«Газик» свернул влево, не доезжая до села, и покатил к железным воротам с красными звездочками на брусьях. Часовой отдал Степану Федоровичу честь и пропустил машину.

Их встречал молодцеватый, отчаянно смуглый лейтенант с белозубой улыбкой. Он был строен и отличался той особой воинской выправкой, которую всегда воспитывал в себе и в подчиненных Шкред и которая ему всегда приходилась по душе.

— Малов, — представился лейтенант, на секунду задержав правую руку у виска, — замполит заставы.

Шкред поздоровался с ним, и они вместе с шофером помогли выгрузиться из машины всей семье.

Пока дети были в канцелярии под присмотром дежурного, Малов показал Шкреду их будущее жилье — двухкомнатную квартиру с отдельной кухней и ванной. Зимой квартира подогревалась от труб, проведенных с заставы. Они тянулись сверху, смотрелись грубовато, некрасиво, но Шкреду с теплотой подумалось: «Одной системой сосудов соединены мы с границей, со всем бытом, с атмосферой напряжения и строгой подтянутости. Лиши нас этого, и жизнь потускнеет, потеряет свое предназначение, что ли…»

Вот приехал он сюда, оставив свою лучшую в отряде заставу, чтобы, засучив рукава, начинать все сначала: подразделение это не блистало успехами вот уже несколько лет.

Назначение это никаких особых преимуществ ему не давало ни в моральном, ни в материальном отношении: был начальником на одной заставе, стал начальником на другой — обыкновенное перемещение.

Он готов был к любым трудностям, к любому напряжению — его не испугаешь, работать он умеет. Но надо всегда знать, с чего начинать? Где главное звено, ухватившись за которое можно вытянуть всю службу, боевую и политическую подготовку?

Новая застава — все равно что новая жизнь. Да они с Машей, по-существу, и начинают ее, новую-то жизнь. Как сложатся отношения ее с детьми? Как у него получится с солдатами?

Прежде всего, его заботили, конечно, дела служебные.

А начинать пришлось совсем с другого.

Не успел он войти в канцелярию — тревожный звонок. С границы сообщили:

— Перевернулась колхозная машина с людьми.

Пришлось срочно действовать.

— Лейтенант, машину. Солдат! — скомандовал он.

Сам позвонил председателю колхоза: «Готовьтесь помочь!» В район! «Вышлите «скорую помощь»!» Сел в машину, приказав шоферу:

— В горы.

Тот понял все без объяснений.

Пока мчались вверх-вниз, круто виражируя на поворотах, Степан Федорович молчал. Еще издали увидели они перевернутый вверх колесами разбитый грузовик, смятые молочные бидоны, разбросанные по сторонам. Чуть дрогнувшим голосом сказал:

— Остановитесь.

Вдруг грузным, непослушным стало тело, словно беда всей тяжестью своей навалилась на него; он по-стариковски вылез из кабины. Провел по лицу рукой, как бы отрешаясь от усталости, и уже обычным своим шагом, твердым шагом военного, много повидавшего человека, направился к месту аварии.

Первым, кто попал ему на глаза среди раненых, был мальчик. Струйка крови сочилась из виска.

Шкред громко отдавал распоряжения солдатам: пострадавшим сделать перевязки, перенести всех в заставскую машину, класть осторожно. Поставить колхозный грузовик на колеса. А сам нет-нет да и посмотрит на мальчика.

Не всегда, к сожалению, подумалось ему, люди умеют ценить друзей, близких, пока они с ними. Он дорожил Аней — ее нет теперь рядом. Ушла, и возврата оттуда нет. Забыл ли он ее? Нет! Да это и невозможно. Без такой памяти нельзя вообще существовать человеку. Теперь надо заново учиться многому… удивляться маленьким радостям, как подарок судьбы воспринимать и солнце, и бездонное небо, и свежий ветер. Надо учиться строить отношения с Машенькой. Почаще замечать ее улыбку, слышать смех детей. Создавать хорошее настроение солдату. Из всего этого в конце-концов складывается заставский быт.

Мальчика он отнес в машину сам.

Подъехала колхозная машина, из нее вышли женщины, покачали головами, вытирая слезы, повторяли:

— Беда, беда.

К Шкреду подошла звеньевая:

— А мы слышали, что новый начальник на заставу приехал. Вот, значит, где знакомиться-то пришлось.

Не забыли люди братского его участия в общей беде — да и кто бы из пограничников поступил иначе?! — и потому с тех пор, завидев на сельской улице Шкреда, его высокую стройную фигуру, издали радушно приветствуют:

— Здравствуйте, начальник!

— Добрый день, товарищ капитан!

Он тоже остановится, непременно подойдет:

— Ну, как живете? Что нового? Не появлялся ли кто-нибудь чужой в селе? — спросит. Впрочем, на заставу в таких случаях сообщают без промедления.

Очень скоро все в округе определили его как участливого, рассудительного, доброго человека. А таким всегда верят.

В отношениях с колхозниками у Шкреда была своя политика: подготовить надежных помощников в охране границы.

На днях пришел командир ДНД — добровольной народной дружины и рассказывает:

— Лейтенант Малов в прошлом году задержал двух нарушителей границы с помощью колхозников.

Увидел кто-то из односельчан в магазине незнакомого человека. И одет он был не так, как в этих местах одеваются, и вопросы задавал странные: как пройти на шоссе, ведущее в город. Командир ДНД, предварительно распорядившись о том, чтобы чужака «заняли» разговорами, чтобы, дескать, подозрений у него не вызвать, сел на велосипед — и на заставу.

В село сразу выехала тревожная группа, доставила нарушителя, провели опознание… Таких случаев много…

Совсем недавно пограничники так отличились, что сам командующий округом поздравительную телеграмму прислал.

Шкред знал об этом случае, как знал и о прорыве, допущенном заставой в январе.

Заморозки сковали землю на контрольно-следовой полосе, совсем незаметны на ней были следы человека. Только очень внимательный и опытный пограничник увидит сглаживание неровностей почвы, вмятость мелких камушков, разрушение комочков земли, исчезновение инея. Тысячи мельчайших примет, по которым можно судить: прошел или не прошел тут человек.

Пограничник первого года службы Сергей Шувалов не сумел заметить на КСП никаких признаков нарушения границы, только старший наряда сержант Евгений Шеломов засомневался и поспешил на связь с заставой. Но микротелефонная трубка не работала. Пока добежали до соседнего пограничного наряда — время было потеряно, нарушитель исчез. Поэтому-то и заменили тут командование, поэтому-то и висела на коллективе тяжесть груза обвинения в ротозействе и разгильдяйстве.

Проанализировав срывы и ошибки в службе, Шкред пришел к выводу, что на заставе слабо еще готовятся к несению службы пограничные наряды, не достаточно воспитывается чувство ответственности за охрану порученного участка. Надо бы побольше выкроить времени на физическую и огневую подготовки, проводить вечера по обмену передовым опытом службы нарядов. Почаще проверять, как молодые пограничники усвоили изучаемый материал, как они прониклись необходимостью высокой дисциплины на службе. Все это азбучные для него истины, которые надо было последовательно и целеустремленно проводить в жизнь.

Он не хотел, чтобы о нем говорили в отряде, в комендатуре: «Новая метла по-новому метет». Он не демонстрировал на заставе каких-то своих, особых методов воспитания: службу начал ровно, спокойно, без окриков и лишней нервозности.

Приглядывались к нему, приглядывался и он. Пытался понять, почему у предшественника произошли такие случаи. Было над чем поразмыслить Степану Федоровичу Шкреду.

Он был убежден: командирского окрика недостаточно для соблюдения солдатами уставных правил. Если держаться устава формально, слепо, не болеть душой за дело, так и должно было получиться. На память пришла фраза, брошенная своим помощником: «Дело не в уставе, а в том, как к нему подходить!»

Устав. В нем спрессована вся жизнь военного человека. Расписана до мелочей. Подъем. Отбой. Служба. За проступок — наказание. За усердие — поощрение, за геройство — награда. Все предусмотрено. Все взвешено. Выходит, и думать не надо? Да, если держаться за букву. А если в уставе видеть высшую человеческую справедливость? Тогда надо вложить в него частицу собственной души, усвоить не параграфы, а саму суть.