Сердце нещадно колотится о грудную клетку, желая только одного — разорваться от накатившей боли. Идрис на плече Видара оглушающе каркает. И в ту едва уловимую секунду, когда все взоры обращаются на ворона, Видару удаётся в последний раз мазнуть горечью синего цвета по умиротворённому лицу Эсфирь.

Крышка гроба с грохотом закрывается. Посланник хитро смотрит на Видара, но тот лишь усмехается, мысленно благодаря Идриса.

Посланник разводит руки в стороны, магией поднимая гроб с постамента. После того, как он оказывается в могиле склепа, внутрь заходят только пятеро: Видар, Паскаль, Себастьян, Изекиль и Файялл. Стоит плакучим ивам закрыть ветвями вход, как внутри материализуется Румпельштильцхен.

— Красивая церемония, Вы постарались на славу, мой Король, — разрушает тишину Старожил.

Но его никто не замечает, тупо пялясь в переплетённые ветви надгробия, украшенного чёрными лилиями.

Осознание реальности оказалось страшным, леденящим душу.

Каждый из них знал, что это путь к спасению их несносной ведьмы, их прекрасной и величественной Эсфирь. Но знание это становилось пустым при виде раскрытой могилы, гроба внутри и небольших горок земли, которым надлежало превратиться в ровную поверхность и принять в свои владения ростки камелии. Всё становилось по-идиотски неправильным. А их Эсфирь сноваодна. В темноте. Борется за жизнь.

Молча, в абсолютной тишине, Поверенные, Паскаль и Видар встают на колени, прикладывая ладони к земле.

Первая дрожь под ладонями, и Видар чудом удерживается от того, чтобы не нырнуть на дно могилы. Быть рядом, когда она проснётся — становится тем самым желанием, допустив которое, впитывается в кровь и несётся по всему организму.

Крошки земли поднимаются вверх и, словно вальсируя друг с другом, начинаются опускаться на крышку гроба.

Паскаль прячет глаза, сильно склонив голову вниз, но все знают, что никому невозможно сбежать от настигнувших лезвий-эмоций.

А они безжалостно, на внушительной скорости, летят в грудь, голову, живот, руки, ноги, проходят навылет, застревают в костях, путаются в нервных окончаниях. Причиняют невыносимую жгучую боль.

Когда последние крохи земли падают уже на ровную поверхность, все, кроме Видара, убирают ладони. Никто не осмеливается одёрнуть его, выловить из накатившего морока, только настороженно наблюдают, как он сжимает в ладонях землю до побеления костяшек; как пустой взгляд, направленный на противоположную зелёную стену склепа сначала окрашивается в пыльный василёк, а затем зрачки расширяются настолько, что за ними цвет распознать практически невозможно, всю синеву поглотили страх, боль, отчаяние.

Нескончаемое горе напитало и разрядило воздух. Видар неаккуратными мазками скользит взглядом по ветвистым надгробиям отца, матери и останавливается на собственной жене.

С губ слетает смех. Хриплый, нездоровый, ставящий жирную точку.

— Видар, нам нужно посадить цветы, — Файялл единственный, кто находит в себе силы подойти к альву и положить огромную ладонь на плечо.

И, видимо, великан — единственный, кого готов слушать Видар, потому что смех затихает, а сам король покорно поднимается, не отрывая взгляда от высеченного на ветвях имени — Эсфирь Лунарель Рихард. Королева Истинного Гнева. Верховная ведьма Тринадцати воронов.

Он всё-таки уступает место Румпельштильцхену.

— Это точно сработает? — тихо спрашивает Паскаль, за что ловит на себе недовольный взгляд Старожила.

— Сработает. Вопрос лишь — когда? — бурчит он, пересаживая цветок из небольшого ящичка в борозду на могиле.

Румпель упорно молчит, не рассказывая, что в день, когда ведьма получила предсказание от Дочерей Ночи — он попросту забыл про кружки, в которых это самое предсказание и было оставлено. Но на днях, когда невидимая сила с подвигла его к уборке — Старожил собственными глазами увидел буквы из чаинок, покрытые плесенью. Тогда-то всё и встало на свои места, дело оставалось за малым — уговорить ревностного короля-собственника. И если всё пойдёт так, как надеялся Румпельштильцхен, то росткам камелии достаточно нескольких часов, чтобы проломить стенки гроба и окутать корнями тело Верховной, а там — ещё несколько часов, и она очнётся — разъярённая тем, что её прекрасное платье засыпано землей, а собственная коронация пропущена.

Изекиль скользит взглядом сначала по Паскалю, а затем по Видару. Они словно стали отражениями друг друга. И, пожалуй, единственное, что позволяло их различить — это внутреннее ощущение боли. Изи была уверенна в том, что Паскаль, прочувствовав сильнейшие удары по своему организму, душе, разуму — сделает всё, чтобы его окружение никогда не знало, что это такое. Но Видар… Видар другой. Он был готов утопить весь мир в те чувства, которыми захлёбывался сам. И всё выдавало в нём это желание: залёгшие тени под глазами, ещё более заострившиеся скулы, неестественно бледный цвет лица, желваки, что постоянно жили в напряжении и белая прядь в волосах, настолько кипельная, настолько блестящая, буквально кричащая: «Тьма завладеет им, методично-играючи, переманит на свою сторону. Его план осыплется так же, как когда-то рассыпалось сердце. Он сломается от собственной боли и тогда, будет убивать даже не по приказу Тьмы — ради удовольствия. Так и будет!»

Изекиль промаргивается, пытаясь понять, куда все так заторопились, и почему Видар прожигает её взглядом.

— Пойдём, Изи, — тихий шёпот Себастьяна обволакивает сердце, и шпионка, наконец, понимает: Видар просит всех уйти.

Она слабо кивает, боясь кинуть лишний взгляд в сторону могилы, а затем следует за мужчинами, зная наверняка, что Видар сейчас водит челюстью из стороны в сторону, сжимает кулаки и усаживается прямо напротив ветвистого надгробия.

Каждая витиеватая буква её имени словно отпечатывалась на рёбрах, костях, органах, в трещинах ярких сапфировых глаз, снова и снова, пока место не закончилось.

Она была внутри, под землёй, совсем одна. Видар сильно жмурится. Она снова одна в его королевстве, только в этот раз — больше не чужая, ни земле, ни ему, ни его семье. Она стала частью его, и он не сумел оградить, спасти, он не смог ничего, кроме как начать прислуживать Тьме.

Где-то в гортани застыл комок извинений, мольбы, воя, её имени, что обжигало каждый участок языка.

Видар аккуратно проводят ладонями по земле, а затем подцепляет пальцами нежные лепестки камелии, поворачивая голову в сторону надгробий родителей.

— Матушка, отец, присмотрите за ней, пока меня нет рядом.

И тёплый ветер прорывается сквозь преграду из ветвей плакучих ив, нежно потрепав волосы. Спина Видара содрогается, словно принимая на себя несколько ударов клинком.

Но на деле же — всё это существовало лишь в голове. В первые за несколько недель Видар больше не чувствовал расколов в земле, не вслушивался в разрушения, не держал себя на грани раздумий: «Стоит ли вообще сохранять эту землю?».

Всё закончилось. Тело королевы упокоилось, предки приняли её, земля обнимала каждый лоскуток. И лишь какая-то неясная надежда продолжала мерцать путеводной звездой: она вернётся к нему.

Видар задерживает лепесток камелии в пальцах только сейчас замечая цвет: нежно голубой в обрамлении светло-зелёного.

«Смерть Ваша ясна как небо голубое, зелена как трава после дождя».

Видар в удивлении замирает. Он — умерший вместе с ней, в треклятой битве, смотрел во все глаза на голубое небо лепестков, на светло-зелёную траву после дождя. И в этих цветах заключалась надежда на свет, на жизнь, на их воссоединение. Смерть знаменовала собой вовсе не конец. Она дарила надежду. Служила благословением.

И открытие это так поражает Видара, что он чуть не порывается раскопать могилу, размножить цветы до бесконечности и усадить ими каждую тэррлию собственного королевства изнутри и снаружи.

Если бы только он догадался раньше. Если бы понял. Ей хватило бы двух минут под землёй, чтобы та напитала её соками и оживила.

Теперь он знал точно — она вернётся. Вернётся, потому что всё это время предсказания не сбывалось из-за неправильного толкования. Но сейчас он был уверен, как никогда. Его Королева воскреснет. А вместе с ней воскреснет и он.