(Я хотел бы наградить своим трепаком всю землю, перепачкать планету, заразить десятки задниц за один раз, я хотел бы обделать, кресла кинотеатров, облить, перемазать своим гноем стульчаки общественных срален, сыпи все больше, появляется на своих котурнах король Сифилис, и если уж у меня идет кровь из зада, то я хочу, чтоб открылись язвы и у других, каждое утро моя кровать похожа на сцену резни, на скотобойню, своей уотермановской ручкой я наношу на ягодицу татуировку с хуями, постельное белье перепачкано кровью кровь на подушке, посредине простыни, внизу можно подумать, что пока мой вялый белесый хуй истекает гноем, я по ночам верчусь, — ведь сейчас кровь у меня идет только изо рта, — что тело извивается, выгибается, будто в волшебном ящике Фу Манчу.)

(Я занялся глубоким исследованием собственной задницы в домашней ванной. Когда мне было лет шестнадцать, я делал это методично, прилежно. Вначале, во время первых двух ванн, осторожно, лишь один сантиметр. Потом все глубже, намылив указательный палец, и до тех пор, пока не войдет полностью, — у геологии задницы есть свое волшебство, — дырявя отверстие, раздвигая стенки, обследуя их, спускаясь яликом в ее пучины, надев на голову очки офтальмолога, открывая предысторию тела.)

Субботний вечер. Я поступаю, как все: в будние дни сижу дома, а в субботу вечером иду на прогулку. Так я присоединяюсь к обычным завсегдатаям ночных клубов, куда влечет социальные отбросы, извращенцев и буржуа, которых тошнит от вида гостиных. Я поднимаюсь по авеню де л’Опера от площади Пале Рояль до рю Сент-Анн. Захожу в притон, где могут передернуть за пятнадцать франков. Держа в руке виски с апельсиновым соком, вжимаюсь в толпу трущихся друг о друга во тьме пидорасов, колышущуюся толпу придурков. Быстро отыскиваю в этом отвратном месте достаточно гнусного и смазливого, чтобы меня возбудить, парня. Его слюна смешивается с моей, обволакивает мой плотный мясистый язык. Прежде, чем напускать ему в рот, я подставляю хуй, и он прилежно отсасывает и дрочит. Натягивая трусы обратно, я кончаю на свой кожаный ремень и джинсы. Племянник Маршала жалуется: «Ты кончил прямо на меня!», пытаясь стереть с джинсов постыдное повидло. «Ну что ж, скажешь Маршалу, что это соус грибиш!» Я бросил ему «Еще увидимся!» и ушел. Оставил это заведение, ни о чем не жалея, с вылизанными яйцами и порцией shrimp salad в животе. Кроме шуток: чудесный субботний вечер гурмана!

Я дрочу, придрачиваюсь, у меня здоровенный хуй, который я с удовольствием позапихивал бы во рты моим зайчикам. Я мечу им прямо в горло, сую пальцы им в зад и потом заправляю туда хуй, поблескивающий их желудочным соком. Они закрывают глаза, кончают, свесив языки на сторону, задыхающиеся от удовольствия. Потом они в ночи громогласно пердят, — я с радостью нюхаю, — высирают и срыгивают мою сперму, плюясь ею из рта и из жопы. Мой хуй, вылизанный, отсосанный, изнемогший, лопается от наслаждения. Я сосу их залупы, Мне нравится тереться лицом сразу о два, о три хуя, вот они, настоящие, отменные украшения. Вот мое убранство. Соси его, заглатывай целиком, мне нравится, как ты это делаешь, нравится, как ты сжираешь мой хуй, у тебя красивый хуй, малыш, он у тебя здоровенный, мне нравится его сосать, какой у тебя красивый хуй, я хорошо отсасываю, да тебе нравится, тебе это нравится, у тебя стоит от того, что я у тебя сосу, что я на карачках возле твоих ног, как вылизывающая тебя, псина бы он был мокрым, пропитался горячей из моего рта, поэтому у тебя такой стояк, ты чувствуешь мой язык, как я натягиваю тебе уздечку, кончи мне в рот, давай, стреляй, смажь мне там все внутри. Мне нравится глотать твою горькую сперму, твою божественную икру. Мне нравится твоя крепкая задница, когда я вправляю в нее свой хуй, она всегда ждет, чтобы в нее засадили. Твой зад еще жарче, чем рот. Ты лег на спину и закинул ноги на мои плечи. Я стою на коленях. Я крепко сжимаю свой хуй и дрочу тебе в зад. Твой зад, как нравится мне твой зад, малыш, мне нравится ебать тебя в зад, у тебя классный зад, твой зад, мне он нравится, тебе нравится, когда я ебу тебя. Твои кишки сжимаются вокруг моего хуя, давят его, он превращается в обезумевший поршень. Я хуячу тебя все глубже, переламывая тебя пополам. Я воткну тебе по самые гланды.

Я подаюсь назад, чтобы пососать твой здоровенный елдак, такой красный, вздыбленный тараном, которым я долблю тебя в зад, оставляя следы, которые ты потом высрешь. Закрыв глаза, я сосу. Ебу тебя в задницу. Мне нравится твоя жопа, у тебя отличный зад. Ты меня трахаешь. Твой ебливый хуй стреляет. Я пускаю в ответ на тебя, глаза ничего не видят, они залиты моей кончиной. Моя голова опрокидывается, я сосу твой хуй, двигаясь все быстрее, и в то же время дрочу тебе. Я хочу посмотреть, как он забрызжет, как следует нассьп мне в рожу. Я вытаскиваю свой хуй. Сладкий запах твоего дерьма.

В ночь с 6 на 7 марта 19... Э. Г. был найден мертвым в луже крови среди разбросанных вещей у себя в спальне. Лицо умершего выглядело спокойным.

На его тело давили до тех пор, пока не исторглось сердце, пока оно не выскочило наружу. Из него нарезали разнообразных ленточек, полосок и, пригвоздив их к стенам комнаты, устроили настоящую экспозицию. После чего в большой жестяной кастрюле выварили его кости, дабы приготовить всевозможные студни, которые затем были подкрашены и подробно описаны.

Сначала все думали о том, что этот жуткий спектакль разыграл пострадавший, но следовало признать, что он не мог сделать все это самостоятельно. Страшное преступление, отвратительное пиршество, стало быть, — работа сексуального извращенца, который, учитывая склонности жертвы, может оказаться соучастником. Разбросанные вокруг останков пустые кассеты Полароида модели SX-70 позволяют предположить, что монстр, совершая преступления, делал снимки, а после безвестно канул в ночи, не оставив ни единого следа или отпечатка. Работники полиции начеку. Всё — особенно результаты вскрытия, производившегося с большой осторожностью из-за плохой сохранности трупа, — указывает на то, что убийца был знаком с пострадавшим: возможно, был его любовником.

Судя по всему, это убийство на сексуальной почве или преступление против нравственности.

«На преступнике были черные бархатные перчатки, но надел он их не для того, чтобы не оставлять отпечатков, а для того, чтобы спрятать покрытые чешуйками руки. Еще на нем было скрывавшее дырку в груди бумажное жабо».

Как утверждают некоторые довольно пугливые свидетели, такова была одна из последних шуток погибшего, который, как выясняется, провел всю или большую часть своей довольно короткой жизни, изобретая, а затем и изготавливая машину для самоубийства (а также бурения, ибо было обнаружено, что анус жертвы глубоко и сильно пробит): многофункциональную машину, нарциссического робота, некоторые даже говорят, что крылатого и что он-де вылетел в первое же распахнутое окно...

Однако не являются ли эти россказни, взбудоражившие воображение авторов страшных комиксов и режиссеров, снимающих фильмы ужасов, плодом возбужденных преступлением взбалмошных и извращенных умов, к повествованию которых хочется прибавить не самые достоверные детали?

Но вернемся к реальности! Сейчас полиция ведет дознание в бродячем цирке, где работал таинственно исчезнувший накануне преступления метатель кинжалов, описание которого совпадает с приметами из показаний мадам Вишну, консьержки Э. Г. Впрочем, все это пока лишь гипотезы.

Отречься от тяжелых, перегруженных сновидений, вынуждающих меня оказываться в вымышленных местах, в грядущих местах, в местах преступления, источаемого моим желанием, почти разъедающая влажность, четвертый этаж иностранного отеля, целое его крыло, темное, пустынное, бесконечное, там что-то должно случиться, когда оказываюсь там впервые, — движение, волнение, — напряженное, но потайное, невидимое, бесшумное, — встреча гомосексуалистов, — всякий раз, вернувшись туда, я никого не нахожу или же не могу отыскать нужного места, или ошибаюсь этажом, или ошибаюсь отелем, или же не тот час, когда надо было прийти. Я блуждаю. Надеюсь найти кого-нибудь за дверью или в заброшенных туалетах. Но все остается пустынным.