– Кого-кого?! – переспрашиваю, услышав незнакомое словечко.

– Не важно, – отмахивается с досадой. – Это я, считай, сдуру брякнул. Потом… Сейчас важно другое. Михаэль объяснил мне, что такой талант грех зарывать в землю. Дескать, его можно и нужно развивать.

– Талант страдать от чужой зубной боли? – уточняю язвительно.

– Забудь ты про эту ерунду, – вздыхает. – Подумаешь, зубная боль, горе великое… Это просто первый симптом. Вернее, не первый, а самый яркий. Потому что когда у тебя внезапно меняется настроение или мысли какие-то дикие в голову лезут, ты вряд ли станешь винить в этом своего ближнего. Тебе в голову не придет, что это его настроение, и его мысли. Спишешь все на собственную неуравновешенность. А боль – штука вполне очевидная. Рано или поздно непременно обратишь внимание на некоторые совпадения.

– Падения сов, – откликаюсь эхом. Лишь бы что-то сказать.

Но ему мой каламбур, кажется, по душе. Он безмятежно улыбается и вдруг ласковым, небрежным жестом гладит меня по голове. Вернее, гладит-то он парик: я как напялила его после обеда, для приема клиентов, так и не снимала. Забыла даже о нем. А ведь поначалу казалось, полчаса вытерпеть невозможно. Но вот, привыкла…

Не заметив подвоха, мой прекрасный не-маньяк встает и снова ставит чайник.

– Такой дар дает возможность не просто на миг оказываться в чужой шкуре, но и проживать чужую жизнь, не растрачивая при этом собственную, – говорит он, вскрывая пакет с карликовыми круассанами.

Голос его звучит совершенно обыденно, почти равнодушно. Будь он преподавателем вокала, обнаружившим у случайной знакомой божественное сопрано, энтузиазма и пафоса было бы куда больше, не сомневаюсь. А он разжигает духовку и кидает круассаны на противень.

– Надо бы их в микроволновку, – поясняет. – Но такого добра в этом доме нет. Не беда, и тут разогреются… Ты не понимаешь ничего, да? Из меня плохой объясняльщик.

– А из меня плохая понимальщица, – отвечаю ему в тон. – Два сапога пара… Как это – «проживать чужую жизнь, не растрачивая собственную»? И, собственно, зачем?

– Как – это я тебе покажу, – обещает. – Хоть завтра. На живом каком-нибудь примере. Если захочешь, конечно. А зачем… Хороший вопрос. Мне-то, собственно, с самого начала было очевидно зачем, – тут Михаэлю со мной повезло… Помнишь, о чем мы с тобой болтали в машине, когда приехали? О бесконечности, в которой можно и нужно увязнуть, чтобы не наступил конец сказки? Ну вот, это – один из способов. За сегодняшний день я прожил лет двадцать примерно. И это, мягко говоря, не самый впечатляющий результат: я все больше делами занимался, хлопотал, по городу мотался. Такой уж день, понедельник… А можно и несколько сотен лет в сутки упихать, было бы желание.

Теперь, кажется, понимаю. Как ни странно. Но обсуждать сей предмет пока не готова. Потом.

– Слушай, – говорю, помолчав, – а ты уверен, что твой Михаэль – и есть писатель Штраух? В книжке, которую я перевожу, ни слова на эту тему… Да и не похоже, чтобы писал человек, который кучу чужих жизней прожил. Он очень хороший, самый любимый автор у меня сейчас, но персонажи у него все же немножко одинаковые. Ну, то есть не одинаковые, а одного типа – так, что ли?.. Словно бы родились при сходном расположении звезд, а потом еще книжки одни и те же читали в юности, хоть и разные выводы из них делали. Это бросается в глаза. А на самом деле так не бывает.

– На самом деле еще и не такое бывает; выяснить бы еще, какое дело следует считать «самым», а какое – нет… А Михаэль – это именно писатель Штраух, да. Можешь не сомневаться. Я у него потом недели три жил и книжки на полках видел. И как он со своим агентом по телефону отношения выяснял, пару раз слышал… Видишь ли, насколько я понял, он последнюю книгу лет шесть назад закончил. А потом не до того стало.

– Так он не пишет ничего сейчас? – огорчаюсь.

– Ну, – пожимает плечами, – с другой стороны, это и странно было бы: всю жизнь книжки писать. Тем более, когда так все обернулось…

Достает из духовки круассаны. Запах горячей выпечки, да еще и щедро сдобренный ароматом ванили, кого угодно примирит с происходящим. Меня – так уж точно. Не пишет больше Штраух – и фиг с ним. Тем более, может, потом снова запишет. Так часто бывает.

Что же до всего остального… Бред, конечно, но мне он пока, что греха таить, нравится. У меня вдруг, непонятно, с какой стати, обнаружился какой-то загадочный «дар», в связи с чем рыжий незнакомец теперь твердо намерен возиться со мною, уму-разуму учить. Что ж, такая концепция меня устраивает, целиком и полностью. А там видно будет.

Примирившись же с происходящим, я внезапно обнаруживаю, что у меня есть тело. И его нужно как-то привести в порядок, а то испортит мне остаток ночи головной болью или внезапной сонливостью. Оно это умеет.

– Слушай, – говорю, – Максим…

И умолкаю. Как-то по-дурацки звучит это имя в моих устах. Может, оно и настоящее, но называть его по имени мне почему-то трудно и неловко. С чего бы, интересно?..

– Что-то не так? – огорчается.

– Все так. Просто если уж ты грозишь, что нынче ночью мне предстоит заснуть прямо здесь, на этой тахте, хотелось бы заблаговременно принять душ. И не только это…

– Господи, – он хватается за голову. – Я болван. Надо было сразу предложить…

– Не надо, – улыбаюсь. – Сразу – ни в коем случае. Мне бы стало неловко, я бы тут же начала Наталье дозваниваться, на ночлег к ней проситься. А теперь уже как-то не до того. Нужно про чужие судьбы с тобой разговаривать, да печенье твое лопать. Где я еще такое печенье найду?..

Когда полчаса спустя я вышла из ванной, кутаясь в чужой долгополый махровый халат, с одеждой в одной руке и париком в другой, рыжего искусителя чуть кондратий не посетил. Я предвидела такой эффект и заранее им наслаждалась. Но действительность превзошла мои ожидания.

Минуты полторы он молчал, разинув рот, потом, наконец, вспомнил всякие разные полезные слова. Ожил.

– Постриг приняла? – спрашивает. – Заблаговременно? Думаешь, поможет? «Да не убоюсь я зла»?..

Язвительность его – дитя растерянности. Грех обижаться.

– Да нет, – говорю, – так и было, с самого начала. Я всегда стриженая. Лысой пришла в этот мир, лысой отсюда уйду. А кудри – это парик. Спецодежда моя. Ведьмам так положено, с кучеряшками… Жаль, накладной нос крючком пока не по карману. Недостижимая мечта.

– Накладной нос?!

Он принимается хохотать. Не смеется, а именно ржет и, кажется, не может остановиться. Стонет, всхлипывает, закрыв лицо руками. Несколько секунд сочувственно наблюдаю это безобразие, потом присоединяюсь. Заразительно смеется, устоять невозможно.

«Устоять невозможно» – это у меня, впрочем, девиз вечера. Или даже целой новой эпохи царствования, как в древнем Китае.

Ну, поглядим.

Когда из ванной вышел взъерошенный подросток, этакий мокрый ежик, младший братец Муравьиного Льва[6], я в одночасье лишился дара речи и, кажется, всех прочих даров щедрой природы. Что за чудесное превращение?!

А ведь, казалось бы, такие пустяки. Прическа.

Но это я уже потом сообразил, что дело в прическе. А поначалу вообще не понял, кто вышел из моей ванной. Девочка, мальчик? И откуда оно взялось? Из чего образовалось?

Наконец опознал свою гостью. От растерянности брякнул:

– Ты что, постриг приняла заблаговременно? Думаешь, поможет? – кривляюсь. – «Да не убоюсь я зла»?..

– Да нет, – говорит. – Я всегда стриженая.