– Мы тебя похоронили уже! Ты это понимаешь?!

Женщина, пахнущая мылом и гвоздикой, тянула на себя тонкую больничную простынь бледно-лавандового цвета и повторялась. Эту фразу она произносила в пятый раз.

Я посмотрела на усатого мужчину в белом халате, стоящего справа от койки. У него был строгий взгляд и собранный вид. Казалось, будто он мог бы остановить этот балаган.

– Людмила Григорьевна, как договаривались, поспокойнее. – Мужчина в белом халате не подвел. – Александр Владимирович!

Это он обратился к еще одному мужчине в палате. Тот пытался улыбаться, но от усталости часто прикрывал глаза и улыбка сползала с лица. За ним стоял маленький мальчик и тянул его за руку, словно пытался увести его отсюда.

– Людмила… – Еле слышно произнес он, но она резко выпрямилась, поправила простынь и повернулась к мужчине в белом халате.

– Когда мы можем ее забрать домой? Когда она начнет нас узнавать?

– Я думаю, через неделю мы можем говорить о переводе на домашнее сопровождение пациента. Но не раньше. Что касается ее памяти, – он обернулся и задумчиво посмотрел на меня. Будто по внешнему виду можно было это предсказать. – Все индивидуально.

Женщина и мужчина одновременно раздраженно вздохнули. Словно они слышали подобные фразы уже не один раз.

– Дайте нам пообщаться с дочерью. Наедине. – Сказала Людмила Григорьевна. Мальчик отпустил руку растерянного мужчины и внимательно посмотрел на меня.

Мужчина в халате сказал, что у них есть пять минут и вышел. Я откинула голову на подушку. Захотелось спать.

– Аника… – Услышала я тихий женский голос. Словно кто-то говорил из другой комнаты. Больше ни звука. Я провалилась в сон.

***

– Она пролежала в коме пять лет, что вы хотите? – Над самым ухом громко спросил юный мужской голос.

Я попыталась открыть глаза. На веках будто лежал песок и не давал их приподнять даже немного.

– Хочу понять, когда мы сможем ей все рассказать, когда она будет бодрствовать дольше 10 минут, когда она что-то скажет сама…

Голос второго мужчины был знаком. От него по телу разливалось тепло. Родной. Но кто?

– Понимаю вашу тревогу, но ей просто нужно дать время. Постепенно вернется память, восстановятся функции организма. Возможно, все наладится. Но сейчас главное действовать осторожно. Бережно.

Какое хорошее слово. Бережно. Надо его запомнить. Но как, если я не помню ничего? Кто я? Кто эти мужчины? Нужно записать это слово. Где мои блокноты?

Я открыла глаза. Медбрат поправлял трубку, которая тянулась от моей вены на правой руке до аппарата, стоящего рядом. Слева от койки в кресле сидел грустный мужчина. Тот самый, который был с мальчиком в прошлый раз.  Заметив мой взгляд, он заговорил:

– Аника? Как ты, милая? Мама еще на работе. Филипп на футболе. Поэтому я один. Вот, пришел…

 Я попыталась переварить эту информацию. Закружилась голова. Сжала руки в кулаки, чтобы сконцентрироваться. Мне нужно было столько всего узнать. Я не могла снова провалиться в сон.

– Почему… вы зовете… меня Аникой? – Тихо произнесла я. Язык во рту словно набух и не ворочался. – Я Аня. Так написано… здесь.

Я взглядом указала на клочок бумаги с моим именем, который был на скотч приклеен над тумбой у койки.

– Но… – грустный мужчина растерянно посмотрел на медбрата, который не проявлял никакого интереса к разговору, и увлеченно жал кнопки аппарата, – ты сама просила так тебя называть. Ты не любила имя Аня.

Я не любила. Прошедшее время. Потому что он меня уже похоронил? Или потому что той меня больше нет? И он не знает, что полюбит эта новая Анна?

– Пять лет… – задумчиво произнесла вслух.

– Это неважно! – Грустный мужчина вдруг стал решительным. Он встал и заходил по комнате. – Мы поможем тебе вспомнить все. Нам только нужно время, как сказал медбрат Константин.

Медбрат тактично продолжал делать вид, что не слышал о чем мы говорили. Он взял с тумбочки папку и стал туда что-то записывать.

– Время? Но я уже потеряла пять лет. И я не помню вас. Никого. Даже себя.

Говорить было тяжело. Думать тоже. Но еще больше раздражал этот человек.

Почему он не понимает серьезность ситуации? Я не помню родителей и других родственников, если они есть. Не помню в какую школу я ходила, что любила есть. Любила ли я есть? Какой мой любимый цвет?

Грустный мужчина больше не был грустным. Он излучал веру и решительность. Мужчина подошел к койке, сел в кресло и заявил:

– Я расскажу. Про нас, про технологии. Не скажу, что наша страна сделала большой скачок в этом плане.

– Эх… – я раздраженно вздохнула. Голова стала каменной. Мне было сложно концентрироваться на словах. Он так быстро говорил. Он всегда так тараторил? Или кома повредила мой мозг? О чем мы говорили?

Когда я вникла в смысл слов, что говорил мужчина, то услышала только конец речи.

– В конце концов, у нас тот же президент!

Константин расхохотался. И челка затряслась вместе с ним. Он был высокий, худой, с угловатым подбородком и ямочкой посреди него. Непонятно, как она помещалась на такой маленькой площади. Казалось, вот-вот соскочит с лица.

– Как вас зовут?

– Александр. Но ты зови меня папой.

– Не могу. Я вас не помню.

Александр вновь погрустнел. Он осторожно погладил край простыни.

– Как скажешь, Аника. Я буду ждать, пока ты вспомнишь меня, маму и брата.

– И Фердинанда?

– Ты вспомнила? – Александр оживился. – Это было давно, тебе было семь или восемь лет.

– Он умер?

– Да. Естественно.

– Чьи еще смерти я пропустила?

– Больше никто не умер, – торопливо ответил названный отец.

Слишком хорошо, чтобы это было правдой. Может быть он мне врет? Я хотела спросить о других плохих новостях, чтобы расстроиться один раз, но комната поплыла перед глазами.

***

Вдохнула воздух. Просыпаться мне не нравилось. Приходилось думать, вспоминать, хвататься за реальность.

При этом тело постоянно преподносило сюрпризы. То язык казался тяжелым, неповоротливым, то для дыхания приходилось изо всех сил напрягать легкие, то мышцы ног тянуло так, будто они гитарные струны.

Сегодня был такой день. Болели ноги. От ступней до коленей в них стучала кровь, а мышцы были натянуты, как жгуты. Глаза я не открывала. Не хватало еще отвлекаться на внешнее, когда с телом такая беда.

В ногах пульсировало все сильней. Я почувствовала, как слеза потекла по щеке. Зажмурилась. Осталось только разрыдаться. Но и на это не было сил.

– Где тебе больно? – Четко спросил голос.

– Ноги, – на выдохе прошептала я.

– Скорее всего, это реакция на витамин Б.

Я молчала и ждала, когда он уйдет, и оставит меня наедине с болью. По голосу узнала, что это был медбрат.

– Мы вкололи тебе ударную дозу этого витамина. У некоторых пациентов наблюдается такой эффект. Не переживай.

Он погладил меня по голове. Без ласки. Чисто механически.

– Попытайся расслабиться, – сказал он и, судя по хлопнувшей двери, вышел из палаты.

***

– Филипп, перестань ныть. Аника может проснуться в любой момент и услышать гадости, что говорит ее родной брат. – Прошептал женский голос.

– Не думаю, – злобно ответил детский голос, – она столько лет спала, и сейчас спит все время. Мы ходим сюда каждый день, а она не просыпается.

Это мой брат? Стоило ли мне просыпаться? Лучше бы в коме осталась.

– Почему ты так себя ведешь?

– Смотри, она шевелится!

Я открыла глаза и увидела в кресле, где недавно сидел мой отец, мальчика. Это был среднестатистический ребенок с взъерошенными волосами, поджатыми губами и упрямо сложенными руками на груди.