Улучшения в электрическом освещении состоят из четырех фонарей на обычных столбах газовых фонарей по центру майдана и более декоративных и вычурных непосредственно перед дворцом - они используются только в особых случаях.
Электрические фонари - постоянный источник удивления и мистификации для простых людей города и крестьян, приезжающих из провинций. Прогулка по майдану в любой вечер, когда четыре электрических лампы заставляют газовые лампы мерцать слабее, чем когда-либо, собирает небольшую толпу аборигенов, окружающих каждый столб, пристально глядящих на светящийся шар, пытающихся проникнуть в тайну его яркости, и обсуждающих между собой по-мудрому: «Машаллах, Абдулла, - говорит один, - откуда весь этот свет... Они не ставят ни свечей, ни нефти, ни чего-либо еще; откуда он взялся?»
«Машаллах!», - отвечает Абдулла, «Я не знаю, он загорается «пуфф», внезапно, когда никто не ставит на него спички и не приближается к нему, никто не знает, как это происходит, кроме Шейтана и детей Шейтана — ференги!».
«Аллах! Это замечательно»,- произносит другой, - «и наш Шах велик, чтобы дать нам такие вещи, чтобы посмотреть на них - хвала Аллаху!»
Все эти странные инновации и непонятные вещи производят глубокое впечатление на непросветленные умы простых персов и помогают обожествлять шаха в их воображении. Хотя они знают, что эти вещи происходят из франкистана, для них вполне естественно приносить хвалу Шаху в связи с ними. Они считают эти пять электрических огней в Тегеране одним из чудес света. Мерцающие газовые лампы и электрические фонари помогают укрепить их веру в то, что их столица - самый замечательный город в мире, а их Шах - величайший из величайших монархов. Эти крайние идеи, конечно, значительно меняются, когда мы покидаем ряды неграмотности. Но персы, способные сформировать что-то вроде разумного сравнения между собой и европейской нацией, ограничены самим Шахом, дипломатическим корпусом и несколькими видными персонажами, которые были за границей. Подданные всегда в поисках чего-нибудь, что могло бы порадовать Шаха, и как только известие о моем прибытии в Тегеран на велосипеде достигает слуха государственных чиновников, как об этом узнает сам монарх.
На седьмой день после моего приезда офицер дворца приносит сообщение и от имени Шаха просит, чтобы я поддержал их всех, следуя за солдатами, которые отправятся завтра утром, в восемь часов по времени ференги, чтобы провести меня во дворец, где я должен встретиться с «Шахом Шахов и Королем Королей» и прокататься с ним на велосипеде до его летнего дворца в Дошан Тепе.
«Да, я, конечно, буду очень рад прибыть и буду рад представить для ознакомления Его Величества замечательного железного коня, последнее чудо из франкистана» - отвечаю я. Офицер, после саламов с более чем французской вежливостью, уходит.
Точно в назначенный час солдаты представляют себя в мое распоряжение, и, подождав несколько минут лошадей двух молодых англичан, желающих сопровождать нас до половины пути, я сажусь на всегда готовый велосипед, и мы вместе следуем с моим эскортом по нескольким довольно проезжим улицам к кабинету министра иностранных дел.
Солдаты расчищают дорогу от пешеходов, ослов, верблюдов и лошадей, бесцеремонно отворачивая их направо, налево, в канаву — куда угодно с моей дороги, ибо я теперь нахожусь под особым покровительством Шаха. Я - такая же игрушка Шаха на данный момент, как электрический свет, секундомер или большая пушка Круппа, выстрел из которой чуть не напугал солдат до потери разума, разрушив небольшой минарет на городских воротах, рядом с которым они случайно разрядили орудие на первом испытании.
Офис министерства иностранных дел, как и любое претензионное здание, будь оно государственное или частное, на земле Льва и Солнца, представляет собой значительное строение из глины и кирпича, включающее в себя квадратный двор или сад, в котором плещущиеся фонтаны играют среди богатой растительности, которая, как будто благодаря волшебной палочке, проистекает из песчаной почвы Персии, где вода совсем не в избытке.
Высокие стройные тополя кивают на утреннем ветерке, менее возвышенный миндаль и гранат, защищенные от ветра окружающим зданием, не шевелят листьями, но, кажется, предлагают божественные плоды - орехи и розовые гранаты, скромно и тихо. В то время как клумбы редкой экзотики, свойственные этому солнечному климату, придают атмосфере прохладного затененного сада приятное благоухание.
Здесь, с помощью переводчика шаха, я знакомлюсь с Наср-и-Мульком, министром иностранных дел Персии, доброжелательным, но деловым старым джентльменом, по просьбе которого я не без сложностей поднимаюсь в седло и езжу по ограниченному и довольно неподходящему для катания саду. Толпа чиновников и farrash (слуг) смотрит на это с нескрываемым удивлением и восторгом. Верные своему персидскому характеру любознательности, Наср-и-Мульк и офицеры некоторое время безжалостно допрашивают меня относительно механизма и возможностей велосипеда, а также о прошлом и будущем путешествия вокруг света. Вместе с переводчиком я отправляюсь к воротам Дошан Тепе, где мы должны ожидать прибытия шаха.
От ворот Дошан Тепе около четырех английских миль по довольно хорошей искусственной дороге, ведущей к одному из королевских летних дворцов и садов.
Его Величество отправляется сегодня утром в горы за Дошан Тепе на охоту и желает, чтобы я проехал с его группой несколько миль, что даст ему хорошую возможность увидеть кое-что из того, на что похожа поездка на велосипеде.
Опаздывающий монарх заставляет себя и большую толпу обслуживающего персонала ждать целый час у ворот, прежде чем он появится. Среди толпы есть главный shikaree (охотник) шаха, старый седоватый ветеран, от метких выстрелов которого полегло немало лесных бродяг каспийских склонов Мазендерана.
Shikaree увидев, как я еду, и не понимая, как можно поддерживать равновесие, восклицает: «О, аяб Ингилис». (О, великолепный англичанин!) У всех на лицах появляются улыбки при возгласе удивления старого shikaree и когда я в шутку советую ему, что он должен охотится в будущем на велосипеде, и на ходу отпускаю руль, чтобы продемонстрировать возможность стрельбы из седла, восторженная толпа всадников разразилась сердечным смехом, многие из них восклицали: «Браво! Браво!» Наконец-то доходят звуки приближения Шаха.
Все спешиваются, и когда королевская карета подъезжает, каждый перс склоняет голову почти до земли, оставаясь в таком покорном положении, пока карета не остановится, и Шах не подзовет меня и переводчика к себе. Я единственный ференги в компании, двое моих английских компаньонов вернулись в город, намереваясь воссоединиться со мной, когда я отделюсь от Шаха. Шах производит впечатление человека более умного, чем средний перс из высшего класса. И хотя они, как нация, чрезмерно любознательны, ни один перс не проявил бы такой живой интерес к велосипеду, как, кажется, проявляет Его Величество, поскольку через своего переводчика он задает мне множество вопросов. Среди прочих вопросов он спрашивает, не докучали ли курды мне при прохождении через Курдистан без сопровождения. Услышав историю моего приключения с пастухами-курдами между Оваджиком и Хойем, он, кажется, очень удивлен.
С шахом приехала еще одна большая группа всадников, что привело к увеличению числа участников до двухсот человек. Я двигаюсь рядом с каретой, в лучшем для шаха положении, мы направляемся к Дошан Тепе, с нами следует толпа всадников, некоторые позади, а другие несутся по каменистой равнине через которую ведет шоссе Дошан Тепе. Проехав около полумили, шах покидает карету и садится на коня в седло, чтобы лучше «научить меня выполнять некоторые упражнения». Сначала он просит меня показать ему скорость. Затем я должен проехать небольшое расстояние по грубой каменной равнине, чтобы продемонстрировать возможность пересечь грубую поверхность, после чего он желает, чтобы я ехал в самом медленном темпе. Все это, очевидно, интересует его не мало, и он кажется даже более удивленным, чем заинтересованным, несколько раз смеясь от души, когда он едет рядом с велосипедом. Через некоторое время он снова пересаживается в экипаж, и в четырех милях от городских ворот мы подъезжаем к дворцовому саду.
