Внезапно кузены ударились в науку, начав со смеси воды с селитрой, которой они пропитывали бумагу и затем поджигали ее. Получалось отдаленно похоже на бенгальские огни. Карбид в костер в то время не бросал только ленивый. Кажется, мы воровали его на стройках. Еще братики меняли сигареты на боевые патроны у солдат в военной части, подкладывали их на трамвайные рельсы и ждали трамвая в укрытии. Патроны, понятное дело, взрывались. К счастью, никто не пострадал, они не убились сами и не покалечили других. Сейчас за давностью лет я могу об этом рассказывать, не опасаясь, что, когда это прочитают мама и тетя Седа, нас снова посадят под домашний арест.

Однажды братики решили использовать меня в качестве курьера и насыпали мне щедрую жменю боевых патронов, чтобы я передала из владикавказскому (тогда – орджоникидзевскому) отделению нашей революционной ячейки: кузенам Муратовым. В Орджоникидзе из Краснодара на своей машине нас с мамой вез их отец, дядя Сурик. К счастью, до Муратовых боевые патроны не доехали.

Дорога была долгой, я несколько раз засыпала и просыпалась на заднем сиденье, патроны высыпались из карманов и рассыпались по всей машине, завалились в складки сидений, закатились под коврики… Как же ругался дядя Сурик, собирая патроны по всей машине. Он говорил, мы могли взорваться, или же их могли заметить периодически останавливавшие нас на дорогие "гаишники" (советское ГИБДД), и тогда дяде долго пришлось бы доказывать, что патроны не его и он не имеет представления, как они попали в его машину. Думаю, гаишников вряд ли убедила бы версия, что боевые патроны высыпались из карманов маленькой девочки в больших очках; у дяди были бы серьезные проблемы. К счастью, все обошлось, но, когда наши родители созвонились и все выяснили, краснодарским братьям снова попало по первое число.

Дальше – больше: выяснилось, что если к одной части магния добавить одну часть марганца и поджечь, бабахнет так, что мало не покажется. Братики где-то раздобыли шасси от самолета – (от самолета, Карл!) – твердое, как гранит. Выменяли на что-то перфокарты (прямоугольные карточки из плотного картона размером с конверт). Купить марганец в аптеке и найти медную проволоку воротилам их уровня не составляло никакого труда (одному было 6, другому 10).

На осенних каникулах мы, встретившись, даже не пошли прыгать по вагонам в депо, поскольку были слишком заняты добычей магния. Мы пилили это чертово шасси напильником по очереди, посменно, несколько часов в день. За полчаса каторжного труда можно было напилить примерно чайную ложку магния. Потом он в равной пропорции смешивался с марганцем и заворачивался в перфокарту по принципу долма.

Бомбочку-долма обматывали проволокой и прикручивали две спички: это был запал. В день получалась пара «взрывпакетов», которые мы прятали в укромном месте – так мы готовились к Новому году.

31 декабря, 11 часов вечера. Наши мамы привносят последние штрихи в ломящийся от закусок новогодний стол. Японский фарфор, чешский хрусталь, фамильное серебро. Икра, язык-балык, вот это все. Финский сервелат. Салатики в хрустальных вазах. Холодец, прозрачный, как слеза, ждет своего часа на балконе. Нарезка. Из кухни доносятся сводящие с ума запахи горячих блюд. Мы больше всего ждем торта, но вообще нам не до этого: надо под каким-то предлогом смыться из дома и выбраться на крышу – зря мы, что ли, несколько недель пилили шасси до кровавых мозолей?

Под каким-то предлогом нам удалось улизнуть. Братцы неплохо повзрывали свои «взрывпакеты» – гремело, бахало и грохотало на весь микрорайон. А на моем дело не заладилось: сера на примотанных к нему проволокой спичках отсырела и не хотела гореть, спички пару раз гасли, и к моменту, когда мне, наконец, удалось зажечь спички, они догорели почти до основания и долма, начиненное адской смесью магния и марганца, взорвалось у меня в руке.

…Я не знаю, кому или чему я обязана тем, что у меня по сей день две руки, на месте оба глаза и нет тяжелой инвалидности. В первый момент я почти оглохла на правое ухо, у меня обгорела шапка и волосы, улетели в сторону очки. Отдачу от взрыва я чувствовала всей правой стороной тела еще несколько дней. Братья попытались оттереть меня от сажи и копоти, но это не очень им удалось. Ограничились тем, что вытерли мои очки, вернули их на место, погрузили в лифт и привезли домой.

Дома уже все было готово к встрече Нового года. Чертог сиял. Гремели хором. Стол накрыт, мамы сидят красивые, папы уже веселые, и тут в дверь вваливаются дети: полуконтуженная я и чумазые братья. Я не помню, какая именно из всех кар небесных постигла нас в ту ночь, но со взрывчатыми веществами я – в отличие от кузенов – с тех пор завязала.

Мы росли вместе, в тихом южном городке у моря, но не все из нас дожили до 25.

Макс, который так и не уехал к маме в Бельгию. Олег, который так и не увидел, как его дочка пошла в школу. Димка, друг, мы выросли вместе, но тебе всегда будет 23.

Тетя Люба и Вовка Евтушенко…  94-ый год. Вовкиным родителям удалось «отмазать» его от службы в Чечне, и счастливчик Вовка служил в 120 км от Геленджика, в Горячем Ключе.  Родители с Вовкиным младшим братом Женей поехали на своей бежевой «шестерке» забрать его домой на выходные. На обратном пути они попали в страшную аварию. Вова и чудесная добрая тетя Люба погибли на месте. Отец получил тяжелые травмы и долго лежал в больнице. С младшим, Женькой, к счастью, все обошлось – в страшной аварии он не получил ни одной царапины.

«В рубашке родился», – говорили о нем дворовые бабушки. Никогда не забуду, как он стоял над могилой своей мамы, и на комья сухого серого глинозема  капали его слезы…

Ваня Генералов, мальчик из многодетной семьи, он был на год младше меня. Ванины  родители не смогли его «отмазать», он вернулся из Чечни в цинковом гробу.

Одноклассник Яша погиб в пьяной драке. Яшкин сосед Ваня был на год младше нас. Он умер от передоза. Как тогда говорили –  «сторчался».

Олежка Игнатов – наш самый старший во дворе –  был лет на 8 старше меня. Его родители, коренные сибиряки дядя Коля и тетя Зина Игнатовы, тоже были из Сургута, как и мы.

Здоровяк дядя Коля работал прорабом на стройке. Однажды с крюка подъемного крана сорвалась и упала бетонная плита. Прямо на дядю Колю. Он выжил, но остался парализованным. В качестве компенсации организация предоставила семье квартиру у моря – так Игнатовы попали в Геленджик. У них был колоритный сибирский говорок – непривычное на Кубани «оканье», и они дружили с моей мамой: благодаря тому, что она 5 лет прожила в Сургуте, она у них считалась за "свою".

Мы с мамой тоже попали в Геленджик из-за рокового стечения обстоятельств – мой папа погиб в Сургуте, это был несчастный случай на рабочем месте, и нам тоже в качестве компенсации «дали» квартиру на юге…

Правда, это стоило моей бабушке, папиной маме, месяцев хождений по присутственным местам и двух поездок в Мегион на поклон к большому начальству. Благодаря ее усилиям мы с мамой оказались в южном городе у моря – вдали от всех родственников и родного Владикаказа. Маме было 24, когда она стала вдовой. Мне было 3 года  – папа погиб 24 сентября, через 3 дня после моего третьего дня рождения. Ему еще не исполнилось 29…

Папа заочно учился во Владикавказе, летал на сессии через  Тюмень, и погиб за несколько дней до получения диплома. Папин диплом забрали его однокурсники (никто из семьи пойти за ним был не в силах), и сокрусники вместо «обмывания» устроили вечер памяти…

Через несколько месяцев мама получила уведомление – пришла с завода купленная папой машина, новенькие белые “Жигули”. Папа копил деньги на машину несколько лет, это было его мечтой, но поездить ему на ней так и не довелось. Мама продала машину и положила деньги в банк – на мое образование. Надо ли говорить, что стало с этими деньгами в 91-ом?…