37

В пригородах следы разгрома фашистской армии долго сохранялись — до весны сорок шестого. Отступающие солдаты побросали в траншеях, блиндажах, дотах, подземных складах и железнодорожных тупиках черт знает сколько оружия. Всю Пущу и Святошино завалили. Мы его аккуратно собирали и привозили на трамвае домой. Особенно ценились эсэсовские офицерские кинжалы, напоминавшие формой рыцарские мечи, тол — глушить рыбу и мины — противопехотные, минометные — для баловства. Среди ребят Печерска, Подола, Соломенки, Демиевки взрывная техника распространилась мгновенно. Ее применяли, что называется, смело экспериментируя. Роберт и я, например, предпочитали опасные игры с минометными минами, корпус которых был выкрашен в багровый цвет, а стабилизатор в серый, как стены школьной уборной. Серийный номер и орел с квадратными плечами четко выдавливали посредине. Не ошибешься, немецкие. Из Дюссельдорфа какого-нибудь. Мин, готовых к боевому действию, не встречалось. В них следовало еще ввернуть взрыватель — пластмассовый колпачок. Вероятно, ящики с ними лежали в другом месте, да нам колпачки и без надобности — не спускать же такой маленький дирижабль носом вниз с крыши. Поубивает всех на улице. В обыкновенную винтовочную гильзу мы засовывали вьющиеся ленточки артиллерийского пороха и вставляли ее в отверстие срезанного конца. Одно удовольствие подрывать подобные игрушки в бездонных подвалах дома Гинзбурга. Эхо глухо и нутряно прокатывалось, колебало перекрытия, щебенка и мелкие обломки долго сыпались градом.

Особенно я полюбил дымовые шашки. Иметь с ними дело куда безопаснее. А форсу не меньше. Прокрутишь напильником оболочку, вложишь горючие ленты, подожжешь — дым на всю округу. Без разрывных пуль здесь обходились, детонация шашкам не нужна. В разных концах парка, вокруг бело-зеленого дворца вдовствующей императрицы Марии Федоровны мы закладывали по нескольку штук. Ахтунг! Фойер! Деревья и здания через минуту тонули в зловеще вертящихся клубах дыма. Прибегали перепуганные девушки-милиционерши и дворники, свистели, ругались. Мы драпали от них к обрыву, оттуда кубарем по кручам до самого берега — и по шоссе врассыпную. Шашки горели роскошно. Пламя пыхало белое, раскаленное, как солнце над пустыней.

Противопехотные с разными взрывателями тоже здорово наловчились использовать. Грохот по пустырям и оврагам поднимался невероятный. Вездесущий Ладонщиков, начальник горотдела милиции, сформировал специальный летучий отряд по борьбе с «минерами», и мыкался тот отряд по окраинам в потрепанных «доджах» три четверти, да опаздывали обычно. Попробуй уследи. Беспалый Сашка Сверчков догадался помещать мину — взрыватель с «усиками» или кнопкой — под деревом, через сучок перекидывал шпагат с привязанным к нему кирпичом, затем шпагат пережигал, и кирпич летел вниз.

Ручные гранаты, в которых взрыватель коварно прятался в деревянном держаке с фарфоровым шариком, самые удобные для браконьерства. Но неокрашенных держаков мы-то и не нашли. Исхитрились и приспособили наши запалы прикручивать к ним проволокой. Сдернешь чеку — будь здоров! Бабахнет как миленькая. Что вытворяли — кошмар. Иногда разворачивали оболочку напильником — до тола, в отверстие вкладывали разрывную пулю — кажется, с черно-красной головкой — и две-три ленты артиллерийского пороха. Если ленту удлинить, то гранату можно и швырнуть, но мы боялись — огонь погаснет, подрывали под камнем. Шли гранаты и на гражданские цели. Осторожно вытопив из стаканов тол, продавали их дядьке Семену, базарному слесарю. Кружки и копилки для селян получались мировые, пользовались спросом. Деньга текла в карман — и немалая — всю весну и лето сорок четвертого.

Но с куском тола, однако, ничего не сравнить. Хранился он в провощенном пакете и смахивал на мыло. С угла торчал хвост бикфордова шнура. Подпалишь его и проворней — в реку. Рванет — столб распадающейся на жемчуг воды до небес. Рыба всплывает целенькая. Гранаты крупную рвут на части, а тол глушит — пузом кверху, вроде уснула. В большом радиусе. Тащи ее сачком — и в ведро. Сачком — и в ведро. Десять минут, и в ведро будто камней насыпали. Более варварский способ браконьерства придумать трудно. Считалось, однако, что мы еще не свирепствуем, как другие, хотя Роберту с голодухи рыбы часто хотелось. Два с половиной года немцы к берегу не подпускали. Заметят с удочкой — подстрелят.

В кино, между прочим, бикфордов шнур шипит и дымится. А на самом деле огонь ведь внутри оболочки двигается, в том-то и весь секрет. Сколько покалечилось ребят! Ветер подует, спичку погасит, сразу не сообразишь, что поджег, — и нет тебя на свете. Роберт все-таки предпочитал глушить рыбу гранатой, обыкновенной. Не лимонкой, конечно. Лимонкой опасно. Лимонка — оружие оборонительное, радиус действия у нее неподходящий.

По вечерам, в одиночку, я забавлялся, пожалуй, самым невинным способом — конструировал «вентиляторы». «Вентиляторы» для таких, как я, кто войны близко не нюхал, для трусоватых. Берешь винтовочный патрон, заточенный гвоздь, лист бумаги и проволоку. Вначале заворачиваешь патрон таким образом, чтоб дно гильзы и край листа находились на одном уровне. Выше капсюля, в корпусе гильзы есть круговая канавка. Закрепив на ней поверх бумаги проволоку, обматываешь патрон целиком так, чтобы лист не скользил, прилегал плотно. К свободному концу прикручиваешь гвоздь. Затем, аккуратно надрезав с противоположной стороны бумажную трубку, отгибаешь полосы — получается своеобразный стабилизатор. В последнюю очередь острие гвоздя надо наставить на капсюль, а проволоку выровнять, и снаряд-монстр готов стремглав лететь с балкона вперед шляпкой. Гильзу разворачивало превосходно. Звук куда громче пистолетного выстрела. Не сработал «вентилятор» сразу — шагай к нему спокойно.

Но бабахало! Всегда бабахало!

38

Демобилизованный сержант-десантник Василий Тимофеевич Гусак-Гусаков — что за странная фамилия! — подцепил Роберта и меня на Бессарабском базаре. Там мы, впрочем, ничем серьезным не занимались. Иногда продавали из-под полы, тайком, глушеную рыбу. Иногда старые китайцы Чан и Линь нанимали нас подвязывать резинки к «волшебным апельсинам». Иногда мы становились в очередь для хозяек за каким-нибудь дефицитным продуктом и получали от них приличную мзду. Таскать крестьянам корзины с яйцами или мешки с картофелем мы брезговали — тяжело. На кино, на газировку, на пирожки с мясом и на прочие удовольствия больше заработаешь мелкими услугами. И совесть не мучает — не воруем ведь и не спекулируем. Вася с ходу предложил нам войти в долю: его капитал — наш труд. Без тени сомнения он выложил четыре пачки шикарных сигарет с голубенькой наклейкой «В дар от мексиканских евреев». Кто такие мексиканские евреи, нам неведомо, но табак у них по нынешним временам отменный, медовый.

— Сторгуйте, пацаны, врассыпную и не продешевите. В них опиум подмешан для сладости воображения. Покупателю прежде растолкуйте, — бодро проинструктировал нас Вася.

И тут я впервые получил преимущество перед другом. В эвакуации на Кишмишном рынке я путался с планакешами, жевал нас, а чтобы не околеть с голоду, продавал холодную воду из амфоры по десять копеек стакан. Каждую неделю у сиропщицы Зойки я должен был оставлять хруст, то есть рубль, для короля рынка свирепого Майдыка, который отрекомендовывался не иначе как уполномоченным великого шейха Абдиль-ибн-Шарафи-аль-Хуссейна из афганистанского города Кабул. Я не знал, ни где расположен Кабул, ни по какому праву с меня взимают дань для шейха. Король, однако, обладал железным кулаком. Именно в Афганистан, в Кабул, через нашу государственную границу все люди, которые хотели избежать основательной трепки, — в том числе, конечно, и я, — обязаны однажды в году отправить караван с золотыми слитками. В абсолютной тайне. Кто проболтается, тому язык пригвоздят печко́м к рундуку, то есть сделают «бабочку».

— Никакая погранзастава караван не задержит, — хвастал Майдык перед Зойкой-сиропщицей. — Сам Абдиль-ибн-Шарафи-аль-Хуссейн благословил меня на подвиг веры. Кто не подчинится — секир башка. Никакой Лазинкевич не поможет.