— Все эти три года нам так хотелось тебя повидать, мы все боялись, что ты повстречаешь охотника, и он убьёт тебя стрелой, или сожрут тебя сторожевые псы. Сон это или явь!

Они были счастливы, расплакались и вцепились в рукава её одежды.

— Вот удивление-то, кон! кон! Где ты была, кон! кон! — только это и смогли сказать.

Кормилица Сёнагон всё подробно рассказала от начала до конца. Отец с матерью слушали.

— Так ты была совсем близко, рядом — в Сумидагаре, а мы и не знали. Всё Сёнагон, всё она, злобная!

Собралось всё семейство, устроили радостный пир, слушали рассказы. Всеобщей радости не было предела. И только Кисию Годзэн не могла думать ни о чём другом, кроме как о своей любви к мальчику и господину Тюдзё. Да и как могло успокоиться её сердце в этом мире! Она решила уйти из дома и стать монахиней, вступить на путь просветления. Как решила, так и сделала. Она спустилась с горы Ковата и ушла в сторону Сагано, там соорудила хижину, остригла свои иссиня-чёрные волосы. Этот мир — временное пристанище, мимолётное, как громы и молнии, утренняя роса, зловещие призраки. Колесо жизни поворачивается, и в будущем любящие обязательно возродятся на одном цветке лотоса. Она молилась об этом.

Тем временем в столице тюдзё освободился от службы во дворце и вернулся домой. Ни Годзэн, ни Сёнагон он не увидел. Мальчик лежал на коленях у кормилицы и тяжело вздыхал о том, что потерял мать. Господин Тюдзё спросил, что случилось, но все только вздыхали и ничего не отвечали. Тогда он осмотрел комнату Кисию Годзэн. Его грусть невозможно описать!

— Пусть она больше не любила меня, но ведь она родила ребёнка! Что могло её так обидеть, что она ушла? — спрашивал господин Тюдзё и без конца вздыхал.

Служанка Касуга, а она была молочной матерью мальчика, пыталась припомнить подробности.

— Я ничего не понимаю. Когда я подарила мальчику собаку, У Сёнагон всё лицо перекосилось, я ещё не видела таких злобных лиц. А больше ничего не было, ничего не произошло.

Господин Тюдзё выслушал.

— Что бы то ни было, она всё-таки могла бы ещё пожить с нами, хотя бы пока мальчику не исполнится семь лет! — без конца повторял, вздыхая, господин Тюдзё.

И хотя после этого он отовсюду слышал: «Надо жениться», — он не мог никого полюбить и только вздыхал о той, с которой расстался.

Шли годы и месяцы. Мальчик добился успехов и процветания. Кисию Годзэн в своей хижине по-прежнему думала о столице и украдкой узнавала об успехах мальчика и безмерно радовалась им. Она поднималась высоко на горные пики, собирала цветы, в долинах черпала воду, вместе с Сёнагон постоянно славила имя будды Амиды.

Кисию Годзэн и Сёнагон были лисами, но молились о пути просветления в будущей жизни. А ведь и люди подчас не заботятся об этом! Это так редкостно, что об этом следует писать и рассказывать.

ОБЕЗЬЯНА ИЗ НОСЭ

Обезьяна из Носэ ^[578]

Когда-то в провинции Тамба^[579], в горах Носэ жила старая обезьяна-самец, по имени Масио-но Гонноками^[580]. Его сына звали Кокэномару-доно. Кокэномару-доно обладал исключительным умом, сообразительностью и талантом. Когда он пускался в пляс под мелодию «Выхватывая веер», все смотрели в восхищении, и не было никого, кто не сказал бы, как это здорово. Время шло, Кокэномару-доно было уже лет двадцать, но, хотя родители и говорили ему, что всякая за него пойдёт, он и слушать не хотел, думая: «У меня есть свои причины: я не женюсь на обыкновенной женщине, ведь если она не будет из аристократов или придворных, мне тогда нечего и делать в этом мире!» Наверное, некоторые сочтут это желание странным. Может быть, это не имеет большого значения, но ведь и среди обезьяньих предков есть такой известный поэт, как Сарумару-даю^[581].

В теснинах гор

Сквозь ворох кленовых листьев

Проходит олень.

Я слышу стонущий голос.

До чего тогда осень грустна!

Это стихотворение Тэйка поместил среди стихов, записанных им в Огура на цветных листах^[582]. Кроме того, есть и другие поэты, которые сочинили «Полевые птицы»^[583], «Голоса обезьян»^[584], но эти стихи не известны широко, должно быть потому, что их авторы уступали людям по родословной. Обезьяны собираются в нестройные стаи, дают любовные клятвы, не знают, чем заняться: весной любуются цветами между скалами, осенью смотрят на месяц сквозь верхушки деревьев, — они любят разные плоды и очень сладострастны.

Однажды Кокэномару-доно отправился на поклонение божеству Хиёси^[585]. «Вижу издалека — цветы бело-розовой вишни…»^[586], он шагал по окрестностям Хигасиямы, поглядывая по сторонам. На берегу реки Северная Сиракава он заметил уголок с поистине великолепной растительностью. «Должно быть, здесь есть чьё-нибудь жилище», — подумал он, приближаясь, а когда всмотрелся в разрывы тумана, увидел красивую девушку, игравшую на кото. «Кто же она такая?» — подумал он и как заворожённый, уставился на неё. Такая действительно могла поразить в самое сердце. Это была единственная дочь зайца Икиноками-доно. Она была прекрасна, вокруг ушей шерсть гладкая и белая — настоящая красавица. Кокэномару-доно внимательно смотрел на неё. Никакая другая девушка не могла бы с ней сравниться! «Хочу добиться её!» — решил Кокэномару-доно и ушёл нетвёрдыми шагами, будто был в бреду. Он пришёл в храм Хиёси и ударил в гонг:

— Склоняю голову перед тобой, правитель двадцати одного алтаря, горный царь! Не могу забыть облика той, которую встретил на берегу Сиракавы. Теперь жизнь моя растает, как роса. Помоги мне, соедини меня с этой девушкой! — молил он от всей души.

Пока он стоял перед божеством, у Кокэномару текли слёзы. Его взор блуждал, он совсем пал духом и решил отправиться домой. На заброшенной дороге он сгрёб опавшие листья, сделал себе постель, бросился на эту подстилку и провёл ночь без сна, в любовных мечтах.

Здесь-то его и встретила лисица Инака-доно, она внимательно оглядела Кокэномару: и глаза, и руки-ноги обыкновенные.

— Не знаю, кто ты, но поскольку ты скитаешься здесь, видимо, ты ходил в здешний храм. Что, устал до изнеможения от путешествия? — спросила она лукаво.

Кокэномару-доно ответил только:

— Я не путешествую, я посыльный.

Инака-доно сказала:

— Так ли? Думаю, это пустая болтовня. Ты, верно, увидел какую-нибудь девушку среди тех, что пришли в этот храм, влюбился, и у тебя на сердце неспокойно. Ну-ка, выкладывай без утайки всё, что у тебя на душе!

Она говорила так уверенно и проникновенно, что у Кокэномару-доно ручьём потекли слёзы.

— Я столько об этом думаю, что меня уже начинают спрашивать!

Он покраснел от стыда и бросился на землю.

Между тем Инака-доно говорила:

— «Ведь и цветом, и ароматом насладится лишь посвящённый»^[587]. И со мной бывало такое, когда я была молода. Думы о любви в обычае молодости. Говори, не стесняйся. Я сделаю для тебя всё, что смогу. Скажи, чего бы тебе хотелось больше всего на свете?

— Кажется, я слышу слова той, кто может помочь мне. Ведь это грех, погибнуть просто так. Что мне скрывать! Недавно, когда я шёл между цветами и деревьями по реке Сиракава, увидел необыкновенно красивую девушку. Сейчас моя жизнь — ценность, а умру, кто вспомнит? Жизнь — роса. Печально! Раз эта связь невозможна, брошусь в пруд, что зовётся Обезьяньим болотом, умру, жизнь мне больше не дорога, — он громко заплакал.

Инака-доно выслушала:

— В таком случае, это, должно быть, единственная дочь Икиноками-доно. Не спеши считать, что дело безнадёжное. Я расскажу тебе об этой девушке. У супруги Икиноками-доно до сорока лет не было детей, это её печалило. Когда она молилась Луне в пятнадцатую ночь восьмого месяца, та скатилась к ней в правый рукав. Она с благодарностью приняла это явление и после того родила дочь. Вот почему девушка так красива. Ей дали имя Тамаё-но химэ. Многие писали ей любовные записки и письма, но хотя их поток был гуще, чем струи ливня, она, как придворная дама или сама императрица, возьмёт в женихи разве только аристократа или придворного. Эту девушку зорко охраняют, но если ты докажешь, какой ты необыкновенный, тебя ждёт удача. Подумай спокойно. К счастью, моя дочь Кэсё-но маэ служит у неё. Да я и сама частенько бываю у этой девушки. Напиши письмо, я его передам, — когда она это сказала, Кокэномару-доно заметно повеселел.