в попытке распасться на части, исчезнуть внутри длинной фразы без точек и запятых, змеей обвившейся вокруг его тела.
Мачи, обтерев слюну, спокойно спросила его:
— Кем ты будешь, если отнять у тебя ненависть?
В центре его груди обозначилась сверкающая точка — именно там, куда нажала ведунья своим пальцем. Кровь зажглась, точно внутри него пылал огонь. Пламя превратилось в тепло, тепло — в свет, свет — в любовь. Акк провалился к этой точке, сделавшейся плотной — все уплотнявшейся — сферой, невероятно нагретой. Когда давление достигло своего предела, он стал этим раскаленным ядром и взорвался, разлетевшись по всем уголкам пространства, разлившись бурной радостью, благодарный существованию — своему и других, которые отныне были одним целым. Он понял, что взрыв этот вызван той силой, что создала Вселенную. Он полюбил Творение, ощутив себя живым и деятельным внутри него. Он возвратился на миллионы миллионов лет назад — поцеловать чрево, в котором все еще раздавался отзвук первоначального Слова.
Благодарность за все жизни, предшествовавшие его собственной. Акк заплакал, но не горько, а восторженно. Энергия прошлого впитывалась в поры его кожи и, ощетинившись иглами света, он послал свое благословение сущему, вплоть до конца времен. Он слился с планетой, со звездами. Он преклонился перед грядущими поколениями, пустившись вместе с ними в путешествие — до того дня, когда начало и конец не станут неразличимы. Кто он? Где он? Божественная любовь затопила его.
Хумс, решив, что Акк в обмороке, принялся хлопать его по щекам:
— Акк… Приходи в себя.
Услышав свое имя, он разразился хохотом, раскрыл объятия и заплясал, словно заключил в них Вселенную. Он здесь не для того, чтобы передавать или даже просто давать, — но для того, чтобы жить. и помогать жить другим. Впервые он увидел своих друзей не как персонажей, а как человеческие — божественные — создания. Никогда больше он не будет их «использовать». Он отказался быть «свидетелем» и вышел на сцену — но без маски и без зрителей перед собой. Все актеры!
Слегка похрипывая, Акк, обнаженный, поднял ноги и, без смущения выставив напоказ гениталии, заразил индейцев своим танцем. Подогреваемый веселой разноголосицей, он подхватил Мачи на руки вбежал с ней прямо в гущу воинов. Та, как ни в чем не бывало, закрутилась в бешеной пляске. Арауканы подняли шум, подражая голосам животных. Гуалы вывели коней из загонов и, подгоняя их, заставили бежать вокруг неистово веселящейся толпы. Полторы тысячи скачущих лошадей сообщили людям свою энергию. Резкий запах конского пота так опьянил музыкантов, что те затопали по земле башмаками сильней, чем лошади — копытами. Воцарился невероятный шум и гам. Акк — сердце всего этого безумия — решил было сделать сальто-мортале, но упал на одного из индейцев. Хохоча, оба оказались на земле. Акк взял араукана за плечи и прокричал:
