Сепеда и его верный спутник, добравшись до карниза, одновременно уселись на скалу, вытянув кверху один — руку, а другой — лапу. Рогатый преследователь остановился: будущая добыча бесследно исчезла. Только камни, ничего больше. Резко вильнув крупом, он повернулся и запрыгал вниз, в поисках других жертв. Попайчик с Атрилем помчались прочь.
Дойдя до вершины, капитан увидел вокруг себя один горы. Куда бежать? Этот мерзкий козел будет гнаться за ними до конца времен. А он, Сепеда, не может провести всю жизнь окаменевшим. Что, если помолиться святому Геге? Капитан сложил руки, встал на колени и прочел на память стихи Неруньи. Козел бросил в сторону говорящего камня убийственный взгляд. Ик! Попайчик вновь оцепенел: лучше стать насестом для грифов, чем котлетой. Но тут Атриль опустил лапу и стал неистово подкапываться под небольшую глыбу, чтобы послать ее в направлении скалы, балансировавшей над пропастью. Рогач, царапая землю, шумно задышал и бросился в атаку. Скала от удара покатилась вниз, увлекая за собой другие, тоже стоявшие неустойчиво. Лавина преградила дорогу козлу и заставила его отступить, ища, куда бы спрятаться. Горы задрожали — и весь склон обрушился. Животное оказалось погребенным под кремнистой массой.
Попайчик едва не заорал от радости, но мгновенно онемел. Лавина превратилась в плотину: воды, сбегавшие с недоступных вершин, затопляли ущелье. Когда они перехлестнут через край… Как он выполнит приказ Президента? Скоро беглецы станут утопленниками. С каким лицом он предстанет перед своим начальством? Надо забрать трупы — если не целиком, то хотя бы частично: палец, кусочек мяса, обрывок одежды. Он поглядел по сторонам, точно кто-то мог следить за ним, перекрестился, обнял Атриля, поцеловал в морду, приласкал и, зажав под мышкой, прыгнул на плывущий древесный ствол. Теперь он сидел верхом на бревне, уносимый головокружительным потоком. Оба, Атриль и капитан, громко выли: первый — от энтузиазма, второй — от боли в яйцах.
Подбородок, грудь, живот постепенно немели. Цикавило, видимо, собирается утащить их в подземное царство… Но нет! Они плыли меж горных хребтов бок о бок и вдруг — вспышка! — у них не осталось тел, имен, отличительных признаков. Развязка. Космический ураган. Цвет, форма, безумие, быстрота. Ни прошлого, ни будущего. Бесконечное сотворение. Спуск на адской скорости по лабиринту американских горок. Миллионы образов ежесекундно. Внешнее и внутреннее слились в одно. Они стали многоцветными сверкающими лентами, нотами мелодий, спиралями, криками, взрывами. Мелькают встречные лица, неясные, недоступные. Неуловимые проекции их сознания. Теперь они видели внутренним взором предметы, что превращались в горячечный бред. Они готовились к прыжку в другой мир. Безличные. Вечно сдавливаемые, в бешеном ритме, двумя плоскостями. Ни фундамента. Ни пространства. Разум, изливающийся потоком, отблески, гигантские своды, вселенские колеса, уносящие их к иным формам. Назад не податься. Да и куда? Теперь для них нет ни конца, ни начала, а только длительность, беспредельность вне времени, полная невозможность управлять собой, вековечное одиночество.
Шквал воды, исторгнутый ущельем, словно стрела могучим луком, упал на песок. Почва, объятая тысячелетней жаждой, впитала влагу до последней капли. Песчаная поверхность превратилась в желтоватое болото, которое извергло из себя со стоном наслаждения травяное море. Непонятно как, все очутились — стоя на ногах, обнаженные, покрытые слоем красной глины — посреди изумрудного луга.
Рука и Тотора, закопав крылья, повалились на зеленый ковер, неистово отмечая конец загадочного путешествия.
Но скоро оба встали и указали, куда идти. За пределами оазиса на многие километры расстилалась бесплодная пустыня. Еще два дня хода по раскаленной земле, пока не встретится первое поселение. Отряд минует его ночью и через день пути по каменистым горным тропкам прибудет в Редуксьон.
Тяжело вздыхая, беглецы поднялись с травы и зашагали дальше. Голод, усталость, боль в каждом суставе и сверх того — мучения от ссохшейся поверх кожи глины. Правда, глина эта заменяла им одежду, и это уменьшало страдания. Лаурель, несмотря на свои крепкие мускулы, двигался еле-еле, как во сне. Он и правда заснул — но только на секунду; после чего открыл глаза, уже не мутные, а блестящие, перешел на широкий шаг и запел немецкий гимн. Увидев всеобщее изумление, он извинился: это всего лишь условный рефлекс. Какое счастье — иметь пару здоровых ног, щелкать в воздухе всеми тридцатью двумя зубами, встряхивать пышной гривой! Donnerwetter, Gott sei Dank!
Члены Общества раскрыли рты с глупым видом. Лаурель говорил не своим голосом — но также не голосом Ла Роситы или Ла Кабры! Акк упал в обморок.
— Да, друзья, это я, фон Хаммер! Я снова с вами!
И, ступая гусиным шагом — казалось, отмененным в их компании навсегда — фон Хаммер поведал, как его расстреляли в концлагере для политзаключенных.
XII. КЛАК, КЛАК, КЛАК, КЛАК-КЛАК-КЛАК!
С каждым разом я приближаюсь еще на шаг к своему имени.
Я продвигаюсь, отмечая бесплодные области.
Зная с точностью, где его нет, я приближаюсь к нему через цепь неудач. Американка (из разговоров в кафе «Ирис»).
— Поторапливайся, Пили, я жду уже два часа.
— Помнишь, куцехвостенький…
— Куцехвостенький?
— Так индейцы называют собак с обрубком хвоста. Знаешь, что с ними делают?
— Нет.
— Им откусывают хвост. Чтобы не забывали, кто у них хозяин. Так вот, куцехвостенький, ты обещал мне полностью подчиняться во всех личных делах.
— Но, Пили, там министры, епископы, генералы, воинские части. Под палящим солнцем!
— Подождут. Пусть знают, что в государстве есть власть. Не волнуйся, Ринтинтин. Еще чуть-чуть блесток, и мое нижнее белье готово. А пока я надену на тебя ошейник, и ты пробежишься по комнате.
— О нет! Я уже помочился во всех углах и наложил два раза на ковер. Что ты еще от меня хочешь?
— Мало.
— Я не могу больше тужиться.
— Ты меня не любишь.
— Ну хорошо, хорошо, не плачь. В следующий раз ты будешь оттаскивать меня от ножки стула силой.
— Или при помощи ледяного шампанского.
— Если я выпью, то не смогу огласить в Сенате проект закона о девальвации.
— Видишь? Ты меня не любишь!
— О’кей, мы сделаем это. Но только завтра. Сегодня я уже не выдержу…
— У тебя пока что не пропал голос. Спой «Джингл беллз», как цирковой песик.
Президент закатал фалды своего фрака, встал на колени и, задрав голову, затянул рождественскую песню, время от времени завывая. В это время Пили яростно мастурбировала, лежа на кровати.
Телефонный звонок. Пришла горничная с одеждой госпожи супруги президента. Геге велел ей ждать у аппарата, сунул трубку под подушку, охваченный нетерпением, отсчитал пятнадцать минут, слушая стоны и крепкие словечки, издаваемые женой в экстазе. Потом приказал:
— Неси немедленно, дрянная девчонка! Почему так поздно?
Пили захотела надеть под свой строгий костюм трусики, лифчик и пояс для чулок, усыпанные золотыми блестками, и кроме того — с овальной вставкой из жемчужин и розовых перьев на лобке.
— Думая о том, что у меня внизу, я буду все время в возбуждении.
Шестерых солдат уже унесли на носилках. Если так пойдет и дальше, все получат солнечный удар — или дельфиндилы сойдут с ума и сожрут их. Этих тварей следовало постоянно обливать водой. Животные, хотя и выказывали повиновение (каждого удерживали три человека) скалились, показывая ряды острых клыков: перекусить дубовое полено для них было нипочем. Впервые американские военные показывали свою сверхсекретную помесь дельфина и крокодила. Геге и Пили с гордостью принимали парад, давая путевку в жизнь новому оружию. Глядя на министров и генералов, насквозь промокших от пота, улыбавшихся с видом сардин из жестяной банки, Его Превосходительство вынашивал далеко идущие планы. Если он будет обладать тайной скрещивания… Но вид кардинала Бараты вернул его к реальности. То был сухой старик, густобровый, со ртом, напоминавшим клюв вьюрка, узловатыми пальцами и сплющенным задом (из-за чего передвигался мелкими шажками). Бррр! Жить в этом иссохшем теле — какой ужас! Для этого полубесплотно-го существа грех был рассеян всюду. Поэтому он, Геге, должен пройти монашеской поступью по хвосту спящего тигра. Союз с римской церковью позволил ему усесться в красное президентское кресло — но внимание! Этот старикашка способен объявить самбу нечестивым делом. Хорошо бы посыпать его четки кокаином. Хе-хе! Что там самба — он сплясал бы канкан! Но поглядите, как он благословляет президента крестным знамением — так мелко и скупо, словно съежился после ванны.
