Сердобольным короля назвать было трудно, но он продолжал внимать и потакать, ибо считал, что советник его прав во всём. И сетовал король, что сам до такого не додумался.

— Что же до стариков, то, увы, мой король: годы несут в себе не только опыт, но и тяжёлые болезни; это неизбежно. Пожилые люди мучают и себя, и своих родных и близких. Поэтому было бы благоразумно облегчить им их страдания, а для этого издай ты указ о своевременном уходе, чтобы всем было хорошо, и никто ни на что не жаловался. Пусть по достижении полувека люди встают тихонечко ранним утром, уходят с насиженного места и сбрасываются с обрыва, чтобы никому не мешать. Надо дать дорогу молодым; нечего топтать землицу своим бренным, обрюзгшим телом. Это не жестоко, но вполне закономерно: в мире животных в каждом уважающем себя порядочном стаде вожак добивает раненую, больную либо старую особь, дабы она не тянула стадо вниз, не тянула назад. Это закон природы, закон выживания; закон суровый, но действенный. И разве мы, люди — не часть этой самой природы?

— Целиком и полностью с тобой согласен. — Сказал король, очень довольный речами своего новоиспечённого советника. — Моя тебе поддержка. Ныне, и во веки, и во всём. И да хранит тебя зеница ока моего от заката до рассвета; никто в моём королевстве не посмеет прикоснуться к тебе, имея недоброе намерение. Чужестранец, чужеземец! Хвала тебе и честь…

Итак, указ был издан. И все эти реформы соблюдались в королевстве на протяжении ещё ста лет, пока не возвысился на престоле очередной владыка, который ну никак не хотел, не желал слушать советы и предложения ведьмака, считая их бреднями. И люди снова расплодились, точно кролики, и снова на улицах и подле двора куча бездомных, больных и немощных людишек, ведь никто их не расстреливал, как ранее, точно собак.

И мерзко было это зрелище дважды изгнаннику! И пришёл он к следующим, вполне логичным, обоснованным выводам:

1. Нет человека — нет проблемы;

2. Меньше народу — больше кислороду;

3. Одним больше — одним меньше;

4. С одного-двух десятков на тысячу людей особо не убудет;

5. Смерть — избавление от мук и страданий;

6. К смерти нужно относиться проще.

«Надо со свету сжить и извести», думал ведьмак. «Тогда и проблем никаких не возникнет».

И укрылся ведьмак опять в своей пещере; теперь уже надолго. И изобрёл он во тьме ночи вещество без вкуса, цвета и запаха, и назвал его наноксил, поскольку имело оно настолько сложную химическую формулу, что человеку потребовался бы не один лист пергамента, дабы записать сие зловещее средство.

«Умрут все; умрут без мук и страданий. Даже не почувствуют ничего, словно приняли цианид», потирал руки изобретатель. «Сегодня даже дьявол сидит на берегу реки и плачет у своей лодки, ибо я предвосхитил все его мечтания, старания и ожидания».

Се, свершилось: ведьмак незаметно распылил наноксил над всеми окрестностями одного королевства, и королевства другого. И вот: люди спокойно умирали во сне, ибо распылён был препарат глубокой ночью. Не стало никого, включая псов войны-северян, гномов, гоблинов, диковинных народов юга и востока, всех прочих живых тварей. Все десять королевств снизошли в одно большое сновидение, и стихло всё везде. Ну а эльфы, как мы помним, сами себя усыпили.

Обезлюдела планета, опустела. Бродил ведьмак в гордом одиночестве по всем землям, и на лице его не было ни тени сожаления, ни капли совести, потому что он так задумал, он так хотел, таков был его на самом деле не очень-то и коварный план, ведь он сделал всё, что мог; всё, что было в его силах. Он ведь видел будущее, знал прошлое, жил в настоящем.

«Лучше такая смерть, нежели то, что предстояло им пройти, как если бы появилась серая слизь», убеждал себя ведьмак, но через пятьсот тысяч лет он уже не был столь уверен.

Настал день, настал час: Солнце приблизилось к планете настолько, что кроме этого самого Солнца на небе было ничего; Солнце закрыло собой всё, заслонило совершенно.

«Луна сбежала; Солнце пришло», опять загадками изъяснялся маг4. «Изначально моей задачей было изгонять из ведьм всякие плохие сущности да самому малость колдовать на пользу себе и людям — на то я и ведьмак; ныне же я сам себе и бог, и царь, и государь, и сам уж не пойму, чего мне не хватает, и отчего на сердце и тоска, и пустота. Щемит тут и там в груди моей, ну хоть ты тресни. Правильно ли, верно ль рассудил? Почему так больно…».

— Что ты на меня так смотришь? — Бросил он Солнцу, которое застыло в полнейшем безмолвии. Оно было такое большое, оранжевое, но совершенно немое. Оно было так близко, что можно было не только дотронуться до него, но и погрузить в него свою руку. Надо же: маг не обжёгся, потому что остыло Солнце, увеличившись с возрастом; состарилось вместе с ведьмаком.

«Меня послали сюда помогать людям — разве я им не помог?», сокрушался ведьмак. «Я дух добрый, и всегда пытался найти наилучшее решение. Было бы гораздо хуже, если бы я оставил всё, как есть; они никогда не увидят такой конец».

И вот: никого рядом нет, а Солнце стало ещё ближе, прислонившись к краю земли.

«Нет, а как же всё-таки хорошо, что я — один, совсем один; не правда ли?», слабея, вымолвил дух и убил себя ножом в грудь. Растеклась кровь по траве. И вот, лежит он, убиенный, освещаемый лучами заходящего Солнца, пожирающего землю, а в застывающих, стекленеющих глазах ведьмака застыл немой вопрос: «Неужели я настолько плохой?»…