«Недалеко есть пустой китайский дом. Можете остановиться там, если не боитесь призраков». И перед мои носом захлопнули дверь, оставив меня посреди тёмной, бесплодной равнины. Неделю назад дом, на который мне указали, занимала бригада китайских железнодорожных рабочих, но между ними произошла ссора и затем трагические события, которые привели к смерти от отравления двоих, а третьего едва смогли откачать. Китайцы очень суеверны и, конечно, никто из них после этого не остался ни жить в этом доме, ни даже работать на этом участке. Не могу сказать, что души умерших китайцев — приятная компания, но они оказались сейчас гостеприимнее живых белых. Я зашел в дом, где совсем недавно почили два уроженца Поднебесной и, несмотря на сомнительные раздумья, практически сразу погрузился в страну грёз. Однако, к полуночи я проснулся от жуткого холода. Близость к снежным горам может сделать ночь невыносимо холодной даже в разгар лета. Я тщетно пытался согреться и снова задремать, но стало ещё холоднее и к двум часам я уже не мог терпеть этот холод. Я встал и поехал в Батл-Маунтин ( Battle-Moutain), что в двадцати милях отсюда.
Луна поднялась, она была примерно в третьей четверти. И, выйдя из этого жуткого дома, едва ли можно было ожидать более красивое зрелище. Только тот, кто бывал в этом гористом регионе, может иметь хоть малейшее представление о такой чудесной лунной ночи. Было светло, как днём, и можно было ехать вполне хорошо там, где для этого была пригодна дорога. Свет бледной луны наполнял долину мягким серебристым светом от края до края. Пики заснеженных гор вырисовывались на фоне неба всеми оттенками белого цвета. Тишина нарушалась лишь далёким тявканьем стаи койотов и каким-то неземным криком какой-то птицы или животного, доносившегося невесть откуда. Великолепная картина, поэма, чудесный сон, который полностью мне компенсировал неудобства последнего часа. Эти прекрасные сцены рождали внутри меня вдохновение, я стал сочинять поэму «Лунный свет в Скалистых горах». И когда-нибудь мир её услышит и придёт в восторг!
В нескольких милях пути от китайского дома я проезжал мимо группы индейцев, разбивших лагерь. Они сидели на корточках вокруг тлеющих углей полыни и дремали. Я ехал медленно и осторожно по дороге, которая здесь была вполне пригодна для езды. Я тихо проехал и представил, что они подумали, увидев странного человека на странном агрегате, таинственно проплывшего мимо них и растворившегося в лунном свете.
Из Батл-Маунтина мой путь пролёг по известняковым расщелинам через десятки небольших потоков, питающих Гумбольдт. Многие из них достаточно узки, чтобы их перепрыгнуть, но не с велосипедом на плече. Я устал разуваться перед каждым ручьём и придумал удобный способ преодоления их. Я загонял велосипед на середину ручья, а потом, опираясь руками на седло и руль, перепрыгивал через ручей и вытаскивал велосипед. Чего только не придумаешь при необходимости. Изобретатель двухколёсного «существа» вряд ли предполагал, что этот механизм будет кто-то использовать как шест для прыжков.
В двадцати пяти милях от Батл-Маунтина долина Гумбольдта расширяется в равнину огромного размера, через которую река извивается огромными змеиными кольцами, растекается рукавами, которые, в свою очередь, вновь извиваются кольцами. Всё это образует невероятный лабиринт, который перемежается зарослями ивы и практически непроходимого тростника. В этих местах, вдали от человека, нашли себе приют многочисленные стаи пеликанов. Я следую вдоль более-менее проходимой тропы до тех пор, пока не оказываюсь в излучине в виде кривой подковы, и единственный способ выйти отсюда посуху — это пройти по моим же следам на несколько миль назад. Я, естественно, не горю желанием возвращаться. С моей стороны к берегу прибило части изгороди, которые принесла сюда река из деревни Бе-О-Уа-Ве (Be-o-wa-we), что выше по течению. Мне пришла мысль, что если я из них сделаю плот для велосипеда, то вполне смогу переправиться через реку, которая всего-то не больше 30 ярдов шириной. Велосипед едва удержался от погружения, но я вполне успешно смог переправиться. Деревня Бе-О-Уа-Ве полна ковбоев, которые готовятся к традиционным весенним загонам скота. Белые, индейцы, мексиканцы — они представляют пёструю, шумную толпу. Они выглядят очень дикими со своими чапарейос из медвежих шкур и другими полуцивилизованными атрибутами, скачущие галопом туда-сюда по деревне.
«Я очень бы рад, но у меня совсем нет времени», - несколько лукавя, отвечал я на многочисленные предложения «повеселиться». Короче говоря, главное для ковбоя - быть вечно весёлым и пьяным. А я и мой велосипед выглядят здесь несколько подозрительно. Поэтому, поулыбавшись, пообщавшись с наиболее активными и продемонстрировав чудеса умения езды на колёсах, я решил, что целесообразнее не останавливаться здесь и заспешил вверх по долине.
В трех милях от Бе-О-Уа-Ве, на утёсе у обочины дороги, видна знаменитая «Девичья могила», с которой связана романтическая история. Когда-то давно первые эмигранты расположились рядом с Гревелли Форт (Gravelly Fort), ожидая, когда вода спадёт и они смогут переправиться через реку. Одна девушка из этой компании заболела и умерла. Её похоронили и положили грубую доску, чтобы отметить место могилы. Годы спустя, когда здесь начали строить железную дорогу, строители обнаружили эту одинокую доску на унылой вершине холма. Они сложили вокруг могилы каменную стену, чтобы к ней не могли пробраться вездесущие койоты, а позже какой-то начальник велел поставить большой белый крест, который и стоит сейчас в виду железной дороги. С одной стороны креста выбили простую надпись «Девичья могила», а с другой имя этой девушки — Люсинда Дункан. Оставив велосипед на обочине, я вскарабкался к памятному месту. Теперь вокруг первой могилы располагалась ещё дюжина других могил. Люди Бе-О-Уа-Ве и окрестностей выбирали это романтическое место, чтобы похоронить своих друзей и любимых. Во второй половине дня я продолжил следовать по реке, но она уходила в каньон и я предпочёл кружной путь по горам. На скалах, образующих этот каньон, на довольно большой высоте были явные знаки того, насколько здесь поднималась вода. Однако, в настоящее время река в каньоне была практически пересохшей. Считается, что когда-то давно к востоку от нынешнего Ред Пейдж (Red Parge) и через всю долину Бе-О-Уа-Ве простиралось озеро, но вода однажды пробила массивный барьер и ушла в каньон, по которому я сейчас сокращал свой путь. И лишь массивные скалы со следами, выточенными водой, остались немыми свидетелями тех времён. В наши дни, после обильных дождей в горах, этот каньон со скалистыми и мрачными башнями-стенами по обе стороны наполнялся водой. И картина менялась. Вялый ручеёк просыпался от спячки и внезапно превращался в яростный бурный поток, в разъярённого монстра, который с гулким рёвом тащит огромные острые камни. Вот и сейчас дождь грозился начаться не позднее, чем через пару часов. Я уже слышал первые раскаты грома. Каждую расщелину уже заполняло эхо страшных раскатов, словно на дне каньона ворчал просыпающийся монстр. Яркие чудовищные зигзаги прорезали огромную тучу. Чёрные небеса опустились до самых вершин скал, которые вспыхивали электрическим светом при каждом ударе молний. И вот уже первые крупные капли упали на землю. Вместе со своими грозными союзниками дождь усиливался. И, наконец, дождь с крупным градом пролился сплошной стеной. Я едва успел укрыться под навесом скалы. Переждав дождь, к четырём часам я достиг Пелисайда (Pelisade) - деревеньки с железнодорожной станцией, находящейся в самом романтическом месте, какое только можно было представить. Огромные скальные стены укрывали деревню так, как будто сохранить её от всякого зла было их главной миссией. Очевидно, эти скалы когда-то были расколоты землетрясением, потому что две стены по очертаниям явно составляли когда-то единое целое. На стене были видны входы в пещеры, похожие на лица. Одна из пещер, наиболее заметная, получила название Мэгги Бауэр. Прекрасная юная шотландка когда то давным-давно со своими родителями задержалась на дне каньона и была унесена потоком реки. Эта история напоминала о том, что даже бесконечная романтика и красота этого славного места может уживаться со злом.
