Новая коммунистическая элита пришла на смену старой капиталистической и унаследовала от нее усадьбы и мебель. Василий ощущал себя хозяином жизни, но, в отличие от отца, был уже целиком городским жителем по привычкам и психологии. С природой его связывала разве что любовь к лошадям, но ничуть не меньше нравилась ему езда на «железных конях» — мотоцикле, а позднее — автомобиле.
Светлана вспоминала, что мать очень беспокоилась по поводу их с Василием образования: «Маму больше заботило другое — наше образование и воспитание. Мое детство с мамой продолжалось всего лишь шесть с половиной лет, но за это время я уже писала и читала по-русски и по-немецки, рисовала, лепила, клеила, писала нотные диктовки. Моему брату и мне посчастливилось: мама добывала откуда-то замечательных воспитательниц… В особенности это требовалось для моего брата Василия, слывшего «трудным ребенком». Возле брата находился чудесный человек, «учитель» (как его называли), Александр Иванович Муравьев, придумывавший интересные прогулки в лес, на реку, рыбалки, ночевки у реки в шалаше с варкой ухи, походы за орехами, за грибами, и еще Бог весть что. Конечно, это делалось с познавательной целью, вперемежку с занятиями, чтением, рисованием, разведением кроликов, ежей, ужей и прочими детскими полезными забавами. Попеременно с Александром Ивановичем с нами проводила все дни, лето и зиму, воспитательница (тогда не принято было называть ее «гувернанткой») Наталия Константиновна, занимавшаяся с нами лепкой из глины, выпиливанием всяких игрушек из дерева, раскрашиванием и рисованием и уже не знаю еще чем… Она же учила нас немецкому языку. Я не забуду ее уроков, они были занимательны, полны игры, — она была очень талантливым педагогом».
Василий, в отличие от сестры, в немецком не преуспел, как и в других учебных дисциплинах. Играл он с удовольствием, а учиться было лень. До поры до времени никто сына вождя к учебе особо не принуждал. Надежде Сергеевне же заняться детьми было недосуг. Светлана свидетельствует: «Вся эта образовательная машина крутилась, запущенная маминой рукой, — мамы же никогда не было дома возле нас. В те времена женщине, да еще партийной, вообще неприлично было проводить время около детей. Мама работала в редакции журнала, потом поступила в Промышленную академию, вечно где-то заседала, а свое свободное время она отдавала отцу — он был для нее целой жизнью. Нам, детям, доставались обычно только ее нотации, проверка наших знаний. Она была строгая, требовательная мать, и я совершенно не помню ее ласки: она боялась меня разбаловать, так как меня и без того любил, ласкал и баловал отец. Мы, конечно, не понимали еще тогда, что всеми нашими развлечениями, играми, всем своим весельем и интересным детством мы были обязаны ей. Это мы поняли позже, когда ее не стало…»
С Василием отец был построже, чем со своей любимицей Сетанкой. Но времени на детей у него вечно не хватало. Зубаловская же обслуга их баловала. Поэтому Василий жил как маленький барчук, все капризы которого подлежали немедленному удовлетворению. Эта привычка, к сожалению, осталась у него и во взрослой жизни.
Детство у детей Иосифа Сталина было действительно веселое. Особенно радовались они, когда в Кремле устраивались праздники. Светлана оставила нам зарисовку одного из них: «…Какие чудесные бывали у нас в доме детские праздники! Приглашались дети — человек 20–30, весь тогдашний Кремль. Тогда в Кремле жило очень много народу, и жили просто, весело. Всегда устраивалась — и долго подготавливалась, вместе с Александром Ивановичем и Наталией Константиновной — детская самодеятельность.
Я помню свой последний (при маме) день рождения в феврале 1932 года, когда мне исполнилось шесть лет. Его справляли на квартире в Кремле — было полно детей. Ставили детский концерт: немецкие и русские стихи, куплеты про ударников и двурушников, украинский гопак в национальных костюмах, сделанных нами же из марли и цветной бумаги. Артем Сергеев… накрытый ковром из медвежьей шкуры и стоя на четвереньках, изображал медведя, — а кто-то читал басню Крылова. Публика визжала от восторга.
По стенам были развешаны наши детские стенгазеты и рисунки. А потом вся орава — и дети, и родители — отправились в столовую, пить чай с пирожными и сластями. Отец тоже принимал участие в празднике. Правда, он был пассивным зрителем, но его это занимало; изредка, для развлечения он любил детский гвалт. Все это врезалось в память навсегда. А наша чудная детская площадка в лесу, в Зубалово! Там были устроены качели, доска, перекинутая через козлы, и «Робинзоновский домик» — настил из досок между тремя соснами, куда надо было влезать по веревочной лестнице. И всегда гостил у нас кто-нибудь из детей. У Василия постоянно жил в одной с ним комнате Артем Сергеев; у меня часто бывала Оля Строева (дочь маминой давней подруги), и летом обычно жила у нас на даче «Козя» — Светлана Бухарина, со своей матерью Эсфирью Гурвич».
Светлане и Василию приходилось часто видеться с именитыми взрослыми, в том числе с будущими «врагами народа». Дочери Сталина, например, очень нравился Бухарин: «Он наполнял весь дом (в Зубалове. — Б. С.) животными, которых очень любил. Бегали ежи на балконе, в банках сидели ужи, ручная лиса бегала по парку; подраненный ястреб сидел в клетке. Я смутно помню Н. И. Бухарина в сандалиях, в толстовке, в холщевых летних брюках. Он играл с детьми, балагурил с моей няней, учил ее ездить на велосипеде и стрелять из духового ружья; с ним всем было весело. Через много лет, когда его не стало, по Кремлю, уже обезлюдевшему и пустынному, долго еще бегала «лиса Бухарина» и пряталась от людей в Тайницком саду…»
Через несколько лет, в марте 38-го, весельчак и балагур Николай Иванович Бухарин предстал главным обвиняемым на знаменитом процессе «правотроцкистского блока». Там он признавался в самых страшных преступлениях — в шпионаже в пользу Германии и Японии, в намерении извести Ленина и Сталина. Как и подавляющее большинство соотечественников, дети Иосифа Сталина тогда не сомневались в виновности Бухарина. А Василий, как кажется, до конца своих дней сохранил убеждение, что Николай Иванович действительно был врагом и строил козни против отца.
Запомнился Светлане еще один опальный политик — Г. К. Орджоникидзе, впоследствии вступивший в острый конфликт с Иосифом Виссарионовичем и от безысходности покончивший с собой. Но большинству посетителей Зубалова посчастливилось уцелеть в мясорубке репрессий 30-х годов. «Ближний круг» соратников Иосиф Виссарионович периодически прореживал, но некий костяк своих людей в высшем эшелоне власти сохранял всегда.
Вот что пишет Светлана Аллилуева о других высокопоставленных гостях, частенько наведывавшихся в Зубалово: «Взрослые часто веселились, — должно быть, по праздникам или справляли дни рождения… Тогда появлялся С. М. Буденный с лихой гармошкой, и раздавались песни — украинские, русские. Особенно хорошо пели С. М. Буденный и К. Е. Ворошилов. Отец тоже пел, у него был отличный слух и высокий, чистый голос (а говорил он, наоборот, почему-то глуховатым и низким негромким голосом). Не знаю, пела ли мама или нет, но говорят, что в очень редких случаях она могла плавно и красиво танцевать лезгинку…
Словом, у нас тоже был дом как дом, с друзьями, родственниками, детьми, домашними праздниками. Так было и в городской нашей квартире, и, особенно летом, в Зуба-лове. Зубалово из глуховатой, густо заросшей усадьбы, с темным острокрышим домом, полным старинной мебели, было превращено отцом в солнечное, изобильное поместье, с садами, огородами и прочими полезными службами. Дом перестроили: убрали старую мебель, снесли высокие готические крыши, перепланировали комнаты. Только в маленькой маминой комнатке наверху сохранились, — я еще помню их, — стулья, стол и высокое зеркало в золоченой оправе и с золочеными резными ножками. Отец с мамой жили на втором этаже, а дети, бабушка, дедушка, кто-нибудь из гостей — внизу.
Центром жизни летом были терраса внизу и балкон отца на втором этаже, — куда меня вечно посылала моя няня. «Поди отнеси папочке смородинки» или «поди отнеси папочке фиалочки». Я отправлялась, и что бы я ни приносила, всегда получала в ответ горячие, пахнущие табаком, поцелуи отца и какое-нибудь замечание от мамы…»
