Между столами сновали девушки в бурых мантиях, чьи волосы скрывали такого же цвета платки. Для них у Церкви была уготована особая роль. Стать частью инквизиции или получить сан они не могли, но только послушнице дозволялось с благословения настоятельницы изучить искусство врачевания и сменить бурую мантию на белую, став белой сестрой Ордена Аминеи.

Те же из них, кому подобные занятия были не по душе, после пострига надевали серое и занимались тем же, чем и мужчины-монахи: молились, переписывали книги и рисовали к ним иллюстрации, пели священные гимны и участвовали в богослужениях.

Впрочем, некоторые на всю жизнь так и оставались послушницами. Они стирали одежду служителей храма, ухаживали за садами и разносили еду в трапезной, прямо как та девушка, что сейчас направлялась к столу Грегориона с миской похлёбки.

Инквизитор тяжело вздохнул. Хоть он не видел её лица, но знал её имя и знал, зачем она идёт к нему. Из-под бурого платка виднелась прядь волос мышиного цвета. Послушница поставила миску на стол, но не ушла.

– Здравствуй, Грегорион, – кротко проговорила она после недолгого молчания.

Инквизитор кивнул. Он не любил разговоров за едой и уж тем более не желал говорить с ней.

– Говорят, епископ Велерен собирается сделать из одного монастыря новую крепость для подготовки инквизиторов. Туда отправят самых умелых и опытных…

Вкрадчивый лепет девушки странным образом выделялся среди стоявшего в трапезной гомона.

– Сплетни послушнице не к лицу, – сказал инквизитор, не поворачивая головы.

– Но ведь я знаю, как ты любишь своё дело. Ты бы не хотел уезжать… А ещё… Епископ ведь духовник короля. Его величеству нездоровится, наедине он остаётся только с его преосвященством, и я слышала…

– Агна, – негромко, но строго произнёс инквизитор, – мне это не интересно.

Он взглянул на девушку и добавил:

– Спасибо.

Из другого конца трапезной донёсся громкий женский голос:

– Агна! Бегом на кухню! Еда сама себя не разнесёт!

Послушница поджала губы и, печально вздохнув, зашагала прочь.

Остаток дня Грегорион провёл за книгами и молитвами. Книги ему нужны были, чтобы получить более полное представление об Академии и магах, а молитвы – он просто привык молиться, полагая, что Трое услышат его лучше, если он чаще будет это делать. Он просил милосердного Холара смирить его дух, проявить к нему милость и даровать прощение за всех тех, кого он когда-либо несправедливо осудил. Молил Сильмарета-заступника, дабы тот указал верный путь ему и всем тем, кто ошибётся, встав у него на пути. И, наконец, обращался к Тормиру, стражу справедливости, прося справедливого суда для всех отступников и врагов рода людского, коих сокрушит его инквизиторский молот.

После вечерней молитвы Грегорион Нокс направился в арсенал. Так именовалась пристройка близ храма, где инквизиторы могли получить снаряжение для борьбы с врагами церкви. Если с культистами помогала справиться старая добрая сталь, то призванных демонов серьёзно ранить могло только серебро. Здесь же стоял стеллаж, на котором покоились склянки с освящённой водой, но инквизитор привык рассчитывать на силу оружия, считая, что возни со склянками было больше, чем пользы от них.

Служителям церкви запрещалось пользоваться клинками, поэтому они довольствовались молотами, палицами и цепами. Один из таких молотов изготовили специально для могучего Грегориона: только ему хватало сил сражаться этим оружием. По этой причине он, единственный из инквизиторов, дал оружию имя, назвав его Броннхильдом, в честь короля-праведника, что правил западными краями задолго до завоевания Энгаты Ригеном и который, по преданию, изгнал с земель Энгаты вампиров.

Грегорион любил свой молот. Он точно знал, что в нём семь фунтов и семь унций веса, а длина рукояти составляла ровно пять футов. После каждого возвращения в арсенал инквизитор чистил его до блеска. Один вид огромного Грегориона с не менее огромным оружием внушал парализующий ужас в сердца культистов, а заострённый посеребрённый край Броннхильда, стремительно летящий в их голову, обычно был последним, что они видели в своей отравленной пороком жизни.

Инквизитор взял молот с деревянной подставки, в руку легла приятная тяжесть. Он взмахнул им несколько раз и отложил в сторону. Его он обязательно возьмёт с собой: ни на что другое в таком важном задании Грегорион не мог положиться больше.

Теперь следовало позаботиться о защите. К счастью, кроме молота для Грегориона изготовили кольчугу с вкраплениями серебряных колец и пластинами на груди. Конечно, он мог бы попытаться натянуть на себя что-нибудь, предназначенное для других инквизиторов, но эта затея была обречена на провал. Однажды он на спор порвал на себе кольчугу, что была ему не по размеру. Для этого ему оказалось достаточно слегка нагнуться и напрячь спину.

Остальная одежда у него была собственной, включая тяжёлые сапоги с окованой подошвой, в которых ходить мог, наверное, только сам инквизитор. И не столько из-за тяжести, сколько из-за внушительного размера его ноги. Шлемом Грегорион не пользовался – редкий противник был достаточно рослым, чтобы ударить его по голове. Так что в путешествие он решил взять широкополую шляпу, чтобы весеннее солнце не жгло его коротко стриженные волосы медвежьего цвета. А вот и дорожный плащ. Грегорион оставил его здесь только вчера, а кто-то уже успел наступить и оставить на нём грязный отпечаток сапога. Инквизитор сел на скамью и принялся чистить плащ рукавом, как вдруг услышал знакомый женский голос:

– Очередное самоубийственное задание?

Она подошла к двери арсенала как всегда неслышно, но инквизитору было достаточно голоса, чтобы понять, кто навестил его в этот поздний час. Юная, скромная, в буром одеянии послушницы, скрадывавшем фигуру и прячущем волосы. И только Грегорион знал, что её волнистые локоны цвета красного вина, а веснушки на лице играли подобно солнечным зайчикам, когда она улыбалась.

– Здравствуй, Марта, – пробасил Грегорион, не оборачиваясь.

– Я не видела тебя за ужином и решила принести еду сюда. Но получишь ты её, как только ответишь на вопрос.

– Его святейшество отправляет меня в Вальмору.

– Это ведь так далеко… Неужели больше послать было некого?

– Патриарх мне доверяет.

– Просто мне тебя не хватает. Даже когда ты отлучаешься ненадолго, я молюсь всем богам, а теперь ты и вовсе пропадёшь на… Сколько займёт путь туда и обратно? Месяц? Больше?

Грегорион обернулся. Девушка сжимала в руках свёрток, а её карие глаза глядели прямо на него строго и пронзительно. Она была вторым человеком, после патриарха, кто мог смотреть на инквизитора подобным образом и единственной, чей взгляд мог его смутить. Он поднялся с колен и сделался в полтора раза выше девушки, но она и не думала отступать.

– Мы ведь видимся, не так ли?

– Но только украдкой. А мне хочется видеть тебя чаще. И быть рядом, – девушка смягчила выражение лица и положила руку на грудь инквизитора. – Сегодня мне приснился плохой сон. Знаешь… совсем плохой. Ужасный.

– Плохие сны – всего лишь сны, – Грегорион накрыл кисть девушки своей огромной в сравнении с её ладонью и улыбнулся.

– Так редко вижу твою улыбку, – проговорила Марта. – И каждый раз, провожая тебя, боюсь не увидеть её вновь. Помнишь ту заброшенную деревню два месяца назад?

– Культ Адского Хлада. Поклонение Глацию, повелителю Коцитоса, восьмого круга…

– Я не о том, Грег.

Из всего окружения только от Марты Грегориону было приятно слышать сокращение своего имени. Остальные если и называли его так, то только в шутку между собой, пересказывая друг другу набившие оскомину байки о нём.

– Тебя в тот раз чуть не убили, – продолжила девушка. – Когда ты вернулся, ран было столько, что хватило бы, чтобы прикончить двоих.

– Но ведь я жив…

– Но ведь ты человек, Грег! – она прижалась к широкой груди инквизитора, и он приобнял её рукой. – Ты сделан не из железа и не из камня, что бы там о тебе не болтали злые языки. Каждый раз, когда ты уезжаешь, я стираю колени в кровь у алтаря, покуда ты не вернёшься. Ты ведь знаешь… Знаешь, как дорог мне.