«Пять пиастров, Эффенди», - говорит сборщик билетов, поскольку, дождавшись, пока толпа пройдет мимо сходней, я следую за велосипедом и вручаю ему свой билет.
«Зачем нужны пять пиастров». Я спрашиваю. В ответ он указывает на мое колесо. «Багаж», - объясняю я.
«Багажный упряжка, груз», - отвечает он; и я должен заплатить. Дело в том, что, никогда не видя велосипеда раньше, он не знает, груз это или багаж. Но всякий раз, когда турецкий чиновник не имеет прецедента, он заботится о том, чтобы быть на правильной стороне в случае, если возможно получить какие-либо деньги. В противном случае он не склонен быть таким бдительным. Это, однако, скорее вопрос личной заботы, чем усердия в исполнении его служебных обязанностей. Возможности получения взятки всегда перед ним.
Выполняя требование сборщика билетов, выходит палубный матрос и, указывая на велосипед, вежливо просит у меня бакшиш. Он спрашивает не потому, что он приложил палец к машине или его попросили сделать это, но, будучи вдумчивым, дальновидным юношей, он смотрит в будущее. Велосипед - это то, чего он никогда раньше не видел на своей лодке. Но мысль о том, что эти вещи могут теперь стать распространенными среди пассажиров, блуждает в его голове, и что получение бакшиша в этом конкретном случае создаст прецедент, который может быть очень удобным в будущем. Поэтому он делает самый почтительный салам, называет меня «бей эфенди» и с улыбкой просит два пиастра бакшиш.
За ним следует паспортный офицер, который, кроме моего, требует специальный паспорт на машину. Он также находится в замешательстве (между прочим, не требуется много времени, чтобы озадачить мозги турецкого чиновника), потому что велосипед - это то, с чем у него не было предыдущих дел. Но поскольку это вопрос, в котором финансы не играют законной роли - хотя, вероятно, его требование о выдаче паспорта сделано не с какой-либо другой целью, кроме как получить обратный удар - энергичный протест, поддержанный единодушной и, безусловно, громкой поддержкой толпа бездельников и мои попутчики, которые, высадившись, терпеливо ждут, пока я сойду и поеду по улице, либо отвергнут, либо переплюнут офицера и обеспечат мое облегчение. Я нетерпелив. Я потратил целый день на то, чтобы добраться до Измита, я думал сейчас только о том, чтобы сразу же после схода на берег выехать на дорогу и ехать до темноты, чтобы воспользоваться моими шансами достичь какой-нибудь подходящей остановки для ночлега. Но добрые люди Измита поднимают свои голоса в знак протеста против того, что они, по их убеждению, считают опрометчивым и опасным желанием. Когда я хотел отвергнуть их благонамеренное вмешательство и уйти, они поспешно отправили француза, который может говорить по-английски достаточно, чтобы обьясниться. Выступая и от себя лично и в роли переводчика, повторяя слова и чувства свои и других, француз сразу же предупреждает меня, чтобы я не заходил так поздно в сегодня и не рисковал оказаться в темноте.
«Очень много плохих людей, очень плохих людей! Между Измитом и Ангорой черкесов много», - говорит он, добавляя, что худшие персонажи находятся рядом с Измитом, и чем ближе я добираюсь до Ангоры, тем лучше я найду людей. Поскольку к этому времени солнце уже садится за холмы, я делаю вывод, что раннее начало утра, в конце концов, будет самым разумным исходом.
Во время последней русско-турецкой войны тысячи черкесских беженцев мигрировали в эту часть Малой Азии. Этим мужчинам, имеющим беспокойный, буйный нрав, не подходит кропотливая и однообразная жизнь, многие из них остаются даже до сегодняшних дней бродягами около деревней, неизвестно как добывая себе пропитание. Однако представляется единодушным убеждение в том, что они способны на любую дьявольскую пакость под солнцем и что, хотя их главная специальность и любимое занятие - воровать лошадей, если это становится не интересным или убыточным, или даже ради небольшого приятного разнообразия, эти джентльмены удачи с Кавказа имеют решительность превращаться в разбойников, когда есть заманчивый случай. Люди дали мне всевозможные советы о том, как избежать того, чтобы меня обокрали. Жители Исимидта предложили мне спрятать цепочку от часов, L.A.W Они сказали, что все, что имеет какое-либо значение, должно быть строго скрыто из виду, чтобы не вызывать скрытую дерзость таких черкесов, которых я непременно встречу по дороге или в деревнях. Некоторые предложили план по украшению моего пальто турецкими официальными пуговицами, погонами и атрибутами, чтобы я выглядел как правительственный чиновник. Другие думают, что было бы лучше переодеться в полицейского, к которому, конечно, ни черкес, ни любой другой виновный человек не будут пытаться приставать. На эти последние предложения я отмечаю, что в то время как они очень хороши, особенно идея с полицейским, что касается отражения черкесов. Однако, моё незаконное ношение формы, несомненно, привело бы меня к неприятностям в отношениях с военными властями каждого города и деревни из-за моего невежества по отношению к местному населению и вызвало бы у меня бесконечные досадные задержки. На это отвечает сообразительный француз, сразу предлагая пойти со мной к паше, объяснить ему этот вопрос и получить письмо, позволяющее мне носить форму. Все предложения я осторожно, но твердо отклоняю, будучи втайне уверен, что все эти чрезмерные меры предосторожности не нужны. С тех пор, как я покинул Венгрию, меня настойчиво предупреждали о предстоящей опасности, и я до сих пор не встречал ничего действительно опасного, так что я скептически отношусь к тому, что люди, похоже, думают о риске. Не игнорируя тот факт, что существует определенная опасность путешествия в одиночку по стране, где обычно путешествуют либо в компании, любо с охраной, я вполне уверен, что крайняя новизна моего транспорта произведет на азиатское сознание такое глубокое впечатление, что даже если бы они знали, что мои пуговицы - золотые монеты королевства, они бы колебались серьезно приставать ко мне. Исходя из прошлых наблюдений среди людей, впервые увидевших велосипед, на котором я ездил, я полагаю, что с сотней ярдов ровной дороги для велосипедиста вполне возможно проскользнуть в мимо любой, самой страшной банды разбойников в Азии.
Решив остаться здесь на ночь, я нашел себе жилье в весьма комфортабельном отеле, который содержит армянин. Там за обеденным столом я впервые знакомлюсь с азиатским блюдом под названием «Пиллау», которому суждено составить значительную часть моего ежедневного рациона в походе, в течение нескольких недель. Пиллау - это блюдо, которое встречается в одном или другом виде по всей Азии. Основанный на вареном рисе, он содержит множество других компонентов, природа которых появится, когда они войдут в мои повседневные переживания. В знак уважения к ограниченному знанию языка друг друга, которым владею я и владелец, меня пригласили в кухню и позволили взглянуть на содержимое нескольких разных горшков и чайников, кипящих на медленном огне в своего рода кирпичном желобе, указать официанту такие блюда, которые, я думаю, мне понравится. Не найдя среди ассортимента каких-либо особенно знакомых, я пробую пиллау и нахожу его вполне приемлемым, предпочитая его всему, что только может себе позволить дом.
Наш друг, француз, очень рад появлению велосипеда в Измите, он с большим энтузиазмом рассказывал мне, что в молодые годы он был неравнодушен к крутящимся колесам; и когда он впервые приехал сюда из Франции, около восемнадцати лет назад, он привез с собой костотряс, которым в первое лето не мало удивлял туземцев. С тех пор эта реликвия прошедших дней была почти забыта и спрятана среди множества старого хлама. Но появление велосипедиста освежило память об этом аппарате. В этот вечер, в честь моего визита, он снова извлекается, владелец рассказывает его историю, а его достоинства и недостатки, как средства передвижения по сравнению с моим велосипед должным образом обсуждаются. Костотряс имеет достаточно тяжелые колеса, его седло почти полностью сгрызено мышами, и весь он выглядит настолько устаревшим, что кажется скорее пережитком прошлого века, чем прошлого десятилетия. Его владелец пробует прокатиться на нем, но лучшее, что он может сделать, - это бродить по свободному пространству перед отелем, доставляя веселье толпе неловкими движениями старого костотряса. После ужина этот болтливый и веселый джентльмен приводит свою жену, пухленького, заботливого человечка, чтобы увидеть велосипед. Она левантийская гречанка, и, помимо своего собственного языка, ее муж улучшил ее образование до такой степени, что она немного понимает английский язык. Желая отблагодарить в обмен на то, что я ездил туда-сюда несколько раз ради нее, когда я спешился, леди спешит ко мне и довольно улыбаясь мне, замечает: «Как очень, благодарен, месье!», а ее муж и наставник, желая также сказать что-то приятное, повторяет: «Очень благодарен — очень».
