Диверсии каждый день...

Инспекция из Берлина, гестапо требовали самых решительных мер. Третий день проводился в помещении главной комендатуры инструктаж офицерского состава комендантских служб. Машины запрудили не только двор, но и улицу. В актовом зале комендант города зачитывал приказы командования.

А у проходной, неподалеку от часового, нетерпеливо прохаживался обер-лейтенант с челкой и усиками совсем как у Гитлера.

— Доннер веттер! — ругался он. — Не могут дать воду даже в комендатуру. Чем только не приходится заниматься в этой, с позволения сказать, столице!

Он ждал водопроводчиков. Наконец они пришли, спустились в подвал, но скоро вернулись — забыли-де вентиль и подмотку.

— Я из вас самих сделай хороший подмотка! — возмутился эсэсовец. — Где забыли?

— На Пересыпи, господин хороший.

— Марш в моя машина! — рассвирепел гитлеровец.

Выехав со двора, черный «опель» эсэсовца помчался по Маразлиевской. Но в конце улицы обер-лейтенант остановил машину, высадил водопроводчиков:

— Дойдете пешком.

Не прошло и пяти минут, как грохнул взрыв такой силы, что на соседних улицах с домов посыпались черепица и стекла. Дрогнула земля. Словно из гигантского кратера поднялось над комендатурой огромное черно-бурое облако. Монументальное здание осело грудой кирпича и щебня.

Завыли сирены...

Поздно вечером через Усатовскую штольню в катакомбы спустился Федорович. Пришлось пройти под землей не один километр. С непривычки еле доволок ноги, но сообщения, с которыми он шел, стоили того: уничтожены начисто «пороховые погреба» — несколько эшелонов взрывчатки, снарядов и бомб; взлетела на воздух главная комендатура — 147 офицеров, чуть ли не весь командный состав комендантских служб с генералом во главе. От таких взрывов задрожал кое-кто, наверное, даже в Бухаресте.

По условиям конспирации в непосредственный контакт Федорович входил лишь с командирами своих «десяток», о многих операциях в городе, естественно, не знал.

— Говорят, фугас был заложен под комендатурой заранее и взрыв произведен по радио, — сообщил он Бадаеву.

— Очень может быть, — согласился Бадаев. — Радио в наши дни творит чудеса!

Хорошие вести подняли дух всего лагеря — повариха закатила праздничный ужин. Для начала и в самом деле получалось все сверх ожидания гладко, даже лихо.

Но среди полученных сверху сообщений были и тревожные. Связанный с нашей разведкой известный Бадаеву информатор — немец по имени Курт предупреждал, что «водопроводчикам» лучше в депо не возвращаться — взрыв комендатуры поднял на ноги весь гарнизон и жандармерию. Он же сообщал о засадах в санатории имени Дзержинского и у штолен Дальника. Случилось непредвиденное: оккупанты напали на след отряда, который не действовал и должен был еще длительное время оставаться в консервации, накапливать силы, — на след Гласова. Связаться с Гласовым мог только лично Бадаев.

Загадочными были и сообщения Елены. То, что румынский капитан — контрразведчик, было уже очевидным. Но румынская служба секретной информации, сигуранца имели своих переводчиц. Да и мало верилось, что румынский контрразведчик не владеет французским или немецким языком. Почему капитану понадобилась переводчица со стороны?

Помочь разобраться во всем этом мог только Курт, несомненно осведомленный и об одесской контрразведке, и о госте, которого ждал командующий оккупационными войсками Одессы Гинерару. На личную связь строжайше законспирированный Курт выходил лишь с одним Бадаевым. Все складывалось так, что Владимиру нужно было выйти в воскресенье в город самому.

Разрешение на выход из катакомб давал только совет отряда. Пришлось собирать его опять. Все действия Бадаева и связных наверху, действия групп боевого обеспечения были оговорены и по установившемуся уже порядку: прорепетированы у плана города.

От связанного с партизанами портного принесли сшитые специально для Бадаева костюм и пальто.

В катакомбах хранить все это было рискованно: вещи приобретали специфический запах подземелья. По-европейски одетый Бадаев вышел через Усатовскую штольню к парку у лимана. Там ждала его запряженная рысаком пролетка. На облучке сидел извозчик с протезированной правой ногой. Прежде он был ломовиком, теперь на чем-то поднажился, обзавелся своими рысаками.

Рысак быстро домчал Бадаева до города. У вокзала «коммерсант» расплатился с извозчиком и тут же исчез, затерялся в толпе...

После эвакуации советских войск Одесса сразу оказалась в глубоком тылу оккупантов. И в город, слывший сокровищницей Черноморья, к морю, которое еще древние греки называли «эвксинским» — ласковым, сразу хлынули отовсюду всякого рода «бывшие» — коммерсанты, дельцы, спекулянты. Как воронье на добычу, потянулись следом аферисты, жулики. Кишел всей этой нечистью город, особенно привокзальный рынок Привоз. До войны он был выставкой лучшей колхозной продукции — теперь превратился в толкучку, на которой продавали и перепродавали все на свете.

С чувством омерзения пробирался сквозь галдящую толпу Владимир. Кого тут только не было! Дама в старомодном боа выторговывала у старьевщика колоду атласных игральных карт. Тощий трясущийся старик, стуча от холода зубами, бормотал: «Виды, панорамы Одессы-мамы!» Солдатам и франтам подсовывал порнографию.

— Солена ставридка! Солена ставридка! — визгливо выкрикивала торговка рыбой.

— Фунты, доллары, франки! — бубнил валютчикменяла.

Перед румынским офицером увивался какой-то субъект.

— Или меня мама родила слепым, не вижу, что надо господину офицеру? Десять лей — и маете фатеру с девочкой. Фарте буна фата! Всего десять лей! Будь я гад до деревянного бушлата, если не скажете спасибо.

Пьяные эсэсовцы облепили рессорную пролетку, впрягли в нее еврейскую семью — женщину, старика, девочку, нахлестывали несчастных плеткой, у луж останавливали:

— Вы есть жидовски свиньи. Полезайте в грязь!

Пересек Бадаев Привоз, зашел в табачную лавчонку, тоном завсегдатая потребовал:

— Мои папиросы!

— Начинить пану коммерсанту фильтрами?

— Да, конечно.

— Тогда треба подождать!

Хозяин лавки указал на кресло и столик:

— Там газета, пан коммерсант может почитать.

Чего только не было в этой, с позволения сказать, «газете» — официозе «Транснистрии» — не выдумать, кажется, подобной галиматьи и нарочно:

«Перпетуум-мобиле! Вечный двигатель! Изобретен мною. Ищу компаньона с капиталом для сооружения модели».

«Беспружинный бандаж системы, «Виктор Фишер». Последняя новость в области ортопедического искусства. Удерживает грыжу больших размеров, удобен днем и ночью. Полезен тем, кто страдает от кашля».

«Хиромант, френолог, оккультист с 48-летней практикой предсказывает по планетам и руке лично и по фотокарточкам».

Жирным шрифтом выделялось распоряжение префекта: «Дети от 7 до 12 лет должны явиться для выполнения сельскохозяйственных работ на ферму имени королевы Марии. Неявившиеся будут отправлены на аналогичные работы в Германию».

Ведомство культуры сообщало о закрытии начальных и средних школ за недостатком топлива.

И тут же оповещение: «Дому свиданий для немецких и румынских офицеров при ресторане «Ша нуар» выданы медико-санитарные санкции».

Но были и объявления, порадовавшие Владимира. «Оптический магазин открывает господин Марцинковский». Группа «Зоркий глаз» — десять человек. У каждого из десяти — своя «десятка». И сколько их, таких групп, создано уже в городе...

Нет, не сдана Одесса, сняты лишь видимые рубежи обороны. Нахлынувшая нечисть копошится наверху, а где-то в богатырской груди города мужественно, уверенно бьется его непокоренное сердце. И чем свирепее неистовствуют каратели, тем ярче разгорается пламя партизанской войны...

Пока Бадаев просматривал газету, хозяин лавочки начинил ему противоникотинными фильтрами папиросы. А в фильтрах были сообщения от портовых, биржевых, транспортных «десяток». Их нужно было расшифровать и наиболее важные сведения закодировать для Москвы, чтобы передали по радио сегодня же. Владимир зашел в фотоателье. Среди бутылок с проявителем, закрепителем и прочими фотохимикатами здесь всегда был пузырек с бесцветными чернилами. Текст сводки Бадаев разместил в междустрочьях газетной передовицы.