Зум, верный друг, дошел до подножия скалы вместе с арауканами. Быстрота, с какой они устремились вверх, привела его в изумление. Ни одного лишнего движения — словно путь их пролегал не по уступам и выемкам, а по гладкой дороге. Наконец, похищенного Хумса спустили вниз. Коснувшись твердой земли, он пожал руки своим спасителям и направил на Зума взгляд — прямой, глубокий, сказавший сразу все. Зум раскрыл объятия, но друг уклонился от них. Как?.. Все было ни к чему? Рисковать жизнью — и не получить в ответ даже скупой ласки? Рот Зума начал уже горько кривиться, когда Хумс с кокетливой улыбкой распахнул свою куртку: под рубашкой виднелись очертания мощных грудей. То были два пестрых яйца. Хумс с величайшей осторожностью положил их в расселину и кинулся к другу. Так они стояли, обнявшись, около получаса; когда слезы высохли, Хумс опять стал согревать яйца своим теплом. Надо было закончить начатое. Может быть, взамен утраченных зубов Судьба одарит его парой кондоров.
Опираясь на плечо Зума, он побрел к товарищам. Забавно: сильнее всего болела левая нога, испещренная ранами. Правая, почти целая, крепко ступала по земле, обреченная принимать на себя главную тяжесть до самого конца пути.
Дождь перестал, черные тучи побелели, затем покраснели, дружелюбное солнце сделалось суровым, коварным, жестоким, невыносимым. От жары камни дымились, превращая ущелье в раскаленную печь. Но это не помешало странникам зажарить кондора и пожрать его с жадностью, которую им сообщали голод, усталость и в особенности сладость битвы. Жирное и жесткое мясо подействовало опьяняюще. Засверкали припрятанные бутылки: пожитки можно было выбросить, выпивку — никогда. Хромец Вальдивия, увидев в кондоре отдаленного родственника попугая, смертельно возненавидел его, вспоминая о своих детских мучениях, — и пнул поверженного гиганта с такой силой, что искалеченная нога стала нормально сгибаться. Так он и жевал мясо, счастливый, прохаживаясь по каменному карнизу и показывая всем, что хромота его уменьшилась наполовину. И действительно, правая нога теперь работала нормально, но левая, как и прежде, была согнута под тупым углом. Поэтому Вальдивия ковылял, вызывая у окружающих приступы морской болезни. Его заставили сесть, ударив несколько раз птичьими костями. Непомусено воспользовался этим, чтобы выразить свой протест против создавшегося положения. Они идут тернистым путем, преследуемые Парками, из-за него, лощеного, напыщенного, безмозглого, в котором нет ни грамма от подлинного поэта и весьма много от оппортуниста (все видели, с какой быстротой он переметнулся на сторону противника), но, тем не менее, его считают за равного, позволяя вкусить от сочной плоти Vultur Gryphus, и если он заслужил этого, с честью приняв бой, дабы продемонстрировать, что в решительный момент интеллектуалы, пусть даже и лишенные очевидных достоинств, мгновенно откликаются на призывы о помощи, то все же не должен принимать предложенного ему куска, ибо по-прежнему закутан в мантию своей вины. То, что Виуэла не преследовал его с самого начала, — в порядке вещей, поскольку его смехотворные вирши, конечно же, могли вызвать не революцию, а лишь взрыв хохота. Но быть не изгнанником, а жалким метателем тортов в погоне за славой, недостойным карьеристом в поисках лазейки, ведущей в Историю, — вот это невыносимо. Кары! Он просит для себя кары!..
Виньяс говорил бы и дальше, но его силой усадили рядом с Вальдивией. Ему следует понять, что все их путешествие — это приобщение к божественной благодати и каждое происшествие на этом пути — священно. Что брошенный им торт — следствие вмешательства высших сил. Что все принимают преследования как должное. Пусть Виньяс наконец перестанет им надоедать и строить из себя центр вселенной. Пусть он спокойно сделает глоток водки — возможно, последний — и доест свой кусок Vultur Gryphus, так как завтра им, видимо, предстоит остаться без ниспосланного свыше хлеба. Пусть он ляжет в тень, как все, чтобы меньше страдать от жары, похмелья и трудного переваривания грубой пищи.
Итак, все растянулись в тени. Рука и Тотора провели круговую черту, наказав всем не выходить за нее. В той части круга, которая была обращена к ущелью, установили скрещенные крылья кондора. Солнце стояло в зените, и члены Общества, а также кенары, собака и оба индейца погрузились в глубокую сиесту.
Когда тело Лауреля Гольдберга открыло глаза, им уже владел Ла Росита. Вокруг запретной черты сновали муравьи, скорпионы, пауки, тщетно пытаясь преодолеть невидимую стену. Скалы кишели разными тварями. У Гольдберга- Ла Роситы мурашки побежали по коже. Если бы не краснокожие со своей магией, насекомые давно обглодали бы всех… Он обвел глазами спящих: те лежали внутри круга, но индейцы дремали в пяти метрах, защищенные чертой другой формы. Их убежище тоже осаждали ядовитые существа. Какое искушение! Как же перескочить через это неисчислимое войско? Ура! Настали новые времена: теперь у него есть две мускулистые ноги, и он прыгнет как можно дальше. Он слегка размялся и прикинул траекторию: между спящими оставалось достаточно пространства, чтобы разбежаться, взмыть в воздух и приземлиться рядом с загадочными индейцами. Единственное препятствие — Акк: он мирно спал, обвив себя левой рукой. Поскольку он не желал снова утратить свой роман, то делал записи на руке химическим карандашом и уже дошел до бицепса. Когда эта конечность будет вся исписана мельчайшим почерком, он перейдет к ногам, животу и — почему бы и нет? — к спине, пользуясь зеркалом. Ла Росита решил сделать его соучастником своего деяния. Надо разбудить Акка и — abusus non tollit usum[27] — объяснив все, попросить его без лишнего шума освободить дорогу. Ла Росита-Гольдберг, склонившись над спящим, подул ему на веки. Акк уставился на него немигающим взглядом кобры.
— Это я. Узнаешь?
Акк в ярости — его низвергли с облака, где он играл на арфе со своей сестрой! — прошипел:
— Меня-то ты не обманешь дешевыми трюками!
— Послушай, я скажу тебе то, о чем знаем мы двое: ты и я, Ла Росита. Я один был с тобой, когда ты обряжал мертвую Ию в бархатное платье. Увидев ее обнаженное тело, желтый треугольник, розовые соски, пупок в виде полумесяца, ты испытал эрекцию, но попытался скрыть ее, залившись слезами. Я пожал плечами, чтобы ободрить тебя: мол, делай то, что диктуют твое желание и твое горе. И отвернулся — а ты судорожно двигал руками, извлекая жидкую жемчужину. Но все же я украдкой подсмотрел, как ты проливаешь свой Глагол на обнаженную грудь усопшей. Потом ты придал семени форму креста. Ну что, теперь веришь мне? Я — Ла Росита!
Акк содрогнулся. Да, он в ловушке! С ним говорит весельчак покойник, а вовсе не еврей! Это не может быть наваждением. Итак, нет больше ни законов, ни правил. Акк ощутил укол: в нем пробивался первый росток веры. Построить заново свой мир — сколько усилий, труда, терпения придется положить! Если чудо свершилось, его, Акка, не существует. Все его взгляды и представления словно утратили под собой почву и парили в воздухе. От беспокойства пересохло во рту. Он вежливо попросил Ла Роситу удалиться, чтобы и дальше не верить в чудеса. Того пробрал смех.
— Знаешь, что еще, драгоценный Салат-Латук? Я не только останусь в этом теле, но буду сполна им наслаждаться! Наконец-то представился случай похорошеть! Так что мне больше не придется прятать свое уродство за умными словами. Лег спать лепешкой, а проснулся пирогом! О-ля-ля!
Пользуясь замешательством романиста, Ла Росита согнул ему ноги, подпрыгнул, оказался на противоположной стороне круга и, напрягая всю силу молодых мускулов, вновь оказался в воздухе, рассчитывая преодолеть пять метров, отделявшие его от индейцев. Послышался глухой звук: Ла Росита ударился о невидимую стену и упал навзничь посреди спящих, щедро поливая их кровью из разбитого носа. Все проснулись, но не успели выяснить, что именно случилось: эрудит бился в истерике, повторяя: «Нам отсюда не выйти!». В подтверждение своих слов он стал кидать наружу то, что попадалось под руку. Предметы свободно перелетали за пределы круга! Возмущенный всеобщими издевками, пострадавший кинул черную собаку. Та отскочила от незримой преграды и, завывая, свалилась на землю. Шутки смолкли; все напряженно задумались. Итак, им и вправду не выйти. Громко крича, они разбудили индейцев.
