Вернувшись наутро домой, Вера увидела казённые пломбы и печати на двери в квартиру. Она застыла с ключом в руках. Тихо проскрипела дверь напротив. Соседка прошептала в щель:

– Вера, твоих ночью забрали. Уходи!

– Как забрали? За что?!

– Ничего не знаю. Уходи!

Дверь закрылась. Вере ничего не оставалось, как вернуться к бабушке.

Елизавете Денисовне не удалось ничего разузнать о судьбе сына, невестки и внука. Сообщили лишь, что отцу вменяется статья «враг народа». О Вере, кажется, забыли. Никто её не разыскивал. Вечерами бабушка плакала, называла отца идиотом и революционным романтиком. Сокрушалась о том, какую державу уничтожили. От обиды и несправедливости она сделалась откровеннее обычного и, забыв об осторожности, рассказывала о балах, императорском дворе, подругах по гимназии, поездке с родителями в Швейцарию, а затем в Италию, где они попали на карнавал. О сильных и благородных людях, для которых честь была дороже жизни. Воспоминания пронизывала такая щемящая тоска, что Вера вдруг почувствовала принадлежность к тому ушедшему времени и ощутила горечь утраты.

Снова достали фотографии. Рассматривая снимок императрицы Марии Фёдоровны в окружении фрейлин, среди которых была и молодая Елизавета Денисовна, Вера с изумлением поняла, как они с бабушкой похожи. Те же серые глаза, нос, скулы и подбородок, те же завитки белокурых волос, то же хрупкое сложение и та же форма узких кистей рук с длинными тонкими пальцами.

– Ах, деточка, какой бы ты имела успех! – воскликнула бабушка, когда Вера примерила её старое бальное платье.

За Верой пришли через неделю. Сдали её соседи, живущие в комнатах квартиры, когда-то целиком принадлежавшей Шуваловым.

Начались допросы. Что говорил отец о коллективизации? Кто приходил к вам в дом? Вы с родителями обсуждали коллективизацию? Вера не понимала, каких ответов ждёт от неё следователь. У них в доме никогда не заводили разговоров о службе отца. Она честно сказала об этом. Но вместо того, чтобы поверить в её неведение и отпустить, следователь раздражался всё больше. Его вопросы стали жёстче: «Отец обвинял ЦК в голоде? Критиковал расстрелы за хищение зерновых? Рассказывал о людоедстве?». Вере казалось, что он над ней насмехается. Как возможно такое в Советском Союзе? Голод? Расстрелы? Людоедство? Она даже спросила, не розыгрыш ли это. Следователь побагровел и приказал закрыть её в холодной подвальной камере на три дня. Там Вера и отметила своё пятнадцатилетие.

Поняв, что дочь врага народа не хочет сотрудничать со следствием и давать показания против отца, её отправили на трудовое перевоспитание в степи Казахстана.

Полуторка остановилась. Вера ждала, когда же их выпустят наружу. После многочасовой тряски в раскалённом кузове нестерпимо хотелось вдохнуть свежего воздуха. Наконец дверь распахнулась и прозвучала команда выходить.

Глаза резало от яркого света. Горячий ветер гонял песок, который тут же прилип к мокрой от пота коже. В воздухе гудел рой мух. Вера осмотрелась, щурясь от солнца: бараки, обнесённые колючей проволокой, и рыжая степь до самого горизонта. Такой была колония-поселение для несовершеннолетних преступников.

Веру оформили, обрили под машинку, велели натереться щелочным обмылком и окатили затхлой водой из шланга. После выдали тюремную робу и отправили на работы. Надсмотрщица привела её в цех и подтолкнула к одному из столов:

– Вот твои товарки. Старшая всё тебе объяснит. Лямзина, принимай новенькую!

Товарки… Вере показалось, что здесь это слово значило не «товарищ», а «товар». «Мы все здесь товар, безликий расходный материал на изнанке лучшей на свете страны», – горько усмехнулась она.

Жара снаружи была ничем по сравнению с пеклом внутри цеха по переработке овечьей шерсти, которую в сезон везли нескончаемыми тюками. Тюк вываливали на огромный стол-ванну, заливали кипятком со щёлоком, а бригада из восьми девчонок выбирала из шерсти репьи и овечье дерьмо. В цеху постоянно клубился смрадный пар, который пропитывал одежду и кожу. Вера чувствовала его повсюду.

Товарки оказались грубыми и склочными девицами. За работой они непрестанно бранились, то и дело поминая непристойные названия гениталий. Таких грязных выражений Вера за всю свою жизнь не слышала даже от мужчин.

Вечером в комнате, которую занимала их бригада, одна из девушек потеряла что-то из своих вещей и приставала ко всем с расспросами. Соседки не оставались в долгу и сквернословили в ответ. Тут взгляд девицы упал на Веру:

– Ты взяла?

Она примиряюще улыбнулась:

– Когда бы я успела? Заходила сюда вместе с воспитателем. Только вещи оставила.

В ответ последовал удар кулаком под дых. Вера сложилась пополам и повалилась на пол.

– Больно умная? А если найду? – Девица принялась раскидывать Верины вещи. Не обнаружив пропажи, она сплюнула на пол и отошла. Остальные товарки хохотали. Унижение новенькой казалось им забавным.

К территории женской колонии примыкала мужская. Разделяла их условная граница из провисших рядов колючей проволоки. После рабочей смены парни забирались на крышу своего барака и встречали появление каждой девушки улюлюканьем и непристойными предложениями. Вера надеялась, что на подобных знаках внимания знакомство с соседями и ограничится, пересечь черту между бараками они не отважатся. Но на третий день по женской территории прошагал патруль из малолетних заключённых под предводительством Яшки Лютого. Пристально глядя Вере в глаза, он провёл языком по губам. Она не поняла этого жеста, но веяло от него чем-то жутким и омерзительным.

Позже товарки объяснили, что Яшку поставили на патрулирование не за хорошее поведение, а за умение держать в страхе и подчинении всю колонию. Поселение соседствовало с деревней овцеводов. Начальству было важно, чтоб малолетние воры, гоп-стопники, карманники, форточники и проститутки не донимали местных жителей. С этим Яшка отменно справлялся. В ответ надзиратели снабжали его папиросами и закрывали глаза на творимые им расправы. Впрочем, произвол внутри колонии никого не интересовал. Её границы даже не охранялись, всё равно бежать было некуда: на сотни километров вокруг расстилалась сухая степь.

В октябре открылась вечерняя школа. Преподавателей не хватало, да и классов было только семь. Вера всё равно ходила на уроки, чтобы хоть ненадолго избавиться от нападок товарок.

К ноябрю выяснилось, что их бригада не справляется с планом. Пришлось выходить на работу после занятий в школе. Однажды, закончив смену, Вера не смогла найти свои ботинки. Товарки быстро переоделись и убежали. Пропажа вскоре обнаружилась, но возвращаться в барак предстояло одной.

Патруль с Яшкой во главе поджидал между двух длинных сараев с шерстью. Вера ещё надеялась, что встреча случайна, и попыталась проскочить мимо, но Лютый заступил дорогу. Один из парней схватил сзади. Шершавая ладонь зажала рот. Веру потащили за сарай, сорвали одежду и издевательски смеялись над отчаянным сопротивлением. Затем придавили к холодной земле и развели ноги, выставляя напоказ потаённое. Яшка посветил фонариком:

– Бутончик, кажись, нетронутый.

Он спустил штаны. Пахнуло давно не мытой плотью. И навалился сверху, придавил, смял, каждым толчком утверждая, что кошмар отныне и есть реальность, возврата к прошлому не будет.

Яшка был первым. Потом насильники сменяли друг друга. Отпустили Веру уже ночью.

Она долго стояла в душевой под струёй ледяной воды, пытаясь ногтями содрать с кожи следы прикосновений. И выла по-звериному. Вдруг крепкая рука схватила сзади за шею и с силой придавила к мокрой стене. Ухо обдало горячим дыханием:

– Заткнись! Вздумаешь жаловаться на Яшку – тебя найдут в степи с перерезанным горлом. Разбираться в убийстве зэчки никто не будет, спишут на басмачей. Перестань бегать и сопротивляться, тогда Яшка потеряет к тебе интерес.