– А что Фёдорович? Просто взял и уехал? – спросил Денис, прихлёбывая кофе.
Он знал отцовского «завкафа» – толстенького невысокого мужчину за пятьдесят с нежными, как у девушки, ладошками и неожиданно зычным голосом. Судя по разговорам, Иван Фёдорович, последние десять-двенадцать лет, можно сказать – с первого, «оранжевого» майдана, плотно сидел на грантах из Европы, купив детям по шикарной квартире на проспекте Ильича и переселившись из района железнодорожного вокзала на бульвар Пушкина, то есть в самый центр города. И был он каким-то неприятным. Скользким, что ли? Как рыба – хочешь удержать, нужно брать за жабры, а иначе выскочит из ладони, оставив на коже только вонючую слизь. Вот и надо было брать, пока не умчался в свою Винницу…
– Как бы не так. Просто взял и уехал… – отец вздохнул. – Написал, какие мы все тут тёмные, малограмотные. Ватники, сепаратисты и титушки. Обещал ходатайствовать, чтобы нас лишили учёных степеней и званий. Пригрозил тюремным сроком за «зраду Батьківщини»[1]. Всё в ассортименте.
– В тюрьму лично отправлять будет? – прищурилась мама.
– Конечно. Когда вернётся на белом коне во главе батальона «Донбасс», – рассмеялся Денис.
– А ещё написал, что путь в Россию – путь в никуда, во тьму и беспросветное пьянство. Зато украинский выбор… Ну, то есть европейский выбор Украины – это прямая дорога в светлое будущее.
– Для кого-то – вполне возможно, – согласился Денис.
– Лишь бы ему голову не оторвали свои же, – мрачно добавила мама. – А то грантов, мне кажется, будет всё меньше, а желающих к ним припасть – всё больше. Ты, сынок, не надумал в Красноармейск перебираться?
– За кого вы меня принимаете?
– За юношу, который должен думать о перспективе.
– Я и думаю. С моей кафедры только один доцент удрал, да и то не в Красноармейск, а в Харьков. Красноармейск для него – слишком мелко. Поэтому мне там учиться не у кого… И вообще, заболтался я с вами. Пора!
Наспех допив кофе с горячими оладьями, Денис вскочил, схватил загодя приготовленную сумку, накинул куртку – ноябрь 2014-го года был стылым и промозглым – и выбежал из дома.
Фонари уже не горели, но предрассветная серость позволяла разглядеть дорогу и редких дворников, упорно сгребающих остатки палой листвы. На заброшенном футбольном поле, некогда принадлежавшем шахте, счастливые обладатели собак выгуливали своих питомцев. Денис искренне не понимал, как можно добровольно обречь себя на такой ранний подъём и блуждание по мокрой траве в любое время года, под дождём и снегом. Так же он не понимал и фанатичных приверженцев бега трусцой по утрам. Тут бы скорее добраться до остановки и нырнуть в дребезжащее чрево трамвая, согретое телами и дыханием спешащих на работу и учёбу людей. Конечно, народа в Донецке осталось маловато, но это и к лучшему. Вместе с беженцами канула в небытие и давка в транспорте в час пик. Хоть какая-то радость в серой череде будней.
Денис и сам не заметил, как из рассветных сумерек беззвучно возник крупный лохматый пёс – по всей видимости, помесь овчарки и ньюфаундленда – и преградил ему дорогу. Несколько секунд они играли в гляделки, а потом собака всё так же молча шагнула в сторону, уступая путь человеку. Продолжая путь скорым шагом, Денис не мог избавиться от неприятного ощущения. Уж слишком человеческими показались ему глаза пса. Как будто в самую душу заглянули и прочитали все потаённые мысли и желания. Снова, ни к селу ни к городу, вспомнился фантастический сон и странная СМСка.
На конечной трамвая к сырости добавился ещё и пронизывающий ветер, пытающийся выдуть из-под куртки остатки домашнего тепла. Вдалеке грохотала канонада – явление, ставшее за последние два месяца почти привычным, если можно привыкнуть к войне. Шли бои за донецкий аэропорт, разрушенный в результате обстрелов в хлам. Район, где жил Денис с родителями, располагался на юго-востоке Донецка, километров двадцать от места сражений, если по прямой, но звуки войны разносились в воздухе весьма отчётливо. Иной раз случайное перемирие и тишина заставляли напрягаться сильнее, чем беспрерывная канонада.
Трамвай подошёл на удивление быстро. Запрыгнув в него и прокомпостировав билетик, Денис пристроился на сидении слева – у окна. От конечной до конечной ехать минут сорок. Можно доспать.
Как бы не так!
Сидевшая через проход старушка в небесно-голубой куртке из плащёвки и пуховом платке громко «цыкала» зубом, бросая время от времени на Дениса косые недобрые взгляды. Прямо как Баба Яга, собравшаяся съесть доброго молодца. Пересаживаться, а тем более выходить из трамвая было глупо. Заснуть под такой аккомпанемент не получалось. Денис засунул в уши наушники и поискал в телефоне что-нибудь погромче. Через мгновение голос Валерия Кипелова заглушил «цыкающую» бабку и болтовню двух сорокалетних дамочек, выглядевших, по его мнению, как бухгалтеры овощной базы:
Я свободен, словно птица в небесах,
Я свободен, я забыл, что значит страх.
Я свободен с диким ветром наравне,
Я свободен наяву, а не во сне!
Жаль, что под Кипелова не заснёшь. Денис смотрел в окно на мелькающие заборы и опоры линии электропередач, а когда, повинуясь необъяснимому желанию, повернулся, голубая куртка уже выходила из трамвая. Станция Мушкетово. Ну, и скатертью дорога… Противная на вид старушенция. Всё настроение с утра испортила. Денис вздохнул с облегчением. Теперь-то можно ехать спокойно.
И тут на следующей остановке зашёл бомж. Низкий, коренастый, в облезлом треухе и грязно-серой, кое-где прожжённой шубе с поднятым воротом. Денис видел такие на студенческих, ещё чёрно-белых, фото родителей. Отец смеялся, говорил, что это – шкура пластмассового медведя. Вот одна такая дожила до наших дней. Лицо бомжа, загорелое дочерна, закрывала почти до глаз борода – тоже чёрная, но с проседью.
И тут в наушниках запел Кипелов:
Бесы к себе зовут,
Дразнят в зеркале день и ночь.
Тащат в заросший пруд,
И не в силах никто помочь.
Бомж остановился на передней площадке, встав спиной к кабине водителя. Поставил у ног пухлый полиэтиленовый пакет, цвет которого уже невозможно было определить. Пробежался взглядом по пассажирам…
Сон превращают в быль,
Крутят «адское колесо»,
С ангелов сдули пыль,
Подновили Христу лицо!
– Куда прёшь, скотина немытая? – сварливо крикнула блондинка в дорогой шубке, перекрикивая даже Кипелова.
Бомж не отвечал. Он, не мигая, смотрел прямо на Дениса. Парень узнал эти глаза – глаза кобеля, встреченного по пути на конечную.
Бесы,
Бесы все злей и злей,
Бесы,
Бесы в душе моей.
Денис хотел вскочить и бежать прочь. Выскочить на первой же остановке, лишь бы не видеть то ли человеческий, то ли звериный взгляд. Он гипнотизировал, завораживал, подавлял волю. Но попытавшись вскочить, парень понял, что ноги отказывают. От ужаса? Или это, и вправду, какая-то магия?
Что ж они все от него хотят сегодня?
И дёрнул чёрт выйти из дому…
Хотя, если даже запереться на семь замков, от нечистой силы не спасёшься. Нужно очертить круг мелом, а только где его взять в трамвае? Вот в университете мела хоть отбавляй. Почему бы этому бомжу не прийти на лекцию? А что ещё можно сделать?
За окном пролетали мимо голые деревья и бесконечные заборы. Тут, если выскочить, в подъезде не спрятаться.
Что же делать?
Перекреститься? Прочитать молитву? Хотя бы «Отче наш».
К стыду своему, Денис не знал от начала до конца ни одной молитвы. Раньше он даже гордился этим, а сейчас горько пожалел. О крестном знамении помнил лишь то, что православный человек делает его, сложив три пальца в щепоть. Лоб, живот… А дальше? правое плечо или левое?
