— Бери и дуй наверх, — распорядился Губачев. — Гонять буду сам. С непромытым не возвращайся... Сбоку придется лаву брать, справный должен быть молоток!

Побежал Тимофей наверх. Никогда еще не было так светло, радостно у него на душе, жизнь словно повернулась другой стороной...

Что было? Пятистенная, рубленная из кряжей на века-вечные хата, наглухо забранный кругляшами двор. Корова, телки, три вонючих поросячьих закутка. И каждый день, как только помнит он себя, одно и то же: «Тимоха, свиньям неси! Тимоха, корове сена задай! Телкам пойло приготовь!»

Парни, девки вдоль реки с гармошкой, с песнями, а Тимоха и отец с косами в лес, на закатную росу... До луны накосить, перетаскать и целый день потом ворошить треклятое сено в огороде. Да так, чтобы никто не заприметил, не полюбопытствовал, откуда сено. Разлопоушишься — ремня! Уж бритвой скоблился, а батькин ремень нет-нет да и пройдется с потягом по спине.

— Зверь! — заплачет мать.

— Не скули! — гаркнет на нее отец. — Должен Тимока самостоятельным быть. Душу вытрясу, а самостоятельным сделаю!

Начали на селе раскулачивать, поставил отец сыну штоф самогона:

— Взрослый уже, понимать должен. Расшабашат нас, как пить дать... Газету ноне видел: призыв на шахты, рудники... Почетное, стало быть, дело... Давай, малый, езжай на годок-другой. Будет в семье рабочий человек — не тронут. А там, глядишь, и поуспокоится.

На руднике только и увидел Тимофей другую жизнь: радио стал слушать, кино смотреть, в клуб ходить. Там и приглянулась парню Дуняша, будто ручейком в душу влилась...

Проводил Губачев насмешливым взглядом Тимофея, подмигнул Дуняше:

— Прытко бегает нонче — ты повлияла, — приблизился к девушке. — Влиятельная... И на меня влияешь...

— Не балуй! — сурово предупредила Дуняша.

Но Губачев привалился к ней, в лицо Дуне ударило его жаркое дыхание с водочным перегаром.

— Не дури, крикну!

— Кому? Тут, девонька, могила!

Рванулась Дуняша в сторону.

— Верткая! — покачал головой Губачев. — Силком не буду... Без интересу силком, сдружимся и так.

— Чтой-то мне дружить с тобой — жена есть!

— Нету жены, ушла...

— Пьянью беспробудной стал — вот и ушла.

— Душу скребет, с того и пью... Забыться бы хоть чем...

Цепкими, как клешни, руками он сгреб Дуняшу, впился пропахшими махоркой губами в рот девушки.

Вырвалась Дуня, не помня себя, ударила Губачева по голове лопатой. Схватился за голову, отпрянул.

— В кровь рассекла! Что бывает за такое, знаешь?! Могилка уже вырытая!

Бросилась Дуняша бежать. Поймал. Закричала — стиснул так, что не вздохнуть.

— Ну что ерепенишься? Не я, так другой... Не в конторе своей, под землей... Знала небось на что шла!

Изловчилась Дуня, ударила со всей силы головой ему в переносье, но стукнулась виском о выступ, осела в беспамятстве.

Губачев озверел, темным хмелем налились глаза...

В забой вбежал вернувшийся Тимофей.

— Что делаешь? Га-ад! — с отбойным молотком в руках он двинулся на Губачева.

Тот прижался к Дуняше:

— Убьешь и ее, дурак!

Изловчившись, дернул Тишина за ногу. Покатились оба хрипящим клубком по забою. Увидел кто-то драку, сбежались вагонщики, крепильщики. Очнулась Дуня, закрыла лицо руками, метнулась в штольню...

Судить Губачева не стали — вступился главный инженер шахты. Сам прикатил в милицию, около часа просидел с Губачевым с глазу на глаз. Потом уговорил отпустить забойщика под поручительство администрации. «Парень был на Доске ударников — не можем разбрасываться такими кадрами». Коммунарам же сказал: «Ваше воспитание налицо. Позвольте теперь заняться этим делом мне. А суда не хочет и сама пострадавшая».

Дуняша и в самом деле просила не срамить ее судами.

Через несколько дней главный инженер вызвал к себе Молодцова. Вынул из папки какую-то бумагу и, будто не было у него с Владимиром никаких стычек, дружелюбно сказал:

— Вы, Молодцов, человек политически подкованный, не вам разъяснять, какой будет на селе предстоящая весна. Сплошная коллективизация... Шлем на село лучших людей... Посоветовались мы с товарищами... Вы ж у нас председатель коммуны — имеете своего рода опыт по руководству кооперированным коллективом... Замену себе найдете — взять того же Суворова, крепкий парень... А сами вы нужнее сейчас на селе...

— Я мобилизовался на уголь. Вы сами говорили: «Уголь — хлеб индустрии».

— А речь идет о хлебе народу, — продолжал главный инженер. — Весенний день год кормит. На село даны трактора, а вот механизаторов, организаторов не хватает.

Инженер говорил убедительно, но что-то в его тоне настораживало.

Вошла секретарша, доложила:

— К вам опять те девушки.

— Пропустите! — распорядился инженер. — Коммунарки, — вздохнул он. — Вот, возись теперь. Предложил им подать заявления о переводе на наземную работу, раз в забоях не получилось.

Вошли девушки.

— Написали? — спросил инженер Дуню.

— Написали, — ответила она. — Вот.

Подала несколько листков. Инженер бегло просмотрел их, пожал плечами.

— Не понимаю, что это?

— Еще пять заявлений в забой, — бойко ответила Дуняша.

Инженер деланно усмехнулся:

— Девичий бунт! Ну что ж, попробуем разобраться еще раз, — продолжал он подчеркнуто спокойным тоном. — Пошло рудоуправление вам навстречу? Пошло. Выдали вам даже отбойный молоток. Но возразили ваши же товарищи, — инженер кивнул в сторону Владимира, — и возразили не без оснований. Пришлось распределить вас подсобницами по забоям. И получилось опять черт знает что... Как прикажете поступать?

Побарабанил выжидательно пальцами по столу, бросил сухо:

— Ладно. Можете идти... Разберемся!

Девушки ушли.

— Так как же, Молодцов, — вернулся инженер к прерванному разговору, — ваше окончательное слово?

— Слово то же, — ответил Владимир.

— Что ж‚ — уже с нескрываемой неприязнью продолжал инженер. — Поговорим начистоту... Ораторствовали вы на вечере ударников насчет помойной, козыряли фактами...

Инженер потряс в воздухе какой-то бумагой:

— Вот они, факты! Заключение комиссии, авторитетной комиссии из главка. Прорыв сточных вод произошел из-за самовольных работ в соседствующей со штреком сбойке.

— Каких работ? — не понял Владимир.

— Вам виднее. Двойные, тройные нормы — дело, конечно, хорошее, но если погоня за ними вызывает такие аварии?! А?

— Вызывает аварии? Не понимаю!

— И понимать нечего, — инженер уже не скрывал злорадного торжества. — Где нашли вас? У сбойки с лопатой в руках! Подбирались к лаве сбоку... Рубанем, мол, жилу с двух сторон — нормы три на-гора сразу и выдадим. Выбрали из кровли грунт — она и рухнула.

— Вы что же, — не веря своим ушам, переспросил Владимир, — хотите коммуну обвинить в аварии?

— Факты обвиняют! — язвительно припомнил инженер Владимиру его же слова, сказанные на вечере ударников.

Владимир молчал. Заключение комиссии главка... Значит, и главк заодно. Прав Федот Данилович: «За хвост ящерицу поймаешь — хвост в руках и останется. А у нее есть голова». Есть, конечно, есть. Сжал кулаки. Не сказав ничего, вышел из кабинета. Сбежал по скрипучей деревянной лестнице на улицу, свернул с освещенной фонарями дороги в проезд между складскими заборами.

Заборы тянулись почти до отвалов и заканчивались у поросшего бурьяном пустыря. Ветер гнал по пустырю поземку, напористо, колко бил в лицо, в грудь. Вобрав голову в плечи, Владимир шагал навстречу ветру. Так легче думалось... Дело принимало не шуточный оборот, нужно было во многом разобраться. Враг оказался изворотливым.

Предлагают на село — ясно, хотят избавиться. Значит, знают за собой грехи... Но где доказательства? Владимир шагал быстрее и быстрее. Нет, не время ему уезжать на село, надо выводить на чистую воду затаившихся врагов. Борьба, конечно, не равная, не опытен он в таких делах... Съездить бы хоть в Кратово, посоветоваться с Солдатовым — ведь чекист. Поговорить бы с Тоней. Вот как получается: приезжала в такую даль, а потолковать ни о чем по существу не успели. Всегда так: встретятся и говорят о мелочах, а когда трудно, сложно, ее рядом нет... А ее, именно ее, в трудные минуты ему и недостает. Вот и сейчас: не пришлось бы даже много рассказывать — все поняла бы с полуслова...