– Тебе придётся это сделать. Изменить прежнему. Разве у тебя есть выбор?

Ночью, когда Нэя вместе с Рудольфом пребывали в своём вневременном измерении счастья, Ксения, а это была она, тоже пребывала в таком же вневременном измерении, но одна и без всякого счастья.

Ещё в ресторанчике, не будучи особенно любопытной, но так, в меру, она вдруг обратила внимание на молоденькую совсем, как показалось, девушку в необычном наряде. Словно сошла она со сцены и не успела переодеться после спектакля. Её открытые плечи, стройная шея, хорошая осанка привлекли её внимание несколько пугливой, но изысканной красотой. На ней было детское по исполнению ожерелье из искусственных кристаллов, выдающих свою искусственность идеальной прозрачностью и безупречной формой, как всегда выдают себя этим и женщины, подвергшиеся искусственной пластике и шлифовке. Но эта была какая-то другая. Не искусственная красотка, а скорее необычная, не похожая на всех прочих. Потому что она имела над собой ауру подлинного природного очарования, того незримого глазу совпадения себя самой и замысла о себе Того, Кто и порождает эту жизнь длинной цепью поколений. И если есть нарушения, они имеют где-то внутри скрытую причину. И внешнее устранение недостатков не устраняет причину глубинную. Так всегда казалось Ксении. Обладая красотой природной, она не прощала тех, кто прибегал к услугам медицины и совершенствовал себя при помощи рук человеческих.

Ксения, жалея женщину в побрякушках за её детское безвкусие, давала ей мысленный совет. Надо было украсить себя, например, сапфирами. На худой конец, раухтопазами. Ксения не могла отвести взгляд от игры лучей на её руке, бьющих в глаза. Что был у неё за камень на руке? Когда девушка поправляла волосы, откидывая их назад на спину, тоже открытую, Ксения пыталась понять, на чем держится её странное платье. Оказалось на шнуровке, что была сооружена на спине. Она оголилась со знанием своей, влекущей чужой взгляд нежной шкурки, но в целом ошеломляла своим безвкусием, это если в целом.

Девушка интересовала всех, Ксения это уловила, но чем? Все просто делали вид, что заняты только собою, но наблюдали странную особу. Что в ней было? Нечто такое, как и её камень, бесцветный и вдруг начинающий играть остро пронзающей красотой, особым поворотом, гранью, тотчас же и гаснущей, когда она опускала глаза или голову, рассматривая что-то на тарелке.

С нею был пожилой и высокий человек, статный, в тёмной одежде. Седые волосы говорили об усталости от жизни и о нежелании восстанавливать пигмент волос. Серьёзные глаза привлекли Ксению печалью, которую всегда прочтёт тот, кто и сам редко гостит у счастья. На довольно тусклом фоне случайных посетителей они были необычны. Такие люди запоминаются, хотя бы своей не похожестью на большинство.

«Кто он»? – думала Ксения – «Отец? Муж»? Он был нежен с девушкой, смотрел мягко и внимательно, предупреждая каждый её жест, будто была она больной. Но на больную она не была похожа. И чем-то, но лишь отчасти она напомнила маму, – своей хрупкостью, грустью, потерянностью скорее. Поэтому в заботе человека было трудно выявить его подлинное к ней отношение, мужа ли, отца ли, но очень ею дорожившего человека.

Ксения отвернулась. Изучать людей так пристально было уже и невежливо, неприлично. Она стала слушать Ксена, да и ужин был вкусный. Катание на лыжах по высокогорной трассе вызвало усталость и голод. Поэтому Ксения не заметила момента ухода седого мужчины и прихода совсем другого, молодого.

– Ты чудесно выглядишь. – Ксен любовался ею, как и в их первые дни. – Нам надо чаще с тобой бывать в горах. В следующий раз поедем в Тибет или на Кавказ. Как думаешь? Там старинные базы, тепло и обжито.

– Это в Тибете-то тепло? Вечно ледяной ветер. А Кавказ? Ну его. Здесь лучше всего.

– Почему ты любишь эти сувенирные, в сущности, места?

– Потому. Не знаю. Здесь волшебная атмосфера. Благословенные земли, здесь всегда селились те, кто умели устраиваться в этой жизни с комфортом. В отличие от наших русских предков, не ведающих этого в своих огромных просторах веками и веками.

– Я заметил, ты здесь молодеешь.

– То есть, я уже стара?

– Нет. Я так сказал?

– Но если я молодею, значит, стара?

– Для меня всегда та же. – Ксен ласкал глазами, но отчего-то стал её раздражать. Она почувствовала взгляд сбоку. И быстро развернулась, но увидела лишь мужскую спину в синей рубашке с короткими рукавами. Мужчина был повернут лицом к странной девушке, и Ксении показалось, что он другой, не тот пожилой. Ксения не верила своим глазам. У него уже не было седых волос. Этот был светлый шатен. Он встал одновременно со своей соседкой, собираясь уходить. Их заказ остался нетронутым. Они не стали есть. Почему? Человек был другой. Белокурый, не старый, широкоплечий и…

В общем, здоровый малый, не смотря на стройную в целом фигуру, но избыточно натренированную. Проходя, он умышленно задел её, сделав вид, что случайно. Ксения подняла глаза от своей тарелки навстречу его лицу и едва не закричала. Он подмигнул ей зелёным глазом. Тем прежним и насмешливым, прошлым, но чудесно настоящим подмигиванием. У Ксении застряло во рту то, что она ела. Но это было мороженое, и оно таяло. А тот уже ушёл и не обернулся.

Когда старик успел превратиться в молодого, другого человека? У Ксении поплыло перед глазами. Это же был он! Блудный кузнечик, но откуда он взялся? Через столько лет? Или атмосфера здешнего места дарила ей наваждение, достав его из тайного сундука – памяти?

– Я переутомилась, – сказала Ксения, – так же не бывает.

– Почему не бывает? Ты действительно переусердствовала с катанием. Ты всё же не девочка.

– Спасибо, что напомнил! Вечно портишь настроение.

Да и как она могла узнать о его возвращении, если после исчезновения отца в галактических глубинах она порвала все связи с теми людьми, кто мог ей сказать о его возвращении, кто имел отношение к ГРОЗ. Он вернулся и не стал её искать. Да и чего её искать? Она и не меняла своего места обитания. Всё в том же старом доме отца и матери. Но теперь она жила там с Ксеном. Да что и Ксен!

На выходе она увидела, что этот, всё тот же, белокурый, (интересно, восстанавливал он пигмент или нет?) прежний во всем, целовался, вот только не с нею, не с Ксенией, а с тою, разряженной в декоративное одеяние сказочного персонажа – с девушкой с длинными волосами, распущенными по спине. И его ручища, загребая эти волосы, нежила спину женщины. Сколько было в этих прикосновениях обещания дальнейшего и того, чего не будет у самой Ксении ни сегодня, ни завтра. Она, наконец, увидела, на чём крепилось платье безвкусной идиотки. На тонких, едва заметных плетениях. Сзади она была открыта до поясницы, лишь прикрытая причудливой сеткой. Наряд, как и она сама, как и тот, кто её щупал у всех на виду, всё это вываливалось за рамки привычного обыденного течения привычной Ксении жизни.

Значит, он и не думал её помнить, и уже давно счастлив с кем-то. Ожидаемо ли это было? Всегда ожидаемо. Всегда было понимание своего им забвения. Хороша бы она была, как ломанулась бы ему навстречу, да ещё и с воплем радости. Но молодец, она научилась сдерживать свои чудовищные прежние эмоции. И до чего же хотелось подойти, пихнуть безвкусицу длинноволосую: «Моё! Не трись о то, что не тебе судьбой определено»! И пихнуть в сторону. Та, прежняя Ксения, так и сделала бы, но эта?

Ксен, как прочухал что, поволок её как пьяную подальше и побыстрее. За угол, за горизонт не нужных, а вдруг и скандальных? событий. Ксения прижалась к стене старинного дома. Когда-то русский вор – олигарх построил это здание, думая жить здесь века. Неподкупные века унесли его тлен в безвозвратное прошлое, времени взятку дать было нельзя! А здание, вот оно, стоит до сих пор. Кто-то в нём и живёт или занят какой-то своей деятельностью. Оно сохранилось в этих хитрых и умеющих прятаться от чужих исторических схваток местах до сих пор. «О чём это я думаю? Что со мною»?