И ведь старушка в кисейных холодных перчатках обратилась к ней, как к сестре по времени и одиночеству в нем.
И Юле вдруг захотелось оглянуться и догнать незнакомку и сказать, что кинотеатра давно уже нет, а библиотеку перенесли в спальный дальний район.
Но незнакомки в темноте фонарей она уже не увидела.
И хорошо, подумалось ей.
Пусть спрашивает, общается, может кто и отзовется и укажет, но что-то подсказывало Юле, что старушка эта знает правду, но от этого знания забыла её навсегда.
След чего-то спокойно-светлого, прошлого её жизни, приводит её под эти тусклые фонари спрашивать об утраченном. И она, ну совсем, не хочет слышать правды.
Юля повела плечами, как бы стряхивая это знание с себя, ускоряя шаг, и потом почти побежала домой к себе, будто за ней гнался кто-то злобный и страшный.
Но если бы она оглянулась, то поняла — никто за ней не бежал. На улице стоял одинокий мужчина у рекламного проспекта филармонии и вслух читал его с выражением.
И правда. Бежать, бежать.
И кому это в голову взбрело экономить. Включите свет.
27 сентября 2019, Льняная тетрадь.
Хоровод
Если обозначить одним словом позу, в которой она застряла в свои сорок пять с небольшим — так это растопырка.
Она так и видела себя со стороны в этой неудобной позе: с растопыренными руками и открытым ртом.
Руки растопырены по мотивам известной когда-то песни: «Возьмемся за руки друзья, что б не пропасть по одиночке…»
И её крепко держали за руки и кружили в хороводе жизни друзья, мужья, дети. Цепь хоровода этого казалась неразрывной и надежной, как якорная.
И она даже не сразу заметила, как по одному стали исчезать ее звенья…
Она все хватала за руки детей, мужей, подруг. Но не удержала, по разным уважительным причинам.
И это случилось так неожиданно и быстро, что она так и застыла с растопыренными руками, в которых уже никто не нуждался, и ртом, открытым от удивления от случившегося с ней.
Но по жизни никому эта её поза отчаянного удивления не казалась странностью. Каждый выпал из своего хоровода, и никак к этому не относился. И никто не пропадал «по одиночке».
Лицо свое она несла с непомерным достоинством, руки прятала в тяжелые пакеты с продуктами, которые по привычке закупала в больших количествах.
Придя домой, потихоньку, ненавязчиво, отдавала соседям. Впрочем и это её мало занимало. Обывательские пристрастия были нелюбимы ею и презираемы.
Учительское призвание в ней не состоялось. Она не могла общаться с детьми, которые, ну никак, не вписывались в ее представление об школярах.
Эти ничему не учившиеся дети — старшеклассники, были высокомерны, защищены смартфонами от необразованности. И совсем её не замечали. Она даже не возмущалась. Смирилась и ставила им хорошие оценки.
Так спокойнее. И в благодарность ей дети не хамили и иногда даже отвечали на простые вопросы, которые она тщательно готовила дома.
Дети еще были хороши еще тем, что не замечали ее растопыренности. Впрочем, как и её самую.
По утрам ей так хотелось попасть в хоровод, не в свой, так в чей-то, взяться с кем-то за руки крепко-крепко и не выпадать из этого — никогда.
Но с учениками этого не получалось. Руки у них были заняты телефонами, клавиатурами и скорописанием.
У доски стояла Пирогова Лена — мучение её за последние годы. Грамотность сбежала от Лены еще где-то в начальных классах и больше не возвращалась.
— Пирогова, пишется «кочан», через «о».
— Нет «качан». Мне так кажется. Я уверена. КАЧАН.
Она не стала спорить с ученицей. В позе этой новой молодой и сильной жительницы Земли была такая уверенность в своем знании и вместе с ней в этом хороводе и чувствовалась поддержка класса.
И она не стала спорить с этой уверенностью этих всезнаек. Но более того ей вдруг показалось, что они, все правы, и «качан» через букву «А» писать удобнее.
Она от смущения почесала себе переносицу, отправила Пирогову на место и молча поправила «А» на «О» в слове «кочан».
В классе прошелестел шумок. Но тут раздался звонок.
Ребят ветром сдуло из класса, и она опять стояла растопыркой посреди пустого класса. И она уже не была так уверена в своей грамотности.
Она была раздавлена вседозволенностью этого невежества.
«Может и вправду «качан», — подумалось ей по дороге домой.
Первое, что она сделала войдя в квартиру, побежала и выхватила словарь. Орфографический. Он всегда стоял в первом ряду книжной полки. Волнуясь почему-то и очень сильно, долистала до нужного места. Конечно же, кочан пишется через «О».
Она с облегчением некоторым закрыла словарь. Ткнуть чтоль эту бездарь, Пирогову, в этот словарь и доказать.
Нет, не станет она этого делать. Очень не хотелось увидеть себя потерянной растопыркой. А уж ребятам из класса совсем знать было об это ни к чему.
Она горько вздохнула от своей правоты и не знала что с ней делать.
25 мая 2020, Жаккардовая тетрадь.
Склеить
Он не хотел ссориться. Не любил ссориться. Но с ним это было невозможно. Они знали друг друга всю жизнь, в буквальном смысле, родились в одном роддоме с разностью в неделю.
Познакомились чуть позже и их мамы и папы на прогулках. Рядом был огромный парк, богатый даже на белочек, которые иногда садились на завесу детской коляски и выклянчивали сухарики, орешки и прочую снедь. Правда за это время парк исчез вместе с белками.
Построили метро и ларьки при нем, тоже с орешками и пр. снедью. Но белочек все равно не было. Ушли навсегда.
Пронеслась и их жизнь. Паша и Игорь учились, женились, разводились, но при этом никогда и никаким обстоятельствам не давали разобидеть свои отношения.
Игорь любил и уважал Павла за то, что он пил, но знал при этом меру. Павел любил Игоря за то, что он ни в чем не знал меры. Считал чувство меры врагом человечества и строгим ошейником на нем. От которого человечество только звереет и огрызло рычит на собрата.
Павел приходил в сильный восторг от смелых выходок Игоря. Он жил чувствуя себя свободным и честным. И имевшим сказать свое правдивое слово каждому, кто в этот момент напросился.
Так друзья и жили в полном восхищении друг другом.
Как-то сама текущая между ними жизнь не всегда ставила знак равенства между их возможностями и их реализацией.
Игорь как-то ловко поступил в медицинский сразу. Павел работал долго медбратом, чтобы поступить туда же, в медицинский.
Игорь стал стоматологом, а Павел — участковым терапевтом. Игорь ненавидел свои вечно раскрытые рты пациентов.
Павел обожал своих нелепых старушек, который знал не только ее биографию, но и детей, и внуков ежегодную жизнь.
Оба они женились в один год. Но жены их были также не схожи.
Схожи они были только в одном. Активно пытались разорвать эту странную дружбу. И каждая из них была уверена в дурном влиянии их друг на друга.
У Павла случались запои. Но очень редко.
Игорь же, по словам его жены, не просыхал. Хоть это и не могло быть правдой. Иначе как он мог бы смотреть в доверчиво открытые рты своих клиентов.
Жены так и сяк посягали на эту дружбу таких разных людей. И обе кричали в запале им в уши, что дружба эта только во вред, в немощь, и отнимает времени много.
Но мужчины мало вникали в эти причитания.
Они с кротким нетерпением ждали лета. Тогда уезжали их жены с детьми. Кто на Гоа, кто на дачу.
И Паша-Игорь оставались в городе и ходили к друг другу в гости.
Кухня любого жилья становилась либеральным убежищем, ареной, сценой, где Игорь читал возможно меткие свои анти-российские вирши.
А Павел больше молча, слушал, аплодировал остроумию ехидного Игоря и всегда почему-то боялся, что Игорь заметит, как неприятны ему нападки Игоря.
На отечество их, на то, как плохо и скудно живут рабами их общие знакомые.
