Свёкор нашёл детский сад для внуков. Он же пристроил Машу на работу, не Бог весть какую, но всё же деньги и оплачиваемый декрет, и к тому же достаточно близко к дому – техничкой в свой институт. Её диплом инженера оказался совершенно бесполезным: инженеры в этой новой стране оказались не у дел, месяцами сидели без зарплаты и понемногу растворялись как класс. Одни уходили «в бизнес», главным образом купи-продай; другие, у кого не было коммерческих наклонностей, но зато имелся личный автомобиль, становились «бомбилами» – подрабатывали частным извозом. Каждый устраивался как мог. Только некоторым, наиболее предприимчивым, удалось свою квалификацию монетизировать – эти брались за коммерческие проекты, устраивали себе подряды, решали конструкторские задачи, но трудно представить, чтобы в каком-нибудь таком проектном бюро взяли на работу беременного молодого специалиста с двумя маленькими детьми. Деньги считать они умели!

Маша не роптала: техничка так техничка. Важно было где-то зацепиться, а там… война план покажет, говорил Игорь Семёныч. Зато эта работа не требовала «отсидки» с девяти до пяти, что было удобно, когда дети болели, а они, как и все детсадовские дети, делали это с завидным постоянством. Маша приходила на работу в удобное для себя время, обычно к концу учебных занятий, когда пустели коридоры и аудитории, но иногда с утра, забросив детей в детский сад. За полчаса до звонка она успевала помыть пару аудиторий на «своём» этаже, а коридор домывала уже во время лекции. При встрече со свёкром оба холодно здоровались, как чужие – Маша понимала, что он не хочет афишировать близкое родство с техничкой, и не обижалась. Да и ни к чему это, вести разговоры на работе, всё, что надо, они могут обсудить и дома.

Зато в эту пору она сблизилась со Светой, своей соседкой по коммуналке. Света работала церковным казначеем, попросту – бухгалтером, и часто брала работу на дом, в основном приработок: сводила дебет с кредитом для нескольких «комков», которые росли вокруг как грибы в сырую погоду, заполняла налоговые декларации, «оптимизировала» налоги. Жила она скромно, потребности имела самые непритязательные, и Маше было невдомёк, зачем этой женщине морить себя работой, пока однажды к ней не пришла дочь с двумя малышами, мать-одиночка Машиных лет, как Света говорила: брошенка, оставленная мужем ещё беременной. Они оказались почти земляками, Света с дочерью и зятем приехали из Грозного, побросав всё имущество – еле ноги унесли, и попали из огня да в полымя: своего жилья не было и купить его было не на что, перебивались как могли. Сама устроилась реализатором в коммерческий киоск, за процент от выручки, зять – в автосервис, платить за квартиру обязался он сам («Никто за язык не тянул!») – всё, что приносила Света, шло на пропитание. Но однажды, когда никого не было дома, зять собрал чемодан и исчез, оставив вместо прощальной записки кучу долгов по съёмной квартире. Света купила газету с объявлениями и отправилась по адресам, искать жильё попроще. Нашла вот эту комнату, сговорилась с хозяйкой. А паспортов-то нет, паспорта остались у хозяев той, прежней квартиры, и отдать их они соглашались не раньше, чем жильцы полностью рассчитаются. Света поинтересовалась, сколько они должны. Тут-то и выяснилось, что оплачены были только первые два месяца, куда девались остальные деньги – оставалось только догадываться. «Я просто зашла в ближайший храм, сидела и плакала. А потом подошёл батюшка…». Отец Аркадий и пристроил её к церковной кассе – у себя в станице она была счетоводом в совхозе. «Ничего, с Божьей помощью выплатила долг, выручила паспорта. Марину с внуками перевезла поближе, в институт пристроила на заочное – на бухгалтеров сейчас спрос, и к тому же можно работать на дому…».

Маша задумалась. Скоро рожать, потом как минимум два года придётся сидеть с младенцем, до детсадовского возраста. На Алексея рассчитывать не стоило, он всё ещё искал работу, ходил злой: его решимость устроиться по специальности шла вразрез с потребностями рынка, биологи если где и требовались, то только в школе, а в школах платили копейки, и то с опозданием в несколько месяцев.

Они отдалились. Правильней: они так и не помирились после переезда. Маша была уверена, что, если бы не коммунальный быт, где вся жизнь происходила на виду, она бы давно уже была снова бита, пока же Алексей скрипел зубами, терпел. Вымещал злобу на детях, покрикивал, огрызался. Иногда он уходил к родителям, но спустя два-три дня, переругавшись и с ними, возвращался. На что они будут жить, когда она родит? – думала Маша: каждое утро Алексей отправлялся «искать работу», но однажды проговорился, что был в Эрмитаже – якобы забежал «по пути». Что это был за «путь» и как можно забежать в туда мимоходом, – Эрмитаж ведь не булочная! – Маша уточнять не стала, но подозревала, что муж, вместо ходьбы по учреждениям, просто развлекается, отдыхает от семьи. В сущности, понять его можно, вздыхала она. На родине он был «мээнэсом» – шутил: «майонэзом» – то есть младшим научным сотрудником учреждения охраны природы, а это всё-таки статус. В своём кругу пользовался каким-никаким уважением и, умея складно говорить, производил неизменное впечатление на всех, кому была охота его послушать. Здесь он – никто, задница в форточке, как в сердцах однажды сам же и выразился. Ботаник? Мээнэс? Да нам своих девать некуда! А дома жена и двое детей, третий на подходе…

«Дайте женщине пять минут, и она оправдает любую низость своего милого!» – Маша в этом была предсказуема, с лёгкостью забывая о том, что сама, с дипломом инженера и на сносях, моет полы. Отчасти этому способствовало и чувство вины, совершенно иррациональное, но оттого ещё более мучительное: не следовало ей так опрометчиво рожать детей в это неспокойное время. Правда, Алексей любил повторять, что хочет большую семью, но, может быть, ей стоило быть более благоразумной и после Веры немного притормозить? Посмотреть, как оно будет… Хотелки хотелками, а семейная жизнь дело такое, пока не попробуешь – не узнаешь. Наличие детей, конечно, существенно повышает мужскую самооценку, но ведь дети не медали, на грудь не прилепишь – их ещё надо кормить.

Словом, Маша готовилась: ещё до родов сходила в приёмную комиссию своего института, навела справки. На экономическом – теперь это называлось «финансы и кредит» – было несколько бюджетных мест. Заручилась поддержкой свёкра – платить за обучение ей нечем, без его содействия не обойтись, надо поступать на «бюджет»!

Рожала она легко, как из пушки, еле успевали довезти до роддома, не стал исключением и Игорёк. Отдыхая на больничной койке, Маша сказала себе, что это её последний ребёнок.

Игорёк родился спокойным, Маша, грешным делом, думала, что он причиняет гораздо меньше хлопот, чем его вечно недовольный папаша, улыбалась украдкой. Алексей наконец устроился на работу, сторожем в ближайший лесхоз, с призрачной перспективой повышения хотя бы в егери. Но он не смирился – был замкнут и зол. Его присутствие в комнате действовало как тяжёлая грозовая туча: становилось душно и глухо, даже дети затихали и вяло возились в своём углу, все словно захлопывали окна и запирали ставни в ожидании бури. И только когда отец уходил на сутки, они оживали, как лес после грозы, щебетали наперебой, скакали и дурачились. Если не укладывала маленького и соседей дома не было, то Маша детей не одёргивала. Для неё этот шум был как птичий щебет или как музыка – под него было веселей заниматься домашней рутиной, не лезли в голову все те непростые вопросы, которые, хочешь не хочешь, а надо решать, но кто знает как! Вопросы никуда не девались, караулили за углом, и когда дети засыпали и сама она наконец добиралась до постели, набрасывались на неё, требовали ответа.

Маша честно пыталась его найти. Что она чувствует к Алексею? Она искала в своём сердце, в своей вселенной, то, что некогда заполняло эту вселенную без остатка, – искала, как ищут в комнате закатившуюся пуговицу, перетряхивая вещи, заглядывая во все углы. Хоть что-то! Но всё оборвалось с первой пощёчиной, потом – только жалось и страх. И сожаление, какая-то жадность сердца, не желающего, вопреки очевидности, терять свои сокровища. В сущности, все последние годы она жила только ради прекрасных воспоминаний. Сначала она ещё верила, что это случайность, что Алексей оступился. Он так убедительно каялся! Но теперь даже ей, с её верой в человечество, стало понятно, что дальше может быть только хуже, что, раз почувствовав вкус к насилию, он уже не сможет остановиться. Действительно, что держит их рядом, кроме общих детей и этого убогого крова? Эти ошмётки – стоят ли они того, чтобы тянуть и дальше воз совместного проживания? В чём его смысл, если все они, она и дети, давно уже не испытывают ничего, кроме страха, от его присутствия?