— Это немыслимо! — воскликнул Сюнкай.

— Пусть для тебя немыслимо, а для меня мыслимо.

— Ты невыносим! Отправляйся туда, где жил. Там тебе и дадут одежду.

Бэнкэй сказал: «Да не всё ли равно, кто мне её подарит? Раз уж мы встретились, прошу тебя — отдай мне свою одежду».

— Это немыслимо! — повторил Сюнкай и одежду снимать не стал.

Бэнкэй наклонился, подогнул колени и сложил молитвенно руки. Теперь он стал одного роста с Сюнкаем, а ведь у того на ногах были надеты асида — туфли на высоких подставках. А если Бэнкэй приосанился бы да на цыпочки встал, он был бы сяку на три выше Сюнкая в его туфлях. Бэнкэй взглянул на Сюнкая с нескрываемой ненавистью.

— Так может говорить только презренный человек! Может, ты не слыхал примеров из времени Шакьямуни? Принц Сиддхардха отдал своё тело голодному тигру, а когда был рождён царём Шиви, он положил на весы кусок своей плоти и спас жизнь голубю^[233]. Именно поэтому он стал буддой! Ничего такого от тебя я не требую, но ведь для важного господина вроде тебя лишиться платья — пустяк. Я, самый необузданный послушник этого монастыря, постригся в монахи, поскольку имел склонность к изучению буддийского закона, и теперь должен получить платье. Да даже говорить об этом смешно! Дело ведь не в том, что у тебя нет другого платья. Ты не хочешь его мне подарить, а у тебя их, должно быть, штук сто. Знай, поскольку скупиться нехорошо, дабы наказать скупого, я сниму с тебя платье!

С криком: «Платье или жизнь!» — Бэнкэй выхватил длинный меч, подскочил к Сюнкаю и хотел ударить его.

«Только не это!» — подумал Сюнкай и завопил: «Погоди! Погоди! Я сам сниму!» Трясясь и дрожа, он снял платье.

— Нижнее косодэ тоже снимай! И штаны снимай! Быстро!

Оставив Сюнкая в одной нижней рубахе, Бэнкэй надел его белое косодэ, добротную полотняную одежду, шёлковую рясу, нацепил лакированные асида, вооружился мечом.

— Ну как, идёт мне? Что скажешь? — спросил он.

— Не идёт! — заявил Сюнкай, но, подумав, что Бэнкэй рассердится, он поправился: — Очень идёт! Ты ведь так молод и красив.

— Вот и хорошо. Когда меня хвалят, меня прямо распирает от гордости. Однако вот что плохо: перед буддой я дал обет не брать у людей их вещи. Не получится ли, что я солгал будде? Впрочем, это ведь не кража. Я ведь только попросил тебя отдать мне одежду. И всё же, давай лучше поменяемся, — с этими словами Бэнкэй отдал Сюнкаю то, что носят послушники: цветастое косодэ, штаны и хитатарэ.

— Одевайся, монах! — произнёс он.

— Как можно в моём возрасте носить такие цветастые вещи? — запротестовал Сюнкай.

— Если ты не оденешься, ты станешь сердиться за то, что я отобрал твоё платье! Нет уж, надевай.

Бэнкэй стал его уговаривать, и Сюнкай подумал, что если он не наденет это платье, ещё неизвестно, что может выкинуть такой человек, как Бэнкэй. Против своей воли, трясясь и дрожа, Сюнкай оделся и, стыдясь своего вида, уже собирался свернуть на боковую тропинку, но Бэнкэй нарочно выпроводил его на прежнюю дорогу.

— Неприлично, чтобы у такого старого монаха не было спутника. Пошли вместе! — предложил Бэнкэй, пропуская шестидесятилетнего старца вперёд.

За его спиной Бэнкэй обнажил меч на длинной палке и поблёскивал им над головой Сюнкая. Сюнкаю было так страшно, что ему казалось, будто его душа отделилась от тела. Люди, увидев их, хлопали в ладоши, пританцовывали и смеялись в голос: «Смотрите, Сюнкай снова стал послушником!»

Наконец путники добрались до жилища Сюнкая.

— Я очень благодарен тебе за то, что ты подарил мне одежду. Теперь мы с тобой хорошо знаем друг друга. Если у тебя не будет платья, не стесняйся, в любое время приходи и проси у меня. Что бы ты ни попросил, я никогда не буду на тебя в обиде, — сказал Бэнкэй и зашагал в сторону столицы.

В голове Бэнкэя крутились такие мысли: «Я взял самое подходящее для горы Хиэй имя, а меня прогнали. Что ж, обойду Японию, буду заниматься боевыми искусствами. Если в Поднебесной не найдётся мне равных, отправлюсь в Китай, обойду все семь воюющих царств^[234], в сражениях удостоверюсь, что такого, как я, больше нет. А уж потом все силы отдам служению будде. Вот только если при нашем дворе найдётся кто-то равный Бэнкэю, тогда уж придётся дать ему клятву верности на эту и на следующую жизнь.» Однако заниматься боевыми искусствами невозможно, не имея длинного меча-тати и короткого меча-катана…

В столице на Третьей улице жил умелый кузнец Кокадзи. Бэнкэй отправился к нему. «Меня прислал командующий правой гвардией!^[235] Изготовь длинный меч длиной в пять сяку восемь сунов и короткий — в три сяку три суна. Поскорее! Приказываю тебе!» — подгонял он кузнеца.

Бэнкэй хорошо разбирался в кузнечном деле: «Сделай так, чтобы и маленькой царапинки на клинке не было!»

Пока кузнец работал, Бэнкэй принялся толковать людям сутры и другие сочинения. Язык-то у него всегда был хорошо подвешен! Он смешивал правду и выдумку, рассказывал всякие небылицы об Индии, Китае и японском дворе. Люди слушали его с интересом. Так прошло немало времени. И вот, когда прошло сто дней, мечи были готовы. Бэнкэй взял их и сказал кузнецу: «Ну, пошли вместе. И ты, и я получим вознаграждение».

Никакой человек не мог бы удержать в руках такие тяжёлые мечи, а Бэнкэй взял их и пошёл. Они подошли к каким-то воротам, сработанным по-китайски. Бэнкэй сказал кузнецу: «Подожди здесь немного. Я пойду поговорю, и ты тут же получишь своё вознаграждение».

Он вошёл в ворота, перепрыгнул через глинобитную стену и пропал.

А кузнец всё ждал: вот сейчас, сейчас, — и ему даже в голову не приходило, что что-то не так. И только когда день стал клониться к закату, кузнец поведал о случившемся вышедшему из дома человеку. Тот обругал его: «Ты с ума сошёл? Или, может, ты вор? Тобой овладел злой дух?»

В страхе кузнец вернулся домой, он был жалок.

А Бэнкэй совсем в другом месте рассуждал сам с собой: «Мечи у меня уже имеются. Но без чеканных металлических украшений они выглядят неприглядно. Отправлюсь-ка я в дом Китинайдзаэмона Нобусады на Пятой улице, пусть он сделает!» Бэнкэй пришёл к нему и сказал: «Господин Комацу^[236] велел мне выбрать самого умелого чеканщика. Постарайся и сделай получше. Сам господин Комацу приказывает тебе».

В те времена получить приказ семьи Хэйкэ и сделать работу небрежно было немыслимо, поэтому мастер сделал всё быстро и хорошо, и снова всё вышло точно так, как хотелось Бэнкэю.

Накладка под обмоткой рукояти меча-тати была сделана в виде тигра в зарослях бамбука, накладка меча-катана — в виде пиона и льва, и узорные окантовки, и шайбы гарды^[237] были выполнены безукоризненно.

— Что ж, пошли, Нобусада. Придём к господину Комацу, расскажем о твоих трудах-стараниях, получишь вознаграждение, — сказал Бэнкэй, и они отправились вместе.

«Может, взять с собой человека, чтобы он нёс этот благородный меч и поясной меч?» — предложил чеканщик.

Но Бэнкэй грубо ответил ему: «Ещё чего! Чтобы благородный меч господина нёс простолюдин!»

Мастер не решился возражать, и Бэнкэй пошёл позади него. Бэнкэн приговаривал: «Какова работа! Замечательная работа! Каков мастер! Замечательный мастер! Давай покажем кому-нибудь прежде господина. Давай и вправду так сделаем. У меня есть друг — первый знаток во всей Японии. Я ему покажу и сразу вернусь».

Он оставил мастера ждать на дороге, а сам побежал куда-то и пропал в неизвестном направлении.

Нобусада ждал: вот сейчас, сейчас… Но вот стало уже смеркаться, а когда сделалось совсем темно, он отправился к господину Комацу.

«Не понимаем, о чём это ты», — ответили ему.

«Это конец! Позор мне!» Мастер насилу добежал до дома.

Бэнкэй размышлял: мечи-то у него есть, но как быть без доспехов? И вот что он придумал. Он отправился к Сабуро Саэмону Ёсицугу с Седьмой улицы — мастеру, делавшему доспехи, и сказал так: «Меня послал господин Минамото-но Ёримаса, глава государевых конюшен^[238]. Господин велел: „Для несения службы мне необходимо всё то, что надевают с хитатарэ. Чёрный доспех^[239], наручи, поножи^[240]. Пусть Сабуро всё быстро сделает и преподнесёт мне“. Господин специально послал меня, чтобы приказ был исполнен».