– Как ты, доченька?

Женщина, которая видимо была моей матерью, сегодня была в строгом темно-сером костюме и пахла взрослыми духами. Тяжелыми и вязкими.

– Не знаю.

Она положила руку мальчику на голову и сказала:

– Смотри, как вырос Филипп. Когда это случилось, ему было всего лишь пять лет.

– А что случилось?

– Ты заболела менингитом. Температура, сыпь на руках. Мы привезли тебя в больницу, а потом внезапно… ты впала в кому.

Не помню такого. Ничего не помню.

– Мы были в шоке. – Она внезапно запнулась, вытерла слезы, которые катились по щекам. – Но мы верили, что ты очнешься. Особенно, Филипп. Он с семи лет ежедневно читал статьи о коме, постоянно разговаривал с тобой, предлагал нам отвезти тебя на очередную физиопроцедуру.

Я посмотрела на мальчишку. Не верилось, что он хоть что-то делал для меня. Филипп встал с кресла и отошел к окну. Он не смотрел в мою сторону.

– Папа сказал, что ты вспомнила Фердинанда.

– Да. Рыбку. Но не вас.

На этих словах она сжала мою руку. Я закрыла глаза. Было странно. От рук исходило тепло, но, если открыть глаза, передо мной стоял посторонний человек.

– Аника, это не важно. Главное, что ты жива, и мы помним тебя. Мы тебя любим. Мы все тебе расскажем, покажем фотографии. И ты быстро пойдешь на поправку.

И тут я кое-что вспомнила. Я не двигалась. Они все говорили о памяти, но смогу ли я ходить? Писать?

Я попыталась высвободить руки из ладоней женщины. Получалось с трудом.

– Не могу управлять руками, – в панике произнесла я.

Женщина стала гладить мои руки от плеча до кистей.

– Можешь. Просто тебе нужно больше сил. И время.

Почему все говорят об одном и том же? Они читали одну методичку? Например, «Как разговаривать с теми, кто вышел из комы».

– Я смогу ходить?

– Конечно!

Ее голос звучал слишком уверенно для правды. Она тоже мне лжет. Может она не моя мать? Может они украли меня у настоящих родителей и хотят порезать на органы? Или уже что-то вырезали?

***

Мне двадцать один год. А было шестнадцать до происшествия. Почему прошло столько времени, но я не чувствую никаких перемен в себе. Будто я – та, прежняя Аня, вернее, Аника. Как ощутить это время?

Может, другие тоже не чувствовали никаких перемен? Жили по инерции, наполняли свои жизни событиями, а, если бы они задумалась и оценили, то, возможно, тоже бы сидели в растерянности, как я? И не знали бы на что ушли эти годы…

У меня было много времени думать о таком – о себе, о болезни, о будущем. Но голова была все время будто в тумане, постоянно хотелось спать. Сконцентрироваться было сложно.

От тишины в палате захотелось вскрикнуть. Нужно было запустить движение. Слишком тихо. Воздух будто трескался и лез в уши.

Я открыла глаза и осмотрелась. На прикроватной тумбочке сменились бумаги. Появились набор цветных ручек и блокнот. В прошлый раз их не было.

Просыпаться одной – тоскливо. Скучно. Тело болит. Не знаешь чем себя отвлечь. Когда памяти нет, сложно себя развлекать. Фантазировать тоже сложно, когда не знаешь от чего отталкиваться.

Дано: девочка, которая видимо любила писать разноцветными ручками в блокнотах, впала в кому в шестнадцать лет. От чего? Они мне так и не сказали. Или сказали, но я забыла?

Может была авария? Не могу даже откинуть одеяло, чтобы посмотреть есть ли следы травм. Хотя за пять лет они меня, наверное, починили.

Погодите, та женщина, что называет себя матерью, говорила что-то про болезнь…

Интересно, а грудь выросла? Помню Артем так засматривался на Наташку. Стоп! Артем? Я его помню! Мой парень. Мой одноклассник. Учительница посадила его ко мне, чтобы он взялся за ум. А он взялся за меня. Какая ирония. Где мои родители? Они должны позвать Артема. Странно, что его не было в больнице.

Хотя он скорее всего в университете учится. Вот он был в шоке, конечно. Как про него сейчас говорят на вечеринках за глаза?

– Это тот парень, чья девушка лежит в коме.

Смешно. Похоже на сюжет американского ситкома.

Щелкнул замок в двери. В палату вошел Константин. Он приветственно кивнул и подошел к оборудованию рядом с койкой.

– Кто ко мне приходит кроме родителей?

Константин даже не обернулся. Он продолжал крутить кнопки.

– Брат.

– А еще?

Он пожал плечами и сказал, что больше никого не вспомнил. Взял бумаги и стал писать.

– А сколько вы за мной присматриваете?

– Года три-четыре.

– Т.е. это почти все время, что я в коме…

Парень отложил документы и сложил руки на груди. Он нахмурился.

– А к чему такие вопросы?

– Пытаюсь вспомнить. А в самом начале, тогда, четыре года назад, кто-то еще приходил кроме родственников?

– Невозможно помнить такое. У меня полно пациентов.

Он потерял интерес к беседе и теперь проверял трубки, идущие от меня к аппарату.

– Я вспомнила своего парня. А родителей не помню. Что это? Настоящая любовь? Как из книг?

Константин обернулся. Было видно, как он пытался сдержать смешок.

– Нет, всего лишь выборочное восстановление памяти. Не стоит придавать большое значение кого первым вспомнили, а кого вторым.

Чертов философ!

– А чему придавать по-вашему?

– Тем, кто помнил вас все это время, – он подошел к тумбочке и открыл вторую полку. Там лежали стопками белые конверты. – Ваша мама складывает сюда письма от вашей подруги. Она присылает письмо раз в месяц, где бы она ни жила. Я не подслушивал, но сложно не услышать. У вашей мамы довольно громкий голос.

– Как ее зовут?

– Не знаю. Давайте глянем, – он энергично схватил первый конверт и прочитал вслух, – Марина.

– Не помню.

Он положил конверт обратно, закрыл полку, поправил одеяло и сказал:

– Отдыхайте. Когда у вас появятся силы держать в руках бумагу, то прочитаете ее письма. И вспомните.

А если нет? Если не смогу?

***

– Я хочу увидеть себя прежде, чем мы поедем домой. – Настойчиво произнесла я во второй раз. Двадцать минут назад я проснулась от того, что кто-то сдавливал плечо и шептал “Аника”. Это был самопровозглашенный отец. Он сказал, что сегодня они отвезут меня домой. Но мне хотелось расспросить их про Артема, что могло подождать вечера. Но вот узнать как я теперь выгляжу хотелось еще больше. Может быть со мной что-то не так физически, поэтому его нет?

– А что смотреть? Ну, стала чуть постарше. Исхудала. Вот и все, ничего особенного, – раздраженно ответила женщина.

Моего брата не было в палате. Сказали, что сегодня воскресенье и он на футболе. А у родителей нет работы и достаточно времени, чтобы заниматься моим переездом.

Я верила всему, что они говорят: что он мой брат, что сегодня воскресенье, что я была в коме. Пока я никак не могла проверить эту информацию, но вот внешность – это единственное, что было под рукой. Я хотела посмотреть на себя и вспомнить что-то. К тому же я переживала, что лицо мое обезображено шрамами от аварии, а родители врут про менингит, который привел нас всех в эту палату.

Дверь хлопнула. В палату влетел врач. Александр Владимирович мельком посмотрел документы о моем состоянии, которые эти дни заполнял медбрат, проверил показания на аппаратуре рядом с койкой и кивнул родителям. Они все это время преданно следили за всем, что он делает.

– Показания удовлетворительные. Можете забирать ваше сокровище. Первое время Константин будет приходить ежедневно. И раз в неделю нужно привозить ее на осмотр в больницу. Все понятно?

Мы втроем молча кивнули. Но на меня никто и не посмотрел. Будто я вещь и никого особо не заботило что я думаю.

– Мам, дай мне зеркало. Пожалуйста.

Людмила Григорьевна замерла, а потом быстро достала блестящий квадрат из сумочки и протянула мне.

Свое лицо я помнила. Но не таким. Оно вытянулось и похудело. Под глазами темнели впадины. Нос будто тоже стал длиннее. Брови видимо никто не выщипывал все эти годы и они напоминали кустистую швабру над глазами. Глаза. Погодите-ка.