Так и гребли несчастные в два ряда, на большом гребном вёсельном шлюпе о тридцати вёслах с носом в виде головы дракона, и парусом ему служила чёрная материя.

До короля дошли известия о том, что приключилось в порту, и королевский флот поплыл, дабы мстить, и мстить жестоко.

Галера, на которой как раб грёб Роган, отплыла от берега уже достаточно далеко, но тридцать уставших, обессиленных трудяг, согласно стратегам короля, рано или поздно должны были выдохнуться и выбыть из строя. Так и случилось — галера, в конце концов, встала, как вкопанная, посреди моря-океана, а первоклассный королевский флот окружил ту бедолагу, точно львиный прайд больную антилопу.

Однако и пираты были далеко не лыком шиты, ожесточённо, остервенело обороняясь. Адмирал же короля медлил с абордажем и палил в воздух крайне редкими, одиночными залпами, для видимости, не особо целясь, прекрасно зная о том, что патроны у пиратов на исходе. Он не ошибся — стрельба на галере, на которой находился закованный Роган, вскоре прекратилась, ибо пираты перестали тщетно палить из ружей.

Флотилия короля сто раз могла потопить несчастную, одинокую галеру, но не делала этого, потому что ранее был дан приказ не атаковать, а просто догнать и доставить пиратов живыми и невредимыми для суда и следствия и дальнейшего заключения либо публичной казни в зависимости от персональных прегрешений того или иного пирата перед королевством, на честь и достоинство которого он посмел посягнуть.

И случилось непредвиденное, явно не предусмотренное одной из сторон: на горизонте показалась такая армада, по сравнению с которой военная эскадра короля, состоящая всего-то из двух мощных галеонов, одной громадной каракки, пары-тройки изящных фрегатов, с десяток галер, шхун и судов поменьше (скорее, для береговой обороны) показалась ничтожной.

Да, именно так: нападение на порт явно было провокацией; своего рода мелким хулиганством, за которым стояло другое, большее деяние, целью которого было выманить весь королевский флот как можно дальше от побережья и затопить его, а золото и драгоценности, соответственно, присвоить. Конечно, можно было бы взять флагман на абордаж, посечь саблями команду и завербовать корабль себе, сменив белый парус на чёрный, но всё это не входило в планы Главного пирата и злодея, который желал именно уничтожить флотилию, все корабли до единого. Месть ли это какая была, или ещё что-то очень личное, но в любом случае ничего хорошего эта встреча не предвещала!

Армада о чёрных парусах пошла на сближение и устроила дымовую завесу. Глядь — а они уже рядышком, тут как тут!

Началось тут великое морское сражение, огромное побоище, потому что флот короля был верен своему монарху и своему отечеству. Делом чести стало дать отпор тем, кто зарабатывает себе на жизнь грабежом и разбоем; тем, чьи имена вписаны в историю кровавыми штрихами.

От грохота пушек и мортир, пуляющих большими круглыми ядрами, на галере, где грёб Роган, громко раскудахтались куры, особенно одна злая и мокрая курица, Даша Куд-Кудаша. Гул стоял невыносимый, а тут ещё ноги стали холодеть, потому что в результате одного из непрямых попаданий галера дала течь, и ступни уже были в воде. Вопрос времени, как долго продержится прохудившаяся посудина, это чёртово деревянное корыто. А вдобавок ещё и сырость в целом, и на море — сильнейший туман. На душе тоскливо, взгляду — брезгливо, ногам — немило и сыро; руки — крюки, голова — сплошная вава.

Ввиду тумана противники порой стреляли наобум, но рано или поздно исход бы произошёл любой. Так, удача отвернулась от королевской эскадры. Не случай, но вполне ожидаемое провидение привело пиратов к победе, ведь их корабли оказались лучше и манёвренней, да и количеством, бесспорно, брали, чего уж тут.

Пристыженные матросы, верноподданные моряки короля угрюмо плыли на шлюпках обратно к берегу, на свой страх и риск, ведь туман и не думал рассеиваться. А матёрые пираты не стали преследовать эти жалкие остатки некогда хвалёного и непобедимого, несокрушимого флота, посчитав, что они всё равно не жильцы. И действительно: одни разбились о скалы, другие пропали навсегда, третьих настиг крутой водоворот и утянул на самое дно. Большая волна дошла и до пиратской армады, но мелкое судёнышко — не чета большому, посему суда устояли, вдобавок бросив якорь.

Каким-то образом Рогану удалось освободиться — не от оков, правда, но хотя бы бежать с галеры (ему посчастливилось отодрать себя от прогнивших застенков; так и плавал в цепях подле тонущего корабля). Всё же его подобрали, схватили и приволокли к главарю пиратской банды, этой шайки морских разбойников.

Его освободили, окунули головой в бочку с пресной водой и надавали по лицу, после чего он немного пришёл в себя.

«Качает, как на палубе», в бреду подумал Роган и вдруг понял, что он произнёс это вслух, ибо гогот раздался несусветный.

— Бугага, его штормит! Мать его ети и колоти. — Послышался едкий смешок.

— Вах-вах-вах, штормит изрядно. — Вторил голосок второй.

— Соплежуй и обалдуй не видывал настоящего шторма. — Изрёк кто-то негромко, но внятно, чётко, ясно и понятно. Да так сказанул, что на борту притихли разом все. До единого.

Проморгавшись, уже снова связанный Роган увидел перед собой сброд каких-то нищих и припадочных, убогих, но ретивых, вооружённых до зубов пиратов, людей низкого сословия, но высокого духа приключений и наживы.

Ободранцы, голодранцы; кто во что одет, вплоть до рваной парусины. Стеклянный взор пропойц-головорезов, гнилые зубы, вонь изо рта и подмышек, прочая всякая разная неопрятность… На одном лишь матроска, другой и вовсе голышом. Кто-то вливал в себя очередную бутылку рому, кто-то писал очередное письмо неизвестно кому и бросал его далеко за борт, закупоренное в бутылку.

Один всё время сидел на палубе и нюхал свои ноги. У другого было явное помутнение рассудка, ибо он разговаривал сам с собой. Третий покачивался на тросе от нечего делать. Четвёртый лежал и чесался.

Был там и попугай. Даже злая и проворная обезьянка. Весёлый, беззаботный юнга на марсе.

И над всеми ними возвышался коренастый, плотного телосложения человек с достаточно благородными чертами лица, что выгодно выделяло его среди прочей команды. У него отсутствовали глаз, рука, нога; во рту золотой зуб, в ухе — серьга. Но по всему было видно, что выглядел этот тип так далеко не всегда. Некогда вполне сносный и добротный, а ныне изрядно полинявший костюм, треуголка с костями и черепом на ней; усы, бородка… Бесспорно, это и был Главный пират, капитан этого корабля и глава всем этим ужасным созданиям; измученным, переболевшим цингой и морской болезнью.

— Нейссон, к вашим услугам. — С ухмылкой представился пират.

— Роган. — Выдавил из себя заморский принц.

Нейссон приставил к горлу Рогана кинжал.

— Что-то мне подсказывает, малец, что никакой ты не раб на галерах. Больно рожа твоя хороша для каторжника, да и ручки лишь недавно забугрились от работы.

— По-вашему, каторжником может быть лишь тот, кто обделён приятной внешностью? — Осмелился огрызнуться Роган.

— О-о-о… Ты, часом, не борец за справедливость? Какая бравада и тирада.

Тот промолчал, ибо не знал, что на это ответить.

— Вот что, юнец: что-то ты мне наскучил. — Зевнув, сказал Нейссон. — Уведите его в трюм и усадите рядом с бочками, в которых лежит солёная рыба. Пусть как следует, пропахнет нами, тогда и будем с ним болтать!

И злой смех служил ему одобрением.

На следующий день пленник вновь предстал пред капитаном.

— Итак, — Начал Нейссон, забивая трубку некогда отменным, а ныне малость отсыревшим табаком. — Какой работе велишь тебя засватать?

— Любая работа — работа. — Уклончиво ответил Роган, но в глубине своей души искренне надеялся, что чернухи с него уже хватит, и ему предложат что попроще да получше. Не то, чтобы он увиливал когда-либо от чего-либо; просто он был сейчас не в лучшей форме, и заядлый пахарь с него был, что с принцессы крестьянка.