– Дурочка ты. Он был невозможный хулиган. Всегда не слушался. И я сама намучилась с ним, била только от отчаяния. С ним умел справляться только Паникин, отец, но он вечно где-то торчал в других мирах, которые не принесли ему ничего, а до сына ему и не было дела никогда! Потом возник конвейер из бесконечных жен, и опять ему было не до сына. Да и сколько их у него? Не знаю. Не интересуюсь даже. Но тебя Рудольф любил. Я знаю. Я же мать. Хотя и сама понимаешь, что это такое их мужская любовь. Где она у них. Кто лижет им яйца, тот и ближе им к сердцу. Ты хорошо этому научилась?

– Что? – опешила Ксения, задохнувшись от её бесстыдства.

– Умеешь ублажать этот их сердечный наконечник? Это же ценится, всегда ценилось в грязном неисправимом мире. Только такие вот вонючие дела и есть их любовь. Или ты всё ещё обольщаешься?

– А вы?

– Увы. И давно нет. Без этого пусто, а с этим уже и гадко мне. Давно. Я никогда не жалела, что живу одна. Я люблю одиночество. Люблю думать, разбирать древности, хранить их, любоваться на свои камни и коллекции, да мало ли в жизни дел?

– В древности, как вы думаете, тоже было всё пошло-низменно?

– А как ещё? Всегда только так. Нам дано печальное животное и не отменяемое наследие предков. Любовь полов. Война полов. Только такие как Рита, жена твоего отца после смерти твоей мамы, и способны царствовать над мужчинами, потому что у них ледяное сердце, впихнутое в похотливое тело. А те, кто искренен, доверчив и привязчив – никогда. Это слабость. Её используют и всё. Не уважают, не ценят никогда тех, кто им вверяет себя. Нельзя падать ниц. Ни перед кем. Твой муж любит тебя?

– Да. Ценит и не обижает даже словом. Он добрый, умный, хотя и трогательный человек. Он известный учёный в своем узком секторе, важном, но, скажем так, мало престижном. Не статусном. Пищевое производство.

– Так тебе и повезло. Чего ещё? Рожай ему, будь матерью.

– Я хочу родить от Рудольфа, – упрямо сказала Ксения.

– А он? Рудольф? Что? Не хочет тебе дать ребенка? Жалко ему что ли?

– Я ещё с ним не встретилась.

– Говорила же, что встретила?

Ксению начинала выводить из себя бестолковость его матери. Но так было и раньше. – Он же был не один.

– Ну и что? Когда он был и один? Думаешь, он был тебе верен? Да никогда. Но любил он только тебя. Бестолковый тип, – сказала она, подтверждая словно мнение Ксении о себе самой. В кого и быть бестолковому сыну как не в мать? – Жениться на тебе хотел. Дураки вы. И он и ты. Чего вы с ним всё дрались? То он с царапиной, то ты с синяком. Майн Гот! Ну и сошлись же двое ненормальных! Когда он прибудет, сказать ему о тебе? Оставь свой контакт.

– Не надо, – сказала Ксения, – не станет он меня искать. Я не нужна ему. Прощайте. – И она ушла.

Она брела по белой, волшебной лунной дороге, – ночь сияла торжеством полнолуния. И за Ксенией брела её тень, как и её неотвязная тоска. И Ксения плакала, радуясь, что никто не видит её позорных слёз, дрянных слёз – слёз её поражения по жизни. И только женщина среди нелепых, ажурной арабской вязью зачем-то изукрашенных колонн, поняла её, обладая природным даром проникать в слабые места людей, но никого не жалея. Ксения хотела лишь одного, вытолкнуть всё из себя и забыть, и этот городишко и эту маму, и её гнусного сыночка, рождённого мужененавистницей ей на горе, сожравшего её сердце, как гнусный жрец древних ацтеков на вершине пирамиды, построенной неизвестно кем и неизвестно для чего.

На вершине пирамиды, построенной неизвестно кем и неизвестно для чего, но ставшей её любовной обителью, набухал золотой сгусток Ихэ-Олы, после чего тёплым потоком он пролился в её постель, беспрепятственно проникая сквозь структуру прозрачного материала, из чего и была сооружена крыша. Нэя открыла глаза и не сразу поняла, что она не в том месте, которое ей вдруг представилось настолько отчётливо. Никакого золотого света Ихэ-Олы нет, как и самой пирамидальной прозрачной надстройки – спальни. И не сиреневые стены кристалла «Мечта» окружали её. И не те белые шершавые стены с глубокими узкими нишами зелёных окон в них, какие были в её печальном пристанище для одинокой души в последние два года жизни на Паралее. Потому что она вовсе не на Паралее.

Привыкнуть к новому миру оказалось непросто. Каждое пробуждение, пока сознание не освобождалось полностью от оков сна, порождало иллюзию, что она на Паралее. Она с удивлением рассматривала собственные руки. Солнечный свет оказался более беспощадным, чем свет Ихэ-Олы. Нэя рассматривала просвечивающие сквозь кожу смутные переплетения голубеющих жилок, бесцветные волоски на коже, и саму кожу, имеющую несущественные, но зримые лично ей дефекты. Какие-то более светлые пятнышки, как будто её плохо прокрасили, а также маленькие родинки, вдруг проявившие себя. А на Паралее ничего этого она не видела. Закрывшись простынёй до самого лба, выравнивая ритм сердца и успокаивая паникующее сознание, Нэя долго-долго лежала неподвижно. К этому необходимо привыкнуть тоже.

«Ты же не из пластика, ты живое и наполненное кровью, лимфой, жидкостью, нервами, и много-много чем, существо», – успокаивал её доктор Франк, – «У жителей Паралеи необыкновенно острое зрение, но сама атмосфера чуточку менее прозрачная, чем на Земле. И, пожалуйста, не забывай при выходе на улицу закапывать глазные капли, чтобы избежать ожога сетчатки. Ты чрезмерно нежная вся, от глаз до кожи, для подобной атаки ультрафиолета. Срок действия капель шесть часов. Не забывай. И не вздумай в первые месяцы посещать территории, прилегающие к экватору. По возможности только через полгода, да и то на пару дней, если из любопытства и тяги к новым впечатлениям. Только средние широты планеты подходят для тебя».

Мир, открывшийся с лоджии, предрассветный, выглядел обесцвеченным. Утру только предстояло напитать его красками, щебетом птиц, голосами жизни. Та синева, что потрясала её каждодневно, ещё спала, матовая, светлеющая, но пока не проявленная. Лёгкий ветер приносил с гор далёкое дыхание ледников, и стало зябко. Нэя вышла в легкой ночной сорочке, но уходить не хотела, ожидая таинство земного пробуждения. Это утро первое после того, как Рудольф тут остался, и стал уже её земным мужем.

Очищающее воздействие утра растворяло в себе тёмное предчувствие ночи, и Нэя ждала лучей, вначале бледно-розового светила, незаметно для глаз переходящего в ослепительное плазменное золото и потрясающую синь земных небес. Лишь появится лик их солнечного божества, из души окончательно уйдут сгустки неведомо откуда взявшегося мрака, вдруг накрывшего её сердце ночью. Надмирный Свет непостижимо многолик, но Он всюду, и в их мире, и в этом. Бытие света едино везде. Она подставила лицо под ощутимо согревающие лучи, уже заполняющие всё вокруг. Как-то сразу заорали птицы, зашелестели деревья внизу, будучи безмолвными перед самым рассветом. Резко проявились и близкие, и далёкие горы. Надмирный Свет узнал её и здесь, ласково прикоснулся, давая понять, что она всюду, где бы ни была, его дочь, его порождение, и все составляющие её частички света откликнулись на Его ласку, возликовали Ему навстречу, благодаря за своё существование, за счастье познать жизнь и любовь.

Она засмеялась. Покрытие лоджии быстро стало тёплым, согрело её босые ступни. Исполнив ритуал встречи здешнего светила, Нэя побежала в спальню. Рудольф крепко спал. Он даже не почувствовал её отсутствия. Она нырнула к нему под плед.

Он обнял её и недовольно проговорил, – Ты опять в своей паутине, в своих кружевах? – лаская её в своем полусне, но так и не пожелал проснуться окончательно. В ответ на её более настойчивые прикосновения развернулся к ней спиной, после чего уснул. Нэя прижалась носом, губами к его спине и тоже нырнула в прерванный сон.

Её кольцо на столике рядом с постелью выстрелило зелёным лучом, расщепившимся в радугу, коснулось бесцветного, словно повисшего в пустоте монитора – компьютера Рудольфа. Прозрачный экран замерцал пятнами синего, розового и зелёного цветов, и каждое пятно испускало свой разноцветный луч. Ощутив нечто вроде щекочущего живого прикосновения, Нэя развернулась к их игре лицом, сразу очнувшись от поверхностного сна. Она заворожённо следила за игрой неведомых лучей, не понимая их природы. Она никак не связала их со своим кольцом, решив, что это работа мало ей понятного компьютера, за которым ночью сидел Рудольф и, видимо, оставил какую-то нужную ему программу в рабочем режиме. Она невольно протянула ладонь, и зелёный луч коснулся её.