Он старательно проверил, не остался ли где зажженный свет, и запер офис. Прохладный воздух, несущий крупинки дождя, слегка взбодрил его, только жаль было прощаться с летом. Эдик посмотрел на часы и задумался: что там у Эллы, дежурит она или нет? Вчера говорила, что могут вызвать на замену, многие санитарки болеют или еще не вышли из отпуска. А может, просто не хотела встречаться? Ладно, нужно попробовать ей позвонить.

Но стоило ему коснуться мобильника, как тот затрезвонил сам. Редкий глянул на экран и тут же простился с надеждой на приятный вечер.

– Слушаю, Антон.

– Привет. – Судя по голосу, Кинебомба смертельно устал и едва шевелил губами. – Отработал уже? Я в городе. Подваливай в штаб, все уже здесь. – И отключился.

Эдуард тут же сменил направление, теперь его путь лежал в сторону железной дороги. Мысли сослаться на усталость после загруженного дня даже не возникло. К тому же если Элка сегодня свободна, то скоро он ее увидит.

Штабом Антон называл добротный старый дом, который унаследовал от своих дедушки с бабушкой. Тот стоял на отшибе сразу за переездом, в районе под названием Загвоздка. Сам Антон последние годы жил в Питере, но и дом не простаивал: они встречались здесь время от времени вот уже десять лет, с тех пор как в городском парке были обнаружены четверо подкидышей. Точнее, собираться начали уже в разгар осени, после того как все документы по делу найденышей вдруг были изъяты и власти начали старательно делать вид, что никаких голых детей на берегу Белого озера никто никогда не находил, а кто считает иначе, тому стоит проверить голову. Даже в интернете все упоминания таинственным образом испарились.

Тогда их было около двадцати человек – тех, кто дежурил в одну из ночей в парке, помогал с организацией этих дежурств или работал в парковой охране. Редкий уже и не помнил, кто тогда придумал название их тайному обществу – «Апофеты»[1]. Теперь же оставалось только шесть человек. Остальным просто надоело, или переехали, или у них появились другие дела. Ведь целых десять лет ничего не происходило, подкидыши – трое, которых удалось не упустить из виду, – росли кто в детском доме, кто в приемных семьях. Удивительным казалось лишь то, что эти дети-маугли сумели в короткие сроки догнать своих ровесников, научиться разговаривать и делать все, что положено в их возрасте.

Непосвященный, попав в штаб, мог бы подумать, что здесь обитает большая семья с культом собственных детей. Фотографии двух девочек и одного парня в разных возрастах занимали все стены. Человек внимательный мог бы заметить, что часть фотографий сделана явно без ведома тех, кого снимали на улице, во дворе, на фоне школы. В серванте советских времен на полках за стеклами стояли папки-регистраторы и тщательно перевязанные выцветшие коробки. В центре облезлого стола теснились шесть чашек, коробка с чайными пакетиками и сахарница. Чай по старинке кипятили на плите, боялись за ветхую проводку. На столе уже был установлен ноутбук, повернутый монитором так, чтобы видеть изображение могли все сидящие за столом.

Первым делом Редкий нашел взглядом Эллу – он всегда видел ее первой, в любой толпе и с любого расстояния. Она сидела в торце стола рядом с подругой Соней, что-то с ней обсуждала, между делом спокойно и доброжелательно улыбнулась Эдику. Как будто все между ними было нормально или же вообще ничего не было.

Эдуард тоже ей улыбнулся и подошел к Антону. Друзья обменялись рукопожатием, а потом и крепко обнялись после разлуки длиной в месяц с лишним. Кинебомбе было едва за тридцать, но иногда он выглядел почти стариком, и сегодня выдался как раз такой день. Лицо его от усталости потемнело и заострилось, горбилась худая до невозможности спина. Еще двое мужчин неприметной внешности и неопределенного возраста рылись в папке с документами. По иронии судьбы звали их Борис и Глеб. В родстве они не состояли, но крепко дружили и даже работали вместе где-то в охране.

С появлением Эдуарда все спешно расселись по местам – ясное дело, голодные после работы, а у Антона чаю не допросишься, пока не будет покончено с официальной частью.

– Рассказывай, Глеб, – глянул Кинебомба в сторону одного из мужчин.

– Состоялся контакт, – с готовностью сообщил тот. – Вчера в интервале между шестью и семью вечера Понедельник познакомился со Средой. И даже, кажется, подружился. Встреча выглядела стопроцентно случайной. У мальчика это был первый выходной день в новом городе, он гулял аж с двух часов дня. Сперва долго бродил по парку и, что удивительно, в конце концов вышел к островку, ну тому самому, вы в курсе. Стоял, думал о чем-то, потом вдруг отправился прямиком к месту, где ты его, Эд, тогда схватил. Я просто обалдел…

– Нечему удивляться, – хмурясь, перебил его Антон. – У парня фотографическая, абсолютная память. Он помнит все, что когда-либо читал, видел, слышал.

– Вот поговорить бы с ним напрямки, – аж застонал Борис. – Он же может помнить, что с ним делали в детстве, как растили, как в парк подбросили.

Но Кинебомба дернул головой:

– Не совсем так. Я советовался с психологом, сам кое-что потом читал. В то время мальчик не владел речью, не имел контактов с миром, его мышление оставалось неразвитым. Так что о том, что с ним происходило, он может рассказать не больше, чем младенец о совершенном на его глазах преступлении. Однако, если в глубине его памяти действительно хранятся картинки-воспоминания тех лет, это могло бы быть нам очень полезным. Но пока – вы помните – любые близкие контакты с детьми под запретом.

Редкий взволнованно внимал каждому слову, но смотрел не на докладчика, а на фотографию Платона-Понедельника в возрасте десяти лет, приколотую на стену как раз на уровне его глаз. Мальчик на ней улыбался уголками губ, но глаза оставались серьезными и спокойными. Редкий сам переснял эту фотку со стенда отличников в детском доме. Для него это были трудные годы: тогда он несколько раз пытался усыновить или оформить опекунство над найденышем, пошел ради этого на такой шаг, который, кажется, навсегда разрушил их с Эллой отношения, но все усилия оказались напрасными. А потом его отыскал Антон и убедил помогать мальчику иным способом.

– Девочка в это время в котокафе с кошками тусовалась, – перенял у друга эстафету Борис. – Прямо оторваться от них не могла. Потом опомнилась, заспешила домой и, выбегая, дверью сбила парня с ног. Прилично так приложила. В результате она же и плакала, а он ее всячески утешал. Дворик маленький, подойти и хоть что-то подслушать невозможно. Я давно говорю, пора нам шпионской техникой обзаводиться, без нее никак…

– Дальше! – рявкнул Кинебомба.

У Бориса покраснели лоб и уши. Обиженно сглотнув, он коротко подытожил:

– А дальше темнеть начало, и они, как хорошие детки, по домам разошлись. Ну а утром в понедельник…

– Утром, – вернул себе эстафетную палочку Глеб, – Борька наблюдал за Пятницей, первый день в новой школе все-таки. А мне не разорваться же было: выбрал пацана. Виноват, ошибся.

– Что такое? – напрягся Антон.

Вскочив на ноги, он немного подался вперед, готовый коршуном спикировать на добычу. Глеб сердито поежился на стуле, и Эдик раздраженно подумал, что скоро из шести человек останется только четверо, а то и трое.

– Не, ну я вообще-то хотел сперва его в школу проводить, потом метнуться к Среде, она по расписанию шла ко второму уроку. Ждал во дворе в обычное время, но не дождался. Думал, может, заболела, тем более что ее отец как по часам в свою клинику заявился и озабоченным не выглядел. Но я все же проверил: зашел к приятелю в компьютерный магазин напротив дома, попросил посмотреть записи с камеры, смотрящей на двор, типа собачку ищу. И стало мне ясно, что девчонка еще в начале седьмого утра пронеслась через двор с раздутым рюкзаком за плечами.

– Побег? – забеспокоился Редкий.

Глеб выразительно развел руками.

– Если это первая попытка, то я просто поражаюсь долготерпению девочки, – тихим, но звучным голосом вступила в разговор Элла Котенок. – Она десять лет верила в то, что ледяную глыбу можно растопить огоньком спички.