Стучал,

С криками вокруг пика

Кружили вороны.

Может, откроет?

Стучал я в дверь.

Но не открыла….

А ночь закончилась —

Вот так, внезапно.

Малыш уже собирался уйти, но дама, выслушав его, подумала: даже если это демон, его любовь так глубока и искренна, что нельзя отпустить его просто так. Чуть раздвинув сёдзи, она позвала его. Он несказанно обрадовался, но подумал так: «Если я открою сёдзи широко и войду, она может даже не заметить меня. Что тогда? Ну, а если приоткрыть чуть-чуть, она подумает, что я ребёнок». Он решил, что мужчина должен быть твёрдым, и так широко раздвинул сёдзи, что упало и вдребезги разбилось кото, прислонённое к сёдзи. Уже закрыв сёдзи изнутри, он понял, что теперь-то уж точно всё пропало. Он прочёл:

И тело у меня

Никудышнее,

А уж теперь,

Когда кото разбил,

Не о чем и говорить.

Потом добавил: «Вот что я скажу: все женщины греховны, но если ты сможешь меня простить, обязательно попадёшь в рай».

Не дожидаясь её ответа, Малыш решил уйти. Однако она согласилась с его словами, да к тому же его стихи были так очаровательны, что — вот ведь странно! — она подумала: «Что же это я? Неужели я подобна дьяволу или дереву с камнем?» И она позвала Малыша. Тот же несказанно обрадовался и зашёл за ширму.

— С той минуты, как я тебя увидел, я ужасно страдал, истощил своё сердце…

Со слезами на глазах он стал говорить, как любит её. Как и следовало ожидать, она не оказалась подобна скале или дереву, она была очарована и тронута. Они возлегли вместе и — как незаметно тает у берега лёд — стали близки, их чувство стало глубоким. Малыш решил в душе, что другой такой женщины на свете нет.

— Думаю, это предопределение из прежних жизней.

С этого времени их любовь становилась всё сильнее, они были как неразлучная пара птиц в небесах, как раздвоенная ветвь дерева на земле. Люди говорили: «Будь они божествами, они стали бы божествами любви, будь они буддами, они стали бы богами Айдзэнмёо — покровителем любви. Их союз — вечен, как сосна, беспримерен и прекрасен».

И дети у них народились, двое, один за другим. Хотя облик Малыша и был непривычным, дама была ему благодарна, до конца своих дней они были счастливы и благоденствовали, их неизбывная любовь выглядела благословенной.

— Детки! Сюда!

— Ах, какие чудные дети! Такие талантливые, даже если будут на отца похожи, никто над ними не посмеет смеяться!

Время шло — и родители, и дети были счастливы. Супруги дожили до старости, и после смерти мужчина явился божеством храма Годзё Тэндзин^[299]. А его супруга явилась священной Каннон. Их обет — выполнять молитвы всех живых существ. Никогда не следует пренебрегать верой, а ещё необходимо совершенствовать свой талант. Люди сострадательные будут, в конце концов, вознаграждены. Те, кто прочёл эту историю, станут теперь повторять имя Тэндзина и драгоценное имя Каннон. Это удивительная история.

СЫН АЦУМОРИ

Сын Ацумори ^[300]

Жена Ацумори скрывалась глубоко в горах к западу от столицы, когда узнала, что Ацумори убит. «Отчего так! Во сне это или наяву!» — подумала она и упала на землю, заливаясь слезами. У неё вырывались рыдания: «Как несправедлив наш мир!» — она была в отчаянии, лежала ничком, закрывшись с головой. Несчастный Ацумори шутил накануне мятежа Гэндзи: «Ты, жена, с кем бы из восточных мужчин ни сблизилась, не забывай Ацумори». Потом сказал: «Ты ведь носишь под сердцем ребёнка. Если будет сын, передай ему мой прощальный подарок», — и вытащил украшенный золотом длинный меч. «А если родится девочка, преподнеси меч одиннадцатиликой Каннон». Вот как всё было. Жизнь в нашем мире — страдание, и каждый человек рано или поздно узнает это.

И вот прошли месяцы и дни, настало время перерезать младенцу пуповину. Жена Ацумори увидела, что родила прелестного мальчика. Она думала, что хорошо бы не расставаться с младенцем, этим прощальным подарком Ацумори, а спрятать его пока в укромном месте, но детей Тайра стали упорно разыскивать, тем, кому больше десяти лет, отрубали голову, кому два-три года — бросали в воду, кому семь-восемь лет — закалывали. В глубокой печали она взяла ребёнка, с тоской размышляя о будущих его страданиях, завернула в одежду, положила рядом меч, и плача и плача, оставила его под сосной в Сагари^[301].

Тем временем преподобный Хонэн^[302] в сопровождении десятка учеников возвращался из паломничества к пресветлому великому божеству храма Камо^[303]. У сосны в Сагари он услышал детский плач, подошёл и увидел красивого мальчика. Преподобный Хонэн посмотрел: странно, мальчик завёрнут в одежду, рядом оставлен меч, выходит, это не простолюдин. Без сомнения, на то была божественная воля пресветлого великого божества Камо. Так он решил и возрадовался. Он взял мальчика, возвратясь из паломничества, нанял кормилицу и вырастил ребёнка. И вот мальчик подрос, преуспел в учёбе и стал послушником.

Однажды Кумагаэ-нюдо^[304], взглянув на мальчика, сказал:

— Странно, но этот послушник — вылитый Ацумори, что был убит в битве при Итинотани.

Кумагаэ разразился нескончаемым потоком слёз.

Тогда послушник сказал:

— У меня нет ни отца, ни матери, меня, сироту, подобрал преподобный.

Подошёл преподобный, он хотел укорить Кумагаэ за его слова, но решил, что теперь уж до смертоубийства дело не дойдёт, и сдержался. Мальчик заплакал:

— У других детей есть отцы и матери, отчего же у меня нет ни отца, ни матери? — плакал он.

Как-то мальчик пришёл к преподобному.

— Почему у меня нет ни отца, ни матери? — он упал на землю и залился слезами.

Преподобный заплакал вместе с ним.

— Несчастный, нет у тебя никого, кого ты смог бы назвать отцом и матерью. Я, монах, воспитал тебя, сироту. Но, должно быть, ты тоскуешь о твоих отце и матери, раз так говоришь.

Мальчик, казалось, не слушал, он лежал ничком и плакал, думая о родителях. После этого он перестал есть, не пил даже кипяток, и никто не знал, что с ним делать. Так продолжалось семь дней. Об этом доложили преподобному.

Преподобный спросил:

— Может быть, кто-нибудь сумеет объяснить этот странный случай?

Заговорил Кумагаэ-нюдо:

— Возраст семи лет — время слушать проповедь. Сдаётся мне, в храме находится одна дама, аристократка лет двадцати, прекрасная внешне, облачённая в двенадцатислойные одежды, которая любит этого мальчика, но здесь много любопытных глаз, поэтому она старается не подавать вида. Убедитесь сами.

Преподобный выслушал.

— Если так, завтра же произнесу проповедь.

«Конечно, среди прихожан должна быть мать нашего послушника», — подумал преподобный.

Начали читать проповедь. Преподобный пролил слёзы, замочив рукава одежды. Немного погодя он заговорил:

— Вы, внимающие, знайте. Однажды, когда ходили к пресветлому великому божеству храма Камо, у сосны в Сагари подобрали младенца, взяли кормилицу и вырастили его. Теперь ему семь лет, и он тоскует оттого, что у него нет ни отца, ни матери. Уже семь дней он не ест, даже кипяток не пьёт, и, кажется, скоро расстанется с жизнью. Есть ли среди вас кто-нибудь, кто знает, где его родители? Конечно, если узнают, где ребёнок, может произойти страшное: завтра в Рокухаре^[305] станет известно, что это потомок Тайра, его безжалостно убьют, но если он узнает о своих родителях, то погибнет без сожаления. Я прошу вас, — преподобный был не в силах сдержаться и оросил рукава слезами.