– Влезай, старина.

Я влез, и он довез меня до паддока, остановив машину возле комнаты «Первой помощи», так что я мог, минуя огромную толпу возле главного входа, незаметно пройти в раздевалку. У меня на всю жизнь сохранилась благодарность к нему.

Когда я медленно переодевался, вошел Питер Кезелт.

– Дик, пойдем в королевскую ложу, они хотят видеть тебя.

Мы вместе поднялись по лестнице. Естественно, он так же переживал страшное разочарование, как и любой бы тренер на его месте, но, наверно, еще болезненнее. Потому что с ним такое уже было. Двадцать лет назад лошадь, которую тренировал Питер, шла первой и растянула ногу у самого финиша. Такая невероятная неудача не должна повторяться.

В королевской ложе стояла такая тишина, будто давно отзвучавшие по всей Британии восторженные крики миллионов глоток в адрес Девон Лоча грузом молчания легли на Их величества. Да к тому же и сказать было нечего. Королева и королева-мать старались утешить меня, говоря, как красиво вел скачку Девон Лоч. Я, в свою очередь, пытался объяснить, как искренне сочувствую им, что мы с Девон Лочем не сумели пройти эти последние пятьдесят ярдов.

– Но ведь это скачки, – возразила Ее величество королева-мать. Но и она, и королева были явно опечалены и расстроены тем, что случилось.

Питер Кезелт вместе со мной спустился вниз, и мы пошли в конюшню проведать Девон Лоча. Он лениво жевал сено и выглядел так, как и должна выглядеть лошадь, только что проведшая трудный заезд. Никаких других признаков болезни или чего-то такого не было. Когда мы вошли, он поднял свою умную голову и посмотрел на нас, я потрепал его по холке, а Питер Кезелт ощупал ноги, нет ли там какого скрытого воспаления или ушиба. И ноги оказались в порядке, холодные и крепкие.

Я стоял близко к Девон Лочу, прижавшись головой к его шее. «Ох, Девон Лоч, Девон Лоч, что же с тобой случилось?» – мысленно спрашивал я его. Если бы он мог ответить.

Мы вернулись в раздевалку, печально попрощались, я забрал Мери, и вместе с отцом и моим дядей мы молча поехали по той же дороге, по которой с такой надеждой спешили утром на ипподром. Я все еще не мог осознать случившееся, и не помню, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким несчастным.

Вся семья собралась в Бангер-он-Ди в маленьком доме Дугласа, наполненном детским смехом и визгом. Сыновья мои и Дугласа были слишком маленькими и не понимали, что значило для нас проиграть Большой национальный стипль-чез.

– По радио сказали, что Девон Лоч упал, – сообщил мой старший. – Ужасно глупо. Почему он упал, папа?

– Как жаль, что вы не победили, дядя Дик. Я поставил шиллинг на вас и проиграл. А конюхи говорят, что остались без пива, потому что их деньги ушли на Девон Лоча.

– Ничего, – утешил меня другой племянник, – уверен, что на следующей неделе вы выиграете, и конюхи снова будут пить пиво.

И только самый младший, трехлетний, ничего не сказал, но назавтра он увидел в газете снимок распластавшегося Девон Лоча, и я долго наблюдал, как он прыгает с софы и падает, приговаривая: «Я Девон Лоч. Бах!»

Весь вечер звонил телефон, и Дуглас отвечал на звонки. А мы с Мери пошли погулять. Легкий ветерок медленно гнал облака, на мгновение закрывавшие луну, мы шли по проселочной дороге в сторону ипподрома в Бангер-он-Ди. Где-то недалеко в мягком лунном свете темнели пустынные сейчас трибуны и препятствия на скаковой дорожке. Здесь я провел свою первую скачку и завоевал первую победу, здесь началась моя лучшая часть жизни, и сюда я пришел за утешением.

Мы остановились там, где река Ди близко подходит к дороге, и, прислонившись к дереву, смотрели на темную поблескивавшую воду.

– Тебе не хочется туда прыгнуть? – спросила Мери.

– По-моему, там слишком мокро и холодно, – вздохнул я.

Груз, который давил на нас целый день, вдруг спал, и мы засмеялись. Но тоскливые мысли не уходили, и мы молча пошли назад навстречу ветру. Несчастные и притихшие, мы вернулись домой и долго лежали без сна, мысленно повторяя один и тот же вопрос: «Почему, почему, почему это должно было случиться?» Мне все еще не верилось, что Девон Лоч упал на ровной дороге за пятьдесят ярдов от финиша.

На следующий день мы уехали домой, в Беркшир, и за неделю пришли сотни писем, многие из них от незнакомых, даже от людей, никогда не ходивших на скачки, но все доброжелательные и сочувственные. Я ожидал, что по меньшей мере пять-шесть писем придет от сумасбродов, которые будут обвинять меня, что я загнал лошадь, отчего она и упала. Но, к моей радости, даже «команда борцов против жестокого обращения с лошадьми в Эйнтри» не высказала ни единого упрека в мой адрес.

Четыре дня спустя королева-мать поехала навестить Девон Лоча, и я тоже отправился туда, чтобы тренировать его и других лошадей Ее величества. Девон Лоч выглядел здоровым и, как всегда, сильным, его вид не давал ключа к раскрытию причины падения. Когда благородная владелица трепала скакуна по холке, мне показалось, будто она тоже, как и я, хотела бы услышать от него, что заставило сильное здоровое животное упасть.

Ее величество сказала, что хотела бы еще раз поговорить со мной о прошедшей скачке, и скоро я получил приглашение в Виндзор.

Она приняла меня в залитой солнцем комнате, смотревшей окнами на длинную, окаймленную деревьями аллею, пересекавшую виндзорский парк. За мирными массивными стенами замка мы обсуждали то возбуждение и отчаяние, которые пережили в Ливерпуле. На прощание Ее величество вручила мне чек и подарила серебряный портсигар в память о скачке, которая была почти что выиграна. Это красивая вещица, и я очень горжусь надписью на ее крышке. Она так много значит для меня, что, когда уезжаю, я кладу ее в сейф банка, но чаще ношу с собой, хотя и не курю.

После окончания Большого национального стипль-чеза еще очень долго обсуждали причину падения Девон Лоча. Сколько было исписано страниц, сколько голосов сорвано в спорах, какие рождались изощренные идеи, но все фантастические объяснения, которые приходили в возбужденные скачкой журналистские головы, можно разделить на четыре основные версии.

Первая. Не почувствовал ли Девон Лоч сердечную недостаточность? Возможно, в его кровообращении есть какой-то изъян, и, когда он развил такую невероятную скорость, легким и мозгу не хватило кислорода, он зашатался и остановился. Прежде после скачек он иногда долго не мог отдышаться, так бывает с лошадью, когда она не совсем здорова. Но после Большого национального стипль-чеза он дышал ровно и спокойно, хотя, если бы эта версия была правильной, должен бы жадно хватать воздух.