С 1948 по 1950 год в страну въехало больше всего ди-пи по программе массового переселения: это время начала холодной войны в Австралии и в остальном западном мире, когда и в политических кругах, и в народе усилился страх перед коммунизмом. Прежде всего боялись нежелательных настроений среди собственного населения, но затрагивало все это и сферу иммиграции. Русские переселенцы были не единственными и даже не главными объектами подозрений. Тревогу вызывали и мигранты из Средиземноморья – и это понятно, поскольку в Италии и Греции коммунисты были весьма мощной политической силой[805]. Были коммунисты и среди британцев, иммигрировавших в Австралию, и некоторые считали, что не следует пускать их в страну, или потом нужно отказывать им в натурализации[806]. У одного из этих британских иммигрантов имелись связи с русскими. После войны, находясь в качестве британского солдата на службе в Германии, Сэм Нельсон познакомился с девушкой Марией и женился на ней. Мария, ди-пи и медсестра, имела многонациональное наследие, типичное для выходцев из СССР: русскоязычная эстонка, она родилась в Советском Закавказье, в Баку. После переселения в Австралию Нельсон вступил в Компартию Австралии, но это привело к конфликтам с родственниками, которые ранее выступили организаторами его приезда, и он вернулся в Британию. Оказавшись там, Сэм и его жена решили уехать в Советский Союз. Мария подала заявление на репатриацию и получила разрешение вернуться на родину вместе с двумя детьми. Неизвестно, позволили ли Сэму приехать вместе с семьей: советская власть, стремившаяся завлечь в СССР бывших граждан, как правило, весьма прохладно относилась к их супругам-иностранцам, обретенным где-то за рубежом, даже если те были коммунистами[807].
В отличие от перемещенных лиц, мигрантов из средиземноморских стран и из Британии не подвергали систематическим политическим проверкам; и о существовании таких проверок часто сообщалось для того, чтобы унять в австралийском обществе страхи перед русскими и восточноевропейскими иммигрантами. Тем не менее эти страхи не исчезали, особенно среди австралийских спецслужбистов, которые помнили, что русские в Австралии еще до войны питали симпатию к социализму и к СССР. В придачу, как только ди-пи стали прибывать по морю, на этих людей посыпались обвинения в коммунизме и нацизме со стороны других пассажиров, плывших с ними на кораблях[808].
Первыми жертвами стали русские, в особенности русские евреи, приехавшие в 1946 году из Шанхая, и в их числе – Исаак Фицер, на которого донес судовой казначей парохода «Неллор». А в ноябре 1948 года из Европы прибыло панамское судно «Дерна», среди его 545 пассажиров было некоторое количество евреев, на которых оказалось написано множество доносов. На Сэма Фишмана, молодого польского еврея, щеголявшего в гимнастерке и задиравшего пассажиров-прибалтов, которых он считал пособниками нацистов, донесли как на коммуниста сразу двое попутчиков – эстонец Вернер Пууранд, бывший капитан, и представитель IRO на борту корабля, полковник Огден Хершо. Когда пароход пришел в порт Фримантл, на борт взошли два полицейских вместе с сотрудниками иммиграционной службы и несколько часов продержали пассажиров в ожидании, не давая высадиться. Разумеется, мигрантов эта проволочка очень встревожила. Молодая полька, косвенно вовлеченная в эту историю, боялась, что ее будущее омрачит темное пятно, тем более что по судну распространялись слухи о том, что австралийские спецслужбы «беспощадны… если уж начнут охотиться на жертву, так не отстанут»[809].
Газетчики, встречавшие пароход с иммигрантами в порту, сразу же ухватились за эту историю, и вскоре публикации в прессе стали разбирать в парламенте. Преподобный Генри (Джо) Галлетт, представитель Либеральной партии из Хенти, задал министру иммиграции вопрос о сообщениях, что «во время плавания молодые евреи устраивали митинги, распевали советские песни и предпринимали систематические попытки познакомить мигрантов с коммунистическим учением». Колуэлл отреагировал на вопрос весьма резко: он решительно отрицал, что на борту корабля происходило что-либо неподобающее, и не упустил возможность нанести противнику ответный удар, отметив, что у одного из обличителей, подполковника Хершо, «сомнительная репутация» – «похоже, он из фашиствующих типов»[810]. (Что любопытно, Колуэлл не стал выдвигать аналогичное обвинение против эстонца Пууранда, хотя вполне мог бы это сделать, учитывая прошлое Пууранда, но Колуэлл столь же болезненно относился к любым намекам на то, что его любимые мигранты-прибалты – бывшие нацистские пособники, как и к огульным обвинениям ди-пи в связях с коммунистами.)
Похожую тревогу били в прессе и в парламенте из-за сообщений о том, что пассажиры на борту «Фейрси», прибывшего в Австралию в середине 1952 года, выражали во время плавания «несомненные симпатии к коммунизму», и это наводило на мысль, что в отношении этих людей «политическая проверка была не такой тщательной, как следовало бы». В отличие от пассажиров «Дерны», прибывавших с правом на высадку (проезд пассажиров-евреев оплачивала американская еврейская благотворительная организация Общество помощи еврейским иммигрантам), на борту «Фейрси» находились участники программы массового переселения из лагерей перемещенных лиц, то есть за их переезд отвечали IRO и правительство стран Содружества[811]. В 1950 году министерство иммиграции получало анонимные письма, в которых утверждалось, что среди пассажиров «Скаугума» находятся «150–200 евреев с фальшивыми бумагами и документами и заявленными профессиями. Это коммунисты – преступники и шпионы». Проведенное расследование показало, что эти утверждения «не были беспочвенными», поскольку среди пассажиров действительно были пятьдесят три мигранта из Венгрии, которые, хотя и были отнесены к католикам, протестантам, православным или даже мусульманам, вероятно, на самом деле были евреями (вопрос о том, были ли они к тому же коммунистами, явно не изучался)[812]. В сентябре 1951 года, когда из Китая на борту «Чан Тэ» прибыли Кощевские, на берег уже поступило донесение о коммунистических взглядах Наташи, на борт парохода сразу же взошли сотрудники иммиграционной и таможенной служб и учинили в каюте Кощевских обыск. Ничего обличительного найдено не было. Тогда с Кощевскими провели продолжительную беседу на борту, затем отвели для дальнейших расспросов в министерство иммиграции и, наконец, выдали им разрешение на высадку[813].
Если суда становились центрами изготовления политических доносов, то и с мигрантскими лагерями дело обстояло не лучше. Там тоже нередко вспыхивали конфликты на национальной и религиозной почве, и – как это случалось и на пароходах – евреев чаще всего обвиняли в приверженности коммунизму, а прибалтов – в пособничестве нацистам. Некоторые из этих обвинений были идеологически мотивированными, в других же случаях люди просто сводили личные счеты. Один член НТС в лагере Бонегилла объявил коммунистами других мигрантов, проживавших в том же лагере[814]. Один поляк, католический священник, живший в центре для мигрантов в Батерсте, уличил другого мигранта в том, что тот является евреем, хотя и выдает себя за католика, а также в распространении просоветской пропаганды[815]. Мигрант-украинец, «рьяный антикоммунист, на грани фанатизма», пытавшийся сформировать в лагере Батерст группу власовцев, обличил другого ди-пи, тоже выходца из СССР, в просоветских настроениях и в продаже контрабандного спиртного. В беседе с австралийскими властями объект его обличений, приехавший в Австралию под видом поляка под вымышленным именем, поведал сложную, запутанную историю своей жизни, полной злоключений. Этот человек признал, что, как и большинство советских детей, состоял когда-то в советских молодежных организациях (пионерской и комсомольской), однако заявил, что уже не является коммунистом и даже «хочет участвовать в новой войне, на этот раз против красных». Сотрудник, проводивший с ним беседу, передал его слова следующим образом: «признает, что являлся коммунистом с восьмилетнего возраста»[816].
