Алисия продолжала:

– Они надели мне на голову мешок… от него шел какой-то сладкий запах…

– Сладкий? – спросил Пучинелли.

– Понимаете, как эфир. Хлороформ. Что-то вроде этого. Я пыталась сопротивляться… они держали меня за руки… вроде бы подняли меня… больше ничего не помню.

– Они вытащили вас из машины?

– Наверное. Должны были.

Пучинелли кивнул. Ее машину нашли в доброй миле от дома, на стоянке у фермы.

– Я проснулась в палатке, – сказала Алисия.

– В палатке? – растерянно спросил Ченчи.

– Да… ну… она стояла в комнате, но я не сразу это поняла.

– Что за палатка? – спросил Пучинелли. – Опишите.

– О… – Она слабо пошевелила рукой. – Я каждый стежок могу описать. Зеленый брезент. Около двух с половиной квадратных метров… чуть меньше. Стенки были… я не могла в ней встать.

Каркасная палатка.

– У нее был пол. Очень плотная ткань. Серая. Водонепроницаемая, наверное, хотя это не имеет значения…

– Что случилось, когда вы проснулись? – продолжал Пучинелли.

– Один из них стоял возле меня на коленях и бил меня по щекам. Сильно. «Давай, – говорил он. – Давай». Когда я открыла глаза, он заворчал на меня и сказал, что я должна повторить несколько слов и потом могу снова спать.

– Он был в маске?

– Да… морда черта… оранжевая… вся в бородавках.

Мы все знали, что это были за слова. Мы все их не раз слышали, снова и снова прокручивая первую пленку. «Это Алисия. Пожалуйста, сделайте, как они говорят. Иначе меня убьют». Голос был пьяным от наркотиков, но все же узнаваемым.

– Я понимала, что говорю, – сказал она. – Я поняла, когда окончательно проснулась… но когда я говорила эти слова, все у меня в голове плыло. Я и маски-то толком не могла рассмотреть… я просто отключалась и просыпалась снова.

– Вы когда-нибудь видели кого-нибудь из них без маски? – спросил Пучинелли.

Еле заметная улыбка скользнула по ее губам.

– Я больше никого из них не видела, даже в масках. Вообще никого. Первым человеком, которого я увидела с того самого дня, была тетушка Луиза… Она сидела у моей кровати… вышивала… и я подумала, что сплю… – На глаза ее неожиданно навернулись слезы. – Они сказали, что, если я увижу их лица, они меня убьют. Сказали, чтобы я и не пыталась увидеть их… – Она сглотнула комок. – Ну… я и не… пыталась…

– Вы поверили им?

Молчание. Затем она сказала «да» с такой уверенностью, что мы как наяву представили то, что ей пришлось пережить. Ченчи, который и сам верил в эти угрозы, был просто потрясен. Пучинелли твердо заверил ее, что, по его мнению, она была права. Я тоже так думал, хотя об этом и не говорил.

– Они сказали… что я в целости и сохранности попаду домой, если буду вести себя тихо… и если вы за меня заплатите. – Она по-прежнему старалась не плакать. – Папа…

– Дорогая моя… я все бы отдал! – Он сам того гляди готов был разрыдаться.

– Да, – сухо подтвердил Пучинелли. – Ваш отец заплатил.

Я посмотрел на него.

– Он заплатил, – повторил он, твердо глядя на Ченчи. – Сколько и где – знает только он. Иначе вас бы не освободили.

– Я был рад тому, что мне выпал шанс, после того, как ваши люди… – защищаясь, заговорил Ченчи.

Пучинелли быстро прокашлялся и сказал:

– Продолжим. Синьорина, опишите, пожалуйста, как вы жили последние шесть недель.

– Я не знала, сколько времени это тянулось, пока тетя Луиза мне не сказала. Я потеряла счет времени… столько дней… да это и не имело значения. Я спрашивала, почему так долго, но они не отвечали. Они никогда не отвечали. Не было смысла спрашивать… но я иногда все же спрашивала, чтобы услышать собственный голос. – Она замолчала. – Странно разговаривать так. Я целые дни вообще ничего не говорила.

– А они говорили с вами, синьорина?

– Они давали приказы.

– Какие?

– Забрать еду. Выставить… парашу… – Она осеклась, затем сказала: – В этой комнате все это так дико звучит…

Она обвела взглядом благородные книжные шкафы, возвышавшиеся до самого потолка, обитые шелком кресла, бледный китайский ковер на мраморном полу. Каждая комната в этом доме была полна непринужденной атмосферы благополучия, старинных вещей, стоявших тут десятилетиями, сокровищ, уже воспринимаемых как должное. За свою карьеру жокея она, наверное, не раз жила в бедных комнатенках, но сейчас она взирала на свои корни, как я понимал, свежим взглядом.

– В палатке, – сказала она покорно, – был кусок пенополиуретана, на котором я спала, и еще кусок поменьше, вместо подушки. Там еще была параша… обыкновенная бадья, как в конюшнях. Больше ничего. – Она помолчала. – С одной стороны палатки была «молния». Она открывалась только на пятнадцать сантиметров… выше она была заклинена. Они говорили мне, когда ее расстегнуть, и я находила там еду…

– Вы могли видеть из палатки комнату? – спросил Пучинелли.

Она покачала головой.

– За «молнией» была еще одна палатка… но слегка провисшая вроде бы… в смысле, установленная не так, как другая палатка для жилья… – Она помолчала. – Они велели мне и не пытаться проникнуть в нее. – Снова молчание. – Еда всегда стояла так, что я легко могла ее достать. Прямо за «молнией».

– Что за еда? – спросил Ченчи, глубоко встревоженный.

– Макароны. – Молчание. – Иногда горячие, иногда холодные. С подливой. Думаю, консервированные. Короче, – устало сказала она, – их приносили два раза в день. И со второй порцией обычно бывали снотворные таблетки.

Ченчи было негодующе выкрикнул что-то, но Алисия сказала:

– Мне было все равно. Я просто глотала их… все лучше, чем бодрствовать.

Повисло молчание. Затем Пучинелли сказал:

– Вы слышали что-нибудь, что могло бы помочь нам обнаружить, где вас держали?

– Слышала? – Она рассеянно посмотрела на него. – Только музыку.

– Какую?

– Ох… записи. Запись, все время одну и туже.

– Что это была за музыка?

– Верди. Оркестровые произведения, без голоса. Три четверти пленки – Верди, затем поп-музыка. И тоже без пения.

– Вы можете записать все музыкальные фрагменты по порядку?

Она слегка удивленно посмотрела на него, но ответила:

– Да, наверное. Я знаю все названия.

– Если вы сделаете это сегодня, я пришлю человека за списком.

– Хорошо.

– Вам что-нибудь еще приходит в голову?

Она тупо уставилась в пол. Тонкое ее лицо было полно усталости – сейчас, после освобождения, мыслительные усилия были для нее еще слишком утомительны. Затем она сказала:

– Раза четыре мне велели зачитать вслух несколько предложений, причем каждый раз говорили, чтобы я упомянула что-нибудь из моего детства, о чем мог бы знать только мой отец, чтобы он поверил, что я еще… что со мной все хорошо.

Пучинелли кивнул:

– Вы читали из ежедневных газет.

Она покачала головой.

– Это были не газеты. Просто предложения, напечатанные на обыкновенной бумаге.

– Эти бумажки оставались у вас?

– Нет… они приказывали мне передавать их после прочтения сквозь то отверстие. – Она помолчала. – Они выключали музыку только тогда, когда записывали меня.

– Вы видели микрофон?

– Нет… но я четко слышала сквозь палатку, как они разговаривают, потому я думаю, что они записывали меня снаружи.

– Вы могли бы припомнить их голоса?

Она невольно вздрогнула.

– Два – да. Они больше всего говорили. Но были и другие. Тот, что делал записи… я узнаю его. Голос был такой… холодный. Второй был такой отвратительный… казалось, он наслаждается этим… но хуже всего он был в самом начале… или я привыкла, и мне стало все равно. Затем был один, который все время извинялся… «Прошу прощения, синьорина», – говорил он, когда приносил еду. А один просто ворчал… Никто из них не отвечал, когда я говорила.

– Синьорина, – сказал Пучинелли, – если мы прокрутим вам одну из тех записей, что получил ваш отец, вы скажете нам, если узнаете голос?

– О… – Она сглотнула. – Да, конечно.

У него с собой был маленький магнитофон и копии записей. Она опасливо смотрела, как он вставляет кассету и нажимает на кнопку. Ченчи крепко взял ее за руку, словно мог защитить от того, что ей предстояло услышать.