Она не поправила, что не забыл, а пребывал в затяжном беспамятстве от нахлынувшей любви-напасти к Карине Венд, приворожившей его, чистого простака, свалившегося на Землю со своих звёзд, незамутнённых земным коварством. А очнулся слишком поздно…

Пелагея осталась на площадке одна, продолжая обращаться к ушедшему хорошо эрудированному, да плохо воспитанному юноше, потрясённая открывшейся её взору чародейской иллюзией, или чем это было? Милостивой улыбкой Творца своему маленькому чаду?

– Ростислав, это же то самое место в Подмосковье, где мы впервые… ты помнишь? Там потом построили тот печальный Центр, якобы исцеления обречённых людей, а мы с тобой всё сожалели о том, что под его строительство забрали огромный кусок живописнейшей территории. Я вижу тот самый лесной массив, берег реки и клён над потоком…

Приснилась космическая чёрная дыра. Только чёрной она вовсе не выглядела, а бесцветной, кристаллической и в то же время текучей воронкой, утягивающей в себя привычные созвездия, как в слив раковины стремительным завихрением утягиваются вместе с водой случайные соринки. И вдруг всё загустело и встало без шанса сдвинуться куда-либо.

«Я нахожусь за горизонтом событий»? – спросило просыпающееся сознание. Ксения уже ощущала себя лежащей в своей постели и закутанной в легковесное покрывало до самого носа. Возникло желание поиграть в сновидения, смоделировать какой-нибудь любопытный мир и побродить там, оттягивая момент окончательного пробуждения. Да не тут-то было! Перламутровая воронка встала как вкопанная.

Вот только где она встала колом? В ней самой, в её дремотной черепушке? Зависшее на грани пробуждения сознание с хлопьями оседающего в нём сна с его игрушечным представлением – визуальным макетом «чёрной дыры», раскрашенной как в детском фильме о тайнах Вселенной, закручивалось и тонуло, утягиваемое в точку сжатия.

Может, то проявили себя информационные поля, океан бессознательного, лизнувший сверхплотной волной порог её сознания? И оно сотрясалось, сопротивлялось открывшейся вакуумной бездне, размыкающей его живую мембрану. А бездна явила вдруг дрожащий, покрывающийся инеем, облик матери. Она стояла на границе света и мрака, как замерзающий путник на чужом пороге, молящий о спасительном тепле. И кто-то, не проявленный и жуткий, таился за нею, тоже стремясь влезть из черноты в чужой освещённый дом. Отталкивая прочь наваждение, как ни пыталось оно обмануть фантомным родным лицом, напяленным на себя, Ксения барахталась в усилии проснуться окончательно. Что-то происходило с её собственным лицом. Оно твердело и застывало, как лицо приснившейся матери только что. Ксения хватала себя за лицо и ничего не ощущала.

Точкой опоры вдруг стало зеркало, появившееся внезапно. Ксения увидела поволоку от собственного дыхания на тускло отсвечивающей глади, не уловив момента трансформации отражающей поверхности в лесное озеро, как и бывает во сне. Нагая, она стояла по пояс в воде, окружённая плохо проявленным, но знакомым пейзажем. Природная глушь спутанными космами нависала над берегами. Озеро было небольшое по размеру, резко-холодное и, чувствовалось, глубокое местами. Несколько лет тому назад она действительно храбро искупалась в таком озере, не побоявшись лягушек, пиявок, зубастых щук, или кто там обитает в реликтовых водоёмах.

Тёмная и прозрачная одновременно, аметистовая гладь казалась одушевлённой, а может и не казалась, а была таковою. Она перетекала от фиолетовой волны к почти чёрной, и явно обследовала свою добычу на предмет её годности. Старый дух местного водяного залезал мягкими стылыми перстами туда, где не было его прав владения, – немощная ласка вызывала дрожь на грани отвращения. Быстро-быстро, как делала наяву в тот воссозданный памятью день, Ксения поплыла прочь к берегу, брезгуя зацепить ногами противные колеблющиеся водоросли рядом с фарфоровыми кувшинками.

Снизу, из-под широких плоских листьев этих телесно-белых надводных красавиц, из глубокого омута в изгиб её спины целился стоячий вожделеющий взгляд. Молодая и возможная жертва убегала, унося свою горячую плоть, свою живую подвижную кровь, оставляя враждебный дух одного стынуть в его вековечном анабиозе. Равнодушное к её страхам, закрытое для человека в истинной своей водной сущности, озеро опять медленно застывало в зеркальную гладь. Оно светлело и подобно лунному камню адуляру мерцало призрачной иризацией белых озёрных лилий, чётко проявляя опрокинутое отражение хвойного старого бора, где и находилось озеро. Оно дряхлело, усыхало, съёживалось, отдавая свои прежние просторы суше. Высоченные сосны по его берегам были несопоставимыми малолетками в сравнении с его возрастом. Когда-то озеро имело внушительные размеры, а неизмеренное никем, непроглядное дно продолжало таить в себе угрозу слишком резвым смельчакам, пытающимся его переплыть. Ледяные ключи продолжали питать и поддерживать дикую угрюмую красоту.

В его центре-сердцевине как завиток далёкой Галактики голубело небо, вдоль берегов струилась чешуйчатая закопчённая бронза отражённых стволов сосен, а вместо лица самой Ксении, не подвластная законам дневной реальности озёрная гладь из сна отразила ту маску из старых запасников музея, в кракелюрах на красочном слое и застывшую в улыбке Будды. Ровный нос, идеальный овал, губы в блёстках. Смеясь, маска плакала, это изображали пошлые сердечки на щеках, имитирующие слёзы для внешнего зрителя. И стащить маску было невозможно. Она стала её кожей. Под ней не было её подлинного лица, оно стало каменным, как и всё вокруг неё – воздух, солнечные лучи, её прошлые и её настоящие мгновения, а будущего не будет.

– Доигралась, Коломбина обшарпанная!

Она увидела его удаляющуюся фигуру со спины, играющей великолепными мышцами под загорелой кожей. Он передёргивал плечами, стряхивая с себя остатки воды, как делает породистая псина.

Он оставлял её одну, беспомощную, в бледной наготе, сродни тому оттенку, какой имеют поганки в сыром сумраке под рассыпающимися заплесневелыми пнями. И Ксения отчётливо, с липким ужасом увидела, она стала трухой! А-а! Куда же делись непрожитые годы? И какая такая ошибка или сбой программы во вселенском компьютере бесформенно смяли предначертанный ей личный путь?

– Кто бы ни был виновником слома, выправлять собственную судьбу придётся только тебе самой! – отчётливо произнёс возникший вдруг прадед, сидящий на берегу. Его седые космы перепутались с высушенными водорослями, повисшими на ветвях прибрежного ивняка. Как будто местный леший ходил по ночам и развешивал их то ли для просушки, то ли как гирлянды для украшения на свой дикий безумный вкус. Огромные босые ступни старика серы как песок, рубашка и штаны из неокрашенного льна.

– Я спасу! Исцелю душу лебяжью. Приходи ко мне в мой лес. Иначе отдашь свою женскую, сладкую и насыщенную долю деве инопланетной, а сама коркой пустою так и проживёшь! – и тянул руку, норовя вытащить из омута. Он был страшен, хотя и в реальности был не херувим. Из яви чётко пробивалось спасительное понимание, – кошмар! Сон…

Она взглянула вниз, себе под ноги и увидела собственное отражение на водной глади. И сама вода вдруг преобразилась, став прозрачно-бирюзовой, светлой. Но отражение посылало ей облик девушки в алом платье, с длинными волосами, и мягкие тёмно-русые завитки обрамляли лоб и виски. Тогда как сама Ксения давно остригла свои ярко-медные волосы, ибо они завивались как пружинки и всегда раздражали её. Распрямлять же волосы надоело, как и таскаться по салонам красоты по тропе, проложенной стареющими особами, чего-то так и недополучившими за годы и годы своей естественной молодости.

Платье такого цвета у неё тоже было, но так давно, что уж и не упомнишь, сколько лет тому назад. У этого же фасон чудной, собранный в складки как вычурный занавес, или типа античной туники, сползающей с одного плеча и схваченной золотым пояском в талии.

– Чужое платье? – спросила она у отражения, – Меня фасончик что-то не устраивает, да и личико ваше тупенькое и кукольно-глазастое не моё, как бы. А я, знаете, со своим лицом как-то и сжилась уже, да и к волосам своим привыкла…