Те, кто видел и слышал это, плакали вместе с преподобным. Тем временем с левой стороны приблизилась женщина, одетая в двенадцатислойное хитоэ. У неё были иссиня-чёрные подведённые брови, вобравшие в себя алость лотоса и зелень ивы с пруда Тайи^[306], глянцевые, как спелые плоды, губы, белая кожа. От неё исходил запах орхидеи и мускуса. Её можно было сравнить с красным ирисом. Облик этой женщины был прекрасен, а сердце — несравненным. Красавица подошла, взглянула на мальчика, посадила его к себе на колени и стала ласкать. Мальчик тут же закрыл глаза, казалось, он лишился чувств. Красавица безудержно зарыдала. Преподобный тоже опустился на землю и зарыдал. Спустя немного женщина заговорила:

— Вы, наверное, гадаете, кто я такая. Ацумори было тринадцать лет, мне десять, когда мы начали обмениваться записками-вестями. В супружестве мы были совсем недолго. В год Гэнряку^[307] в битве при Итинотани он был убит^[308], я тогда носила ребёнка. «Если родится мальчик, я хочу оставить ему прощальный подарок», — сказал он и достал меч. А потом продолжил, что если будет девочка, чтобы я преподнесла меч одиннадцатиликой Каннон, завернув его в алую накидку. Вот как всё было. Когда перерезали младенцу пуповину, я увидела, что родила сына, вылитого Ацумори. Я подумала, что мне хотелось бы всё время видеть этот прощальный подарок Ацумори, спрятать его, но ведь мальчик был потомком Тайра, а их тогда стали упорно искать, подросткам отрубали головы, маленьких детей бросали в воду, вот и пришлось мне думать о новой потере, то была радость сквозь слёзы.

Тем временем мальчик услышал грустный голос матери. Он подумал, что, конечно, это заступничество будд, богов и трёх сокровищ. Казалось, он ожил, он плакал и от печали, и от радости, и все, кто был рядом с ними, плакали.

После этого мальчик отправился к пресветлому великому божеству Камо и стал читать молитвы.

— Молю, сделай так, чтобы я мог хоть раз встретиться с моим отцом Ацумори, — просил он от всего сердца.

И вот на утренней заре по окончании срока молитв старый монах лет восьмидесяти, опираясь на палку, подошёл к изголовью послушника и сказал ему:

— Ты никогда не видел своего отца, но много думаешь о нём. Ступай теперь же в Сэтцу и ищи лагерь Икута в Кояно^[309].

Такой сон привиделся мальчику, он поднялся, необыкновенно обрадованный, сказал, что должен уйти, и как только рассвело, пешком отправился в путь. Он вышел из столицы и через десять дней достиг Итинотани в Сэтцу. Вдруг полил дождь, загремел гром, засверкали молнии, мальчик дрожал от страха. То тут, то там из ударяющих о берег волн доносились стенания. Мальчика охватил ужас. Тут он увидел дорогу и небольшой храм, свет лампы был еле заметен. А вдруг это огонь какого-нибудь злого демона или духа, но может быть, ему повезёт, и там люди. Он вошёл и увидел людей с узко подведёнными бровями в ярких одеждах. Мальчик тихонько постучал.

— Позвольте спросить.

— Кто это? Ведь здесь нет людей. Кто мог сказать: «Позвольте спросить»?

Мальчик, плача, ответил:

— Я из столицы, ищу отца. Уже десять дней иду, куда глаза глядят. А сейчас пошёл дождь, темным-темно, мне некуда деться, позвольте провести здесь вечер и ночь.

— Кто же твой отец?

— Моего отца зовут Ацумори, он сын Цунэмори из рода Тайра. Он погиб в битве при Итинотани, а я думал о нём с любовью, поэтому отправился к пресветлому великому божеству Камо, и после стодневной молитвы увидел чудесный вещий сон, а потом ноги сами Привели меня сюда, — сказал мальчик.

Ацумори услышал это, упал на землю и зарыдал. Потом поднялся, плача взял руку мальчика и притянул его к себе, снял и отложил ^его промокшую одежду и крепко его обнял. Ацумори сказал:

— Печально и прекрасно, что ты столько думаешь об отце, которого никогда не видел. Ты был в утробе матери семь месяцев, когда я ушёл на битву при Итинотани и пал от руки Кумагаэ. Я был убит в шестнадцать лет, и вот все восемь лет, которые прошли с тех пор, ужасны мои страдания в иной жизни. Если у тебя и вправду есть решимость, молись о том, чтобы Ацумори возродился в раю.

В это время мальчик подумал: «Значит, это и есть мой отец?» — он обрадовался и покрепче прижался к Ацумори. Потом Ацумори сказал:

— Знаешь, ты не должен так много обо мне думать. Ты просил от всего сердца, поэтому пресветлое великое божество Камо смилостивился над тобой, он упросил царя Эмму^[310] об очень коротком свидании для нас, поэтому я сейчас перед тобой, но в будущем ты больше не должен об этом просить.

— Я попрошу царя Эмму, чтобы он позволил мне предстать перед ним, а ты, отец, сможешь отправиться в столицу и хотя бы раз встретиться с матерью.

Ацумори проговорил сквозь слёзы:

— Это жестоко, но знай: после смерти надлежит идти дорогой мёртвых. Надо смириться, хоть это и горько, ничего не остаётся.

Плача, Ацумори гладил волосы мальчика, потом сказал:

— А ты, мой мальчик, должен вернуться в столицу, — Ацумори безудержно зарыдал.

Ацумори было жаль, что ушло то время, когда он мог поступать, как ему заблагорассудится. Мальчик, утомлённый своим странным путешествием, заснул на коленях отца, а Ацумори думал о том, как грустно расставаться, и ещё о том, что должен оставить мальчику прощальное слово, чтобы ободрить его. Ацумори снял с пояса тушечницу и написал стихотворение на левом рукаве одежды мальчика. Теперь тот, кто пришёл, должен вернуться, тот, кто вернулся, должен уйти. Остаётся лишь сожалеть. Всё происходит так, как должно происходить. И вот в один миг всё вокруг пропало, будто растаяло.

Через некоторое время мальчик поднялся, он помнил, что заснул в объятиях отца, и было это в храме. Вот постепенно рассвело, об этом возвестили своим пением утренние птицы. Что это? Что произошло? Ведь он точно помнил, что когда ложился, колени отца служили ему изголовьем, а теперь он увидел лишь покрытую мхом бедренную кость в пять сунов. «Должно быть, это кость моего отца», — подумал он. Мальчик посмотрел на небо, потом простёрся ниц на земле и безудержно зарыдал. «Вот как всё получилось! О, отец, если бы ты вместе со мной мог уйти из-за этих гор, из-за реки Сандзу^[311], куда уходят мёртвые!» Мальчик плакал во весь голос. Но ведь всё происходит так, как должно произойти. Мальчик взвалил на плечи кость отца и пошёл, не утирая слёз. Вдруг он заметил на левом рукаве своей одежды стихотворение.

Могу лишь скорбеть я:

Твоё изголовье в Кояно,

Где Икута лагерь,

С росою исчезло — печально!

И всё же не надо грустить.

Прочтя стихотворение, мальчик бросился на землю и горько заплакал. Некоторое время он лежал ничком, потом пришёл в себя. Он подумал: «Всё происходит так, как должно произойти», — взвалил на плечи кость, и плача и плача, пошёл в столицу. Когда в столице мальчик показал матери стихотворение, оказалось, что это был почерк Ацумори. Так встретиться с человеком, с которым был разлучён, значит думать о новой потере, это радость сквозь слёзы. Жене Ацумори хотелось умереть, но она подумала: «Если я умру, что станет с мальчиком и кто будет молиться о загробной жизни Ацумори?» — и она, обдумав всё, решила по-другому: чем попусту тратить дни, лучше где-нибудь поставить хижину и там молиться о будущей жизни Ацумори. Недалеко от столицы она соорудила хижину, крытую соломой. Человеку трудно снова вернуться в бренный мир, а раз так, встретиться с Ацумори в этом мире ей уже не придётся. Жена Ацумори безудержно рыдала. Вместе с мальчиком они обращались к небу, простирались ниц на земле, тосковали. Жена просила об одном: «По учению Шакьямуни, прошу: в будущей жизни, если доведётся попасть в рай, пусть возродимся в одном цветке лотоса!» Всё пережитое ею привело её к просветлению. Уйдя в монахини, она сменила длинные цветастые рукава парадных одежд на рукава чёрной монашеской рясы. Ей хотелось увидеть своего сына, прощальный подарок Ацумори, но при виде его у неё сжималось сердце, и в конце концов она решила вернуть его преподобному Хонэну. Горе влечёт за собой новое горе. Плача и плача, они расстались.