На малом расстоянии от первой кадирги шла вторая – не так богато украшенная. Пенн уже не имел сил радоваться и смотрел на нее исподлобья таким взглядом, что любой, встретившийся с ним глазами, должен был бы умереть.

Образцовый слуга Эсад-паши по имени Селим с куршеи на носу второй галеры смотрел в море и в пенном следе впереди идущей галеры, более тяжело нагруженной и богато украшенной, увидел человека. Он крикнул, чтобы несчастному кинули веревку, и вдруг с палубы кто-то, чей голос исказился от изумления и ужаса, воскликнул: «Эсад-паша!» Тотчас, повинуясь окрику, гребцы подняли весла. Трое матросов обвязались швартовочными канатами и бросились в воду.

Когда Эсад-пашу подняли на борт, Селим был так обескуражен его видом, что закрыл лицо рукавом. Сын всемогущего Фазыл Мустафы не мог подняться на ноги, не мог произнести ни слова. Жестами он дал понять, что ему нужна вода – ему тут же принесли воды, винограда и фиников, и он набросился на воду, игнорируя остальное. На нем не было ни верхней одежды, ни тюрбана, благородные черты искажала гримаса мучения. Тут же, хоть спасенный сам не находил в себе сил говорить, стало очевидным ужасное преступление, совершенное против него: он не сам упал за борт, предатели, бывшие с ним на кадирге, заковали его в железо, чтобы он наверняка утонул.

На всем втором корабле Селим был наиболее приближенным к паше человеком и носил самое дорогое платье, поэтому он, не поднимая лица, снял с себя энтери и накинул на плечи спасенному. Прибежал мастер, принес инструменты, чтобы снять с сына визиря позорное железо – тот был близок к безумию и смотрел так, словно никого не узнавал. Однако вскоре, поняв, что здесь к нему проявляют подобающее уважение, немного успокоился, позволил расковать себя и проводить в каюту.

На палубе Селим и его люди остались, чтобы обсудить увиденное. Они спорили, кричали – каждый доказывал другому, что больше него возмущен беззаконным покушением на жизнь человека происхождения столько высокого. Покричав, сошлись во мнении, что среди команды головной галеры оказались мерзавцы, позарившиеся на богатства из Аравии. Однако – в том мог убедиться всякий – злодеи не предпринимали никаких попыток скрыться. Уверенные в безопасности и безнаказанности, они шли себе как шли прежде – вероятно, полагая возможным прибавить парусов и ускользнуть в любую из ближайших ночей.

Селим рассудил про себя, что вознесется выше, если сумеет защитить имущество визиря, и составил хитрый и смелый план. Не медля, он велел передать на первую галеру просьбу остановиться и оказать помощь. Людям на своем судне он раздал все огнестрельное оружие, какое было на борту, и приказал изготовить к бою шесть пушек.

На первой галере не заподозрили неладного; судно сбавило ход и легло в дрейф, покачиваясь под ветром. Ни у кого на палубе не было видно оружия. На носовую площадку заранее вызвали старого толстого плотника, чтобы поскорее определить род повреждения.

Едва галеры поравнялись бушпритами, по знаку Селима из портов показались пушки, из-за мачт, фальшбортов и парусов выскочили вооруженные матросы.

– Перебросьте на наш борт доски и – кто причастен к злодейству – перейдите к нам. Тогда мы сохраним вам жизнь, если это будет возможно! – закричал Селим.

– Вы бузы опились? На веслах посидеть захотели? А ну бросайте оружие, запорю!

Селим вздрогнул: на палубе головной галеры появился Эсад-паша. В своем малиновом энтeри, с золоченой саблей за кушаком; он стоял, подбоченясь, и визгливо покрикивал – поблескивала на солнце умащенная маслом черная борода. Слуга пал бы ему в ноги, если бы не знал, что настоящий Эсад-паша лежит в покоях на юте.

Остальных матросов второй галеры тоже поразило появление двойника. Многие в замешательстве опустили ружья. Селим пребывал в крайнем замешательстве, однако мысль, что его голова в любой момент может слететь и покатиться по доскам, придала ему решительности и способности быстрее соображать.

– Не стреляйте друг в друга! – крикнул он, видя, что на головной галере принялись доставать мушкетов. – Здесь присутствует некий обман! Нехорошо будет поубивать друг друга из-за мошенника! Подождите минуту!

Поскольку все были в недоумении и никто не испытал злобы, кровопролития не произошло: все согласились посмотреть, что еще Селим скажет и сделает – вдруг он, к примеру, сошел с ума, а чужое безумие – это всегда занимательно. Селим же с колотящимся сердцем побежал в к надстройке на корме, вошел внутрь и отдернул портьеру с дверного проема каюты. Ему было страшно: на короткое мгновение он усомнился, не приснились ли ему события этого утра, не было ли это мороком – вдруг в каюте не окажется никого, или одна груда черепков будет лежать в одеяле.

В полумраке сквозь разноцветные стеклышки в окне на ковры, столик и плоскую лежанку падали желтые, синие и зеленые солнечные лучи. У дальней стены, в тени, на одеялах, раскинув узкие крылья, лежал альбатрос с человеческим лицом, одновременно страшным и жалким: худым, заостренным, обрамленным имятыми грязно-белыми перьями. Селим вскрикнул и попятился, но, сморгнув, увидел, что потемки сыграли с ним шутку: конечно же, на одеялах лежал Эсад-паша – он раскинул руки на складках стеганой ткани, чтобы ободранные железом запястья оказались на весу и ни к чему не прикасались, а бледность оливковой кожи, которой никогда не касались солнечные лучи, походила на белизну блестящих перьев. От шума сын Кёпрюлю проснулся, приподнял голову и вопросительно посмотрел на вошедшего.

Вздох изумления прокатился по головной галере, когда настоящий Эсад-паша – с непокрытой головой, без дзагшин, в одном шитом зеленой нитью полупрозрачном муслиновом каисе, словно вызванный с брачного ложа, появился на палубе. Люди подбегали к борту, чтобы рассмотреть его получше. Кто успел вооружиться – побросали фузеи и пистолеты. Самозванец в малиновом энтери был поражен больше всех, словно увидел привидение. Его глаза вылезли из орбит, борода встала дыбом, он бормотал священные слова и в страхе озирался.

В первый момент все, даже Селим, подумали, что паша в зеленом и паша в малиновом похожи как близнецы, но чем дольше смотрели, тем тверже убеждались, что настоящий паша стоит полураздетый. Пусть у него были раны на руках и ногах, пусть на нем не было ничего из его обычного убранства, черты, исполненные достоинства, говорили, что он – настоящий сын Кёпрюлю. А обманщик, пусть умытый, с хорошо расчесанной бородой – обманщиком и был. Сутулый, рыхлый, напуганный, он метался по палубе и хватал то одного, то другого за рукав: «Ты же не веришь, что он – это я?» Еще минута, и всем стало очевидно, что он – дурная грубая подделка, и каждый устыдился своих прошлых сомнений.

Настоящий Эсад-паша не смотрел на обманщика, он глядел в сторону, в пустое море. Его лицо было отрешенным. О едва стоял – Селиму приходилось поддерживать его за локоть – но спину держал прямо. Когда возгласы удивления смолкли, Эсад-паша вздохнул и посмотрел на самозванца. Тот схватился за горло, будто почувствовал яд, упал, пополз и закричал:

– Я не Эсад-паша!

В ужасе от собственных слов, он зажал рот рукой, но все, кто был с ним на галере, обступили его, стали легонько пинать и требовать, чтобы он раскрыл свое происхождение.

– Не слушайте меня! – закричал несчастный. – Я скрывался среди девушек Ак-Коюнлу под буркой. Я воспользовался тем, что никто не видел моего лица, и тем, что я немного похож на Эсад-пашу… Ох, не слушайте меня, пожалуйста!

– Нет уж, рассказывай! – кричали на него со всех сторон и отвешивали тумаки и затрещины, пока он не продолжил говорить.

– Вчера под утро, когда была темень, я бросил Эсад-пашу в море и взял его одежду…

Селим вздохнул с облегчением. Его беспокоила неоднозначность ситуации, но злодей своим признанием ее уничтожил.

– Теперь послушайте меня! – крикнул Селим и в коротких словах рассказал, как в море был обнаружен закованный в железо и едва живой сын визиря.

Судьба ложного паши решилась быстро. Ему скрутила шнурком руки за спиной и ноги у щиколоток и как есть, в оскверненных роскошных одеждах, без лишних слов отправила за борт челядь, которая утром прислуживала ему. Пока люди упаковывали посылку на тот свет, они тихонько переговаривались, оправдываясь друг перед другом.